Продолжаю публикацию основных тезисов доклада Трехсторонней комиссии «Кризис демократии» (http://trilateral.org/download/doc/crisis_of_democracy.pdf) 5-м выпуском, который посвящен продолжению главы о ситуации в США. Напомню, что ее автором является крупный американский политолог Сэмюэль Хантингтон. Прежде чем, по сложившемуся уже порядку, обобщить содержание предыдущей, 4-й части (https://iarex.ru/articles/52647.html), позволю себе маленькое отступление, необходимое, чтобы связать обсуждаемые события с современностью. Только что в Японии завершился саммит «Большой семерки» (G7), которая, как помним, представляет собой неформальный рупор Трехсторонней комиссии; саммитом принята итоговая декларация из четырех разделов: экономического, внешнеполитического (совместная позиция G7), противодействия эпидемиям и глобальным климатическим изменениям (http://www.golos-ameriki.ru/content/g-7-declaration/2811981.html).
Из скупых сообщений СМИ об этом саммите становятся ясными две вещи:
- что проблемы и подходы, отраженные в декларации «семерки», скорее всего и обсуждались годовым заседанием Трехсторонней комиссии в Риме, прошедшим 15-17 апреля т.г.; на разделе официального сайта комиссии, который посвящен ее региональным и общим годовым собраниям (http://trilateral.org/meeting.viewall), они пока не опубликованы. Поэтому «отметился» ли там Кудрин на этот раз и если нет, то кто его заменял из правительственных или околоправительственных либералов и/или олигархов, широкой общественности пока неизвестно;
- что декларация G7 – это «пробный шар», выкаченный общественности относительно тех основных «идей», решения по которым в окончательном виде будут приниматься 9-12 июня на заседании Бильдербергского клуба в Дрездене (http://www.bilderbergmeetings.org/index.html). Это очень интересное событие, несмотря на свою исключительную важность, широкого освещения в СМИ, тем не менее, не получит. Чтобы отыскать хоть что-то, дам совет внимательно следить за публикациями на эту тему Леонида Ивашова, Андрея Фурсова, Валентина Катасонова, Михаила Хазина, Ольги Четвериковой, Елены Пономаревой, ряда других авторов.
Теперь к итоговой декларации G7. В экономическом разделе этого документа обращает внимание пункт о создании «справедливой и современной международной налоговой системы». О чем это?
Вообще-то налоговая система – национальная, государственная прерогатива, непременный атрибут суверенитета. «Международные налоги» - такой же абсурд, как «международная армия» (хотя и о «мировой армии» речь заводили, в частности Черчилль). Но начиная с 1976 года, с появления доктрины «коллективного суверенитета», провозглашенного четвертым докладом Римскому клубу Яна Тинбергена («Пересмотр международного порядка»), суверенитет начинает вполне откровенно перетягиваться на наднациональный уровень (пример европейской интеграции – от плана Маршалла и ЕОУС до Европейского союза); в 1995 году, в докладе Комиссии по глобальному управлению и сотрудничеству «Наше глобальное соседство» (Ингвар Карлссон, Шридат Рэмфал), вопрос о глобальных налогах был поставлен уже открыто. В каком контексте? В следующем:
- человечество – это некая «глобальная община» (разумеется, с глобальными вожаками; угадайте с трех раз, кто это такие?);
- природные ресурсы – это «мировые ресурсы» (подлежащие обобществлению, конечно же «в интересах глобальной общины», а значит – под контролем ее вожаков);
- уже обобществленные и переведенные под этот контроль ресурсы – это «глобальное общее достояние», и нужно стремиться к тому, чтобы все «мировые ресурсы» стали «глобальным общим достоянием»;
- так вот за пользование «глобальным общим достоянием» и предлагалось собирать «глобальные налоги», при этом принципом, по которому он будет взиматься, провозглашалась не себестоимость и вообще не экономические параметры, а количество ресурсов («глобального общего достояния»), затраченных на производство того или иного товара или услуги. Их и придется возмещать «глобальным вожакам», невзирая на то, что это в прошлом свои же, ныне «обобществленные» ресурсы.
