Дмитрий Ковалёв: Легенда о вожде

Редакция REX продолжает публиковать произведения известного советского поэта Дмитрия Михайловича Ковалёва (1915 - 1977), прошедшего все тяготы Великой Отечественной войны.

ЛЕГЕНДА О ВОЖДЕ

Легенда о вожде...

В завьюженных окопах

она самою жизнью рождена.

Прошла пожар фронтов,

землянок копоть.

Из уст в уста передалась она.

Ее мне боцман рассказал усталый,

когда пришли из боя корабли...

Он закурил,

а чайки стаей,

как хлопья снега,

падали в залив.

Рассказчик не спешил.

Продумывая строго,

он, может, от себя прибавил, где сумел.

Светлели, слушая, гранитные отроги.

Морской прилив, казалось, не шумел.

— В ту ночь,

когда хлестала непогода,

а недруг у столичных был ворот,

готовый штурм начать перед восходом,

«Что скажет Сталин?..» —

ожидал народ.

А Сталин по гранитным плитам

прошел вдоль площади (был поздний час),

спустился в мавзолей, дождем омытый,

и долго пробыл там,

у Ильича.

Заметили патрули в отдаленье,

как два вождя взошли на мавзолей,

откуда видны все поля сражений,

любой далекий угол на земле.

И в зябком,

светом пахнущем

покое

они стояли,

словно две зари.

И Ленин,

указав на фронт рукою,

вполголоса о чем-то говорил.

Потом, —

один в пальто, другой в шинели, —

столицу обошли по улицам пустым,

метро и укрепленья осмотрели,

проверили по городу посты.

Отметили какой-то путь на карте...

Уже зарделась утренняя высь.

Мерцающие звезды расплылись

на мокром голубеющем асфальте...

И речь вождя бессмертная явилась

(Ильич был этой ночью вместе с ним) –

и в наш народ уверенность вселилась,

с которой всюду мы врага тесним.

Не раз в разгар решающего боя

там, где труднее,

на передовых,

идя в атаку,

русские герои

в сплошном огне их видели двоих..

Окончился рассказ.

Стремителен и гулок,

звучал прибой.

На скалы волны шли.

У боцмана в руке погас окурок.

А чайки падают,

как снег,

вдали.

Январь 1942 г.

КЛЕЩИ

В дом,

Что неродным недавно стал мне,

Я зашел —

И он не тот теперь.

Пыльные, пооблупились ставни.

И позаросла репьями дверь.

Стал я под стрехой.

А капли хлещут,

На ручьях взбивая пузыри.

У завалинки ржавеют клещи,

Что державой были до поры.

В них держал когда-то прадед деда,

Дед — отца,

Отец зажал меня,

Чтоб и я прошел все тем же следом,

Ничего в судьбе не изменя.

Помню взгляд отца, больной и резкий, —

Хрип тот мне вовеки не забыть:

— Прежде чем держать в клещах железки,

Надо самому в клещах побыть!.. —

И теперь еще страшна их сила,

Нервный скрежет этих щек кривых,

Хоть давно, где кузница дымила,—

Только луж свеченье дождевых...

Долговечнее и проще — вещи...

Скоро вспыхнет радуга в саду —

И репей заблещет...

Тихий, вещий,

Я своей дорогою пойду.

* * *

Зайдя из-под солнца,

Внезапно бомбили —

И сколько разрушено,

Сколько убили!..

Смертельная бледность

От взрывов на сини.

Кровавые пятна —

На вздыбленных плитах.

Мы раненых в госпиталь

Ночью носили,

А на заре —

Хоронили убитых.

Женщины, дети в гробах,

И навеки,

Кто не убитый —

Сироты, калеки...

И над руинами,

Словно в смятеньи,

Солнце полярное

Не заходило.

Скорбное,

Все удлинявшее тени,

Не за убийц ли

Краснело светило?..

Мы отплатили не всем,

Окаянным.

Вспомню, как шли,

Чтоб спикировать грузно,

Над побережьями,

Над океаном —

Даже на солнце

Смотрится грустно.

Вчера на высоте

Вчера на высоте хребта седого

Наш краснофлотец на кресте пылал.

Мы видели — как было все готово,

Как полыхнул огонь, кроваво-ал.

Но обнаружить гнев свой не могли мы:

Над сердцем скорбно ум преобладал.

Мы были сами тем огнем палимы.

Под нами снег подталый оседал.

Гвоздями крупные прибиты руки.

Лицо завесил дым...

А высь —чиста.

Двадцатый век...

Товарищ принял муки Джордано Бруно

И Христа.

БРИТАНСКИЕ ОФИЦЕРЫ

Высокомерно они косили

глаза.