Подписание Парижского соглашения, надо полагать, выводит эту проблему на новый уровень и связывает первую тему декларации G7 с четвертой. Но углеродный налог, которым собираются наполнять Зеленый климатический фонд (ЗКФ), с помощью которого в «климатический процесс» вовлекаются развивающиеся страны, - только один аспект затронутой «семеркой» тематики борьбы с «глобальным потеплением». Еще обращает внимание тезис о борьбе за «энергетическую безопасность мира», рассматриваемую в контексте «реформирования и либерализации энергетических систем» на примере Украины. Поскольку антироссийский подтекст здесь даже не скрывается, под «либерализацией» трудно не понять прозрачный намек на «интернационализацию», а по сути на ту самую глобализацию контроля над природными ресурсами, суверенная принадлежность которых явно видится авторам декларации уже «бывшей». Подчеркнув, что «восьмеркой» G7 снова уже не станет, Запад прямо требует от Москвы подчиниться диктату миропорядка, который «без России, против России и на ее обломках» (по Бжезинскому) собираются устанавливать демонстративно. Не «по умолчанию», а вызывающим образом – изгнав Россию из этого «клуба», где разработкой такого порядка якобы занимаются. Конечно, это «от лукавого»: занимаются этим в других местах. Поэтому в рамках «восьмерочных посиделок» с Россией никто и не собирался превращать Трехстороннюю комиссию в «четырехстороннюю»; в кулуарах обсуждали совсем другое – одно из двух:
- либо присоединить нашу страну к Европе (вечная убогая мечта российского либероидного мещанства),
- либо, поделив по Уралу, - отнести эти части к разным группам, европейской и азиатско-тихоокеанской.
«Противодействие эпидемиям» члены G7 никак не связывают с деятельностью западных фармацевтических ТНК; зачем привлекать внимание к тому, что в Гвинее, например, одной из трех стран, откуда пошла лихорадка Эбола, расположена лаборатория американской корпорации «Gilead Sciences». Случайность, не имеющая отношения к эпидемии? Но именно эта страна, вместе еще с пятью африканскими «fault states», включена в сферу ответственности некоей Комиссии ООН по миростроительству, занимающейся урегулированием внутренних конфликтов (предварительно их разжигая). А другая такая страна – Либерия – обустраивается как «запасная площадка» для американской деловой, политической и военной элит на случай вулканического суперизвержения в Йеллоустоуне. Тоже совпадение? Может быть: не пойман – не вор. Хотя «зачистка поляны» от «лишнего» населения – один из программных проектов, последовательно прописанный в целом ряде документов ООН, посвященных так называемому «устойчивому развитию».
Самый интересный раздел нынешней декларации G7 – внешнеполитический.
О чем устами лидеров ведущих стран Запада сообщает нам Трехсторонняя комиссия? О том, что главный вопрос – «украинский», и что российская принадлежность Крыма Западом не признается. Это – официальная позиция, на фоне которой теряют смысл всякие спекуляции насчет того, что «холодная война скоро закончится». Не закончится, и поскольку «хозяева мира» сознательно загоняют свои отношения с Россией в тупик, то создается потенциальный очаг серьезного военно-политического противостояния.
То же и по Донбассу. Об Украине – с точки зрения ее «целостности», о России и «сепаратистах» (в терминах декларации) – в ультимативной форме, как непременное условие обсуждения судьбы санкций.
Второй вопрос политического раздела декларации – ядерный, применительно прежде всего к Чернобылю. Формально – 30-я годовщина; фактически – информационный повод «нажать» на Россию в вопросах продолжения ядерных сокращений, что в сложившихся условиях разгорающейся холодной войны и подготовки горячей, недопустимо.
Третий вопрос декларации – «позитивная» роль ООН касательно Сирии и других «горячих точек» этого региона. О роли России – ни слова, только об абстрактной «борьбе с международным терроризмом».
Словом, ужесточение по всем линиям российско-западных отношений: таков переданный «семеркой» месседж Трехсторонней комиссии.
Итак, что касается предыдущей, 4-й части, посвященной началу «американской» главы доклада «Кризис демократии», то рассмотренные основные идеи можно кратко сформулировать в следующем порядке:
- «озабоченность» «угрозой демократии» со стороны правительств общественности, управляемой олигархическими «лоббистскими группами». От нее - к свертыванию «welfare state» и частным «недемократическим» тенденциям, ведь демократия в руках таких групп – таран против правительств. Идея «благоденствия» уступает идее «справедливости». (Классическая «оранжевая» модель формирования ЧАСТНОЙ власти; как именно это будет происходит – увидим по тексту доклада);
- для этого организуется «взрыв гражданского участия», лидеры которых отделяются от «толпы», вовлекаются в «структуру власти» (концептуальной власти) и дальше управляют протестом в контролируемом режиме, направляя его в нужное русло и место (когда дойдем до состава Трехсторонней комиссии, обратим специальное внимание на представительство профсоюзных лидеров);
- «советская угроза» и внутриамериканское измерение борьбы с ней за сокращение социальных гарантий собственному населению; отсюда – «вызов холодной войны» в интересах правящих кругов самого Запада. Любопытное наблюдение: холодная война – это «вызов», но антивоенные настроения растут. И выплескиваются отнюдь не на СССР, а на собственные власти, выражаясь требованиями сокращения военных расходов. Уже по этому примеру видно, что обработанная и промытая «крыша» общественного мнения не просто «едет», но и теряет адекватность, вступая в противоречие с формальной логикой;
- Постмодерн и постмодернизация, загримированные под Модерн и модернизацию как инструмент маргинализации протеста, его деградации от политической борьбы за власть до «ЛГБТ-бунта» («новый», деклассированный «пролетариат», выведенный в «пробирке» Франкфуртской школы).
А теперь – продолжение третьей главы доклада. Комментарии, как обычно, – курсивом, в скобках – номера страниц оригинального английского текста.
КРИЗИС ДЕМОКРАТИИ
Доклад Трехсторонней комиссии
по государственной способности демократий
(1975 г.)
Авторы: М. Круазье, С.П. Хантингтон, Дз. Ватануки
Трехсторонняя комиссия была создана в 1973 г. частными гражданами Западной Европы, Японии и Северной Америки для поощрения более тесного сотрудничества между этими тремя регионами по общим проблемам. Она ищет пути улучшения понимания этих проблем, поддержки предложений по совместному управлению ими, формирования обычаев и практики совместной работы в этих регионах.
* * *
Глава III. США (С.П. Хантингтон)
<…> (https://iarex.ru/articles/52647.html).
III. Упадок государственного авторитета
1. Вызов государственному авторитету
Последствием демократической волны 1960-х гг. стал вызов авторитету – государственному и частному. В той или иной мере он проявился в семье, образовании, бизнесе, общественных и частных ассоциациях, политике, бюрократии и военной службе. Люди перестали хотеть подчиняться высшим – в возрасте, ранге, статусе, опыте и знаниях, харизме, таланте. Во всех звеньях общественного организма резко упала дисциплина. Каждая группа, индивид захотели иметь равное представительство – в правах и доступе к принятию решений. Конкретнее: в американском обществе авторитет всегда базировался на:
- организационной позиции (статусе),
- экономическом благополучии,
- опыте и профессиональных знаниях,
- компетентности,
- электоральной репрезентативности.
Авторитет, базирующийся на иерархии, знаниях и благополучии вступил в противоречие с демократическим и эгалитарным «духом времени», и в течение 1960-х гг. все эти три составляющих подверглись серьезной атаке (75);
КОММЕНТАРИЙ:
Пафосом «вызова государственному авторитету» проникнут весь доклад; что касается «вызова частному авторитету» - это утверждение у Хантингтона не только повисает в воздухе, но и в дальнейшем и опровергается им самим.
А вот чтобы понять, в какой мере естественным, а в какой - рукотворным оказался процесс, характеризуемый «отказом подчиняться», «падением дисциплины» и требованиями «доступа к принятию решений», - тем, кто постарше и помнит «перестройку», хорошо бы мысленно вернуться к тем событиям. В СССР происходило ровным счетом то же самое. Но как происходило? «Перестройка» началась в верхах с требований «самим перестраиваться». Куда, как – не объяснялось, но обязательно «перестраиваться» («Вы перестроились или еще нет?»). Верхи изо всех сил раскачивали достаточно инертные низы – ни «ускоряться», ни перестраиваться никто не хотел - ни в 1985 году, ни в 1986-м, ни в 1987-м. Потерпев крах в попытках расшатать стабильность советского общества на ниве социального «творчества», «перестройщики» пошли в политику: на окраинах стали культивироваться национализм и сепаратизм; в центре запустили политическую реформу, провозглашенную XIX Всесоюзной партконференцией (конец июня – начало июля 1988 г.). То есть стали менять форму власти, провозгласив альтернативные выборы. Резко расширили базу политической конкуренции, заранее наверняка зная, что это вызовет мощнейшую дезорганизацию и борьбу за резко увеличившееся количество «кусков власти» при постоянно сжимающемся ее ресурсе. В отсутствии укорененной многопартийности все это вылилось в рост именно «демократических» («все начальники – сволочи!») и эгалитарных («даешь 30 сортов колбасы!») настроений.
Сегодня мы знаем, кто и как эти настроения раскручивал; что все это шло с «верхов» – от самого Горбачева и направлявшего его Яковлева. Как вы думаете, читатель, в Америке противостояние «демократии и эгалитаризма» ненавистным «иерархии, знаниям и благополучию» имело иную природу или ту же самую? И если ту же самую, то не применена ли была в СССР та же самая технология, с помощью которой до этого раскачали и переформатировали Запад, потренировавшись на нем в «генеральной репетиции»? Разница между «у них» и «у нас» оказалась только в одном: США сохранились, а СССР – распался.
Приводятся примеры: что происходило в университетах (студенческое самоуправление), правительстве (игнорирование субординации); в политике успешному пересмотру подвергся критерий благополучности – пошел в минус. Социальное неповиновение стало как бы моральным правом. Этот проявилось в росте протестных настроений.
Электоральная легитимация – отдельный разговор. С одной стороны, она соответствовала демократической волне, с другой, - оказалась под сомнением как недостаточно представительная (75-76);
Постановка под вопрос авторитета распространилась на общество. В политике она проявилась в недоверии к политическим лидерам и институтам; в общественных делах – во фрондирующих СМИ и интеллигенции. Институт политического лидерства ослаб (76).
КОММЕНТАРИЙ:
О социальном неповиновении. Поскольку все произошло буквально при жизни одного поколения, говорить ни о поступательности, ни о естественности этого процесса не приходится. Быстрые перемены в крайне консервативном и инерционном общественном сознании – верный признак их управляемости. Цепочка следующая: Франкфуртская школа с ее «революцией удовольствий» - внедрение наркотиков, как непременное условие возбуждения инстинктов, «удовлетворение которых (по Маркузе) обеспечивает контроль над личностью». Далее Теодор Адорно с его музыкальными «изысками», в том числе с раскруткой «The Beatles»; потом их привезли в США, выпустив тем самым на мировую арену. Специалисты-психологи неопровержимо свидетельствуют: поп- и рок-музыка с ее специфическим оформлением, апеллирующим, как выясняется, к древним языческим культам, содержит подсознательную установку на употребление наркотиков; помимо этого массовые концерты на стадионах явились практически идеальным местом их бесконтрольного распространения. По сути это внешнее программирование в целях управления толпой. С одной стороны, внешнее поощрение индивидуализации разрушает солидарность, подрывая изнутри социально-исторические организмы – социоры (термин крупного теоретика советского неомарксизма Юрия Семенова, введенный в рамках изложенной в конце 20-х гг. прошлого века глобально-стадиальной концепции всемирно-исторического процесса; в СССР она не прижилась). С другой стороны, культурный, интеллектуальный и социальный уровень «торжествующего» индивида опускается до такого «плинтуса», что его перестает интересовать все, что не относится, по сути, к удовлетворению крайне примитивных физиологических потребностей.
Об электоральной легитимации. Речь, по-видимому, идет о том, что недовольство стала вызывать применяемая в США мажоритарная система выборов, итоги в которой подводятся по принципу «победитель получает все». И поскольку победитель – это в 999 случаях из 1000 - республиканец или демократ, захотелось внесистемных лидеров. Именно потому, что у США, как президентской республики, нет опыта коалиционной практики парламентских систем, протест, который удовлетворялся бы введением пропорциональной или смешанной системы, «сплавили» с политического на общественный уровень. Не думаю, что политическая система подрывалась сознательно (в конце концов, в ней, по сравнению с другими сферами, почти ничего не поменялось и по сей день, даже институт выборщиков). Но что отмеченная здесь тенденция стала пусть даже незапланированным, но совсем не неожиданным «побочным эффектом» всех перечисленных управляемых трансформаций, - это несомненно.
Недоверие же к институту политического лидерства, как уже обсуждалось в первой части, объясняется общей тенденцией к «дебилизации» лидеров - от Франклина Рузвельта к «созвездию» нынешних президентов, начиная с Билла Клинтона.
Об интеллигенции. Оказывается, она «г…но» не только в России, но и в США, и не только по Ленину, но и по Хантингтону. (Виноват, не «г…но», а важнейший «инструмент ослабления» «института политического лидерства»).
2. Упадок общественного доверия и веры
В демократии авторитет проявляется в доверии к институтам и лидерам. В 1960-х гг. они в США падали. Корни этого процесса – в идеологической поляризации, а ее, в свою очередь, - в расширении представительства еще в 1950-х и ранних 1960-х гг. Преимущество получили политические активные, вступившие в идеологическую конфронтацию, разрушавшую авторитет власти (76);
Рост идеологической мотивации голосования с 1950-х по 1970-е гг. почти в 3 раза; представления о рациональном выборе все меньше соответствовали действительности (77);
Корни этих процессов – в двух факторах:
1) Переход политического участия в идеологическую поляризацию обусловлен тем, что наиболее политически активные имели более содержательные и систематизированные взгляды на политические проблемы. А поляризация усилила непримиримость определенных групп (например, чернокожих), требовавших еще большего представительства и т.д.;
2) Поляризация была также обусловлена природой политических проблем середины 1960-х гг. Три группы проблем:
- социальные (наркотики, гражданские права, роль женщины);
- расовые, заставлявшие правительства обращать большее внимание на миноритарные группы;
- военные (Вьетнам) – конкретно военно-социальные и ВПК (77);
Все три группы (особенно первые две) входили в резонанс с личными проблемами и пожеланиями людей, которые мотивировали их идеологию (77);
КОММЕНТАРИЙ:
Что такое «идеологическая поляризация»? Это – вообще-то движение от американской двухпартийной модели, в которой левые (либералы) и правые (консерваторы) практически не различаются, к системе европейского типа, где левыми являются социалисты, а либералы – правыми, и различия между ними более существенны. Ничего подобного в США не происходило. Нет в докладе и ни упоминания, ни даже намека на «новые идеологии» (даже неоконсерватизм, уже ставший к тому времени реальным «новым фактором», и тот не назван). Скорее, наоборот, под рефрен «идеологической поляризации» различия между демократами и республиканцами все более стирались. Показательно: ни одна