Недоверчиво бросали оглядки.

На длинных руках

в войну носили

ослепительно белые перчатки.

Я видел их там,

где полярная вьюга

да чайка крыльями машет.

Я знал,

что отцы их на скалах Мудьюга

матросов замучили наших.

Я знал, что заранее

у них для расспросов —

несколько фраз заученных...

Я смотрел на них

глазами матроса —

потомка бойцов замученных.

ФЛОТСКИЙ УЮТ

Нет и не было теплей уюта,

Чем матросский кубрик,

Чем каюта.

За бортом — валов шипучих гряды,

Пенные,

От стыни посинели.

Налетают снежные заряды―

Трапы различаешь еле-еле.

Но сменился с вахты

В кубрик сразу.

И уже приправил шуткой фразу

Первую:

• Вам белого медведя?

Вот он я!..

Растаю в вашем лете...

• Ты оттай сперва...—

И прямо с ходу

Место уступают с игроками:

Козелка забей..,

— Сгони охоту...

— Разомнись, пошевели руками!..

Все в ладу с порядком, с чистотою,

С грубоватой близостью простою.

Как душа одна,

Хоть все несхожи..,

Гладили усмешкой —

Кто ершится.

Между всеми —

Старше ли, моложе —

Только скуке было не ужиться.

Одиночеством пренебрегая,

Не стыдилась тайна здесь

Нагая.

И не только жили жаждой мести

На войне,

Где смерч огня и стали:

Письма каждого читали вместе,

Вместе вспоминали и мечтали.

Напряженный быт тревог, учений,

Всем основой —

Корабля живучесть.

Здесь у всех одна

В сраженье участь.

Редкая случайность исключений...

Лучше не было и нет уюта,

Чем матросский кубрик

И каюта.

НЕ К ТЕЩЕ НА БЛИНЫ

Памяти комбрига Ивана Колышкина

Комбриг был слишком мягким вроде.

Но между тем негрозный взгляд

Все чувствовали —

И в походе

Он делал грозными ребят.

С врагом в его же базах встречи

Искали...

Время остро шло.

А он-то помнил:

С шуткой легче,

Когда не в шутку тяжело.

Негоже в море быть сурову:

От близких все отдалены.

И лишь говаривал он к слову:

— Идем не к теще на блины!.. —

И озаряли бездны рая

Ночные взрывы — эхо «пли!»

И, не от спеси, задирая носы,

Тонули корабли.

«Глубинки» рвались так свирепо —

Что лампы сыпались из тьмы.

И корпус, скрежеща, минрепы

Трясли от носа до кормы.

Но улыбались почему-то,

Той тьмою не ослеплены,

Матросы,

Вспомнив в ту минуту:

―Идем не к теще на блины!..

* * *

Памяти подводника Василия Облицова

И все шумит, шумит залив...

Все о потерях...

И эта одинокость лунного пятна.

И непривычность эта:

Все в постелях,

Неразобранная лишь стоит одна.

С простыней подвернутый край одеяла.

До чего же сетка коечная всем жестка!

Там, где голова его лежала,—

Треугольник из тетрадного листка:

Серый, как птенец,

Взъерошены, как перья,

Детские каракули...

Так незабавно мал!..

Шутка ли — полет осилить первый!

О войну он крылышки пообломал.

...Письма все другим, другим вручали...

Все он ждал,

Все возвращался невредим...

Лунно, одиноко на причале...

Морю ураган необходим.

Снег остолбенел над шумной пеной.

И вот-вот уже войны конец...

Все забыться может постепенно.

Все забыться может наконец.

9 МАЯ 1945 ГОДА

Михаилу Сазонникову

Произошел в мозгах внезапный свих.

Хоть ждали.

И предчувствия — не лживы.

Ко мне вбежал перед рассветом друг.

На шею бросился:

— Остались живы!..

И — как бы устыдился слов своих:

И глянули открытой болью всей

Его родные —

Их казнили люто —

И лица невернувшихся друзей.

Сама собой молчания минута...

Какая воля удержать могла,

Что накопилось за войну под спудом!

Каким —

И до сих пор загадка —

Чудом

Весть эта радио в ту ночь обогнала?..

Весь день,

Как посходили все с ума,

Из всех стволов палили в воздух.

И странно в пасмурных белела водах

Заснеженными скалами зима.

Но от огня

И с батарей,

И с баз,

Казалось, стынь июльским зноем дышит...

Казалось, весь уйдет боезапас —

И выстрелов

Мир больше не услышит...

Ранее в этом сюжете: Дмитрий Ковалёв: «Будь проклят тот из сыновей, кто не отцам, а лжи о них поверит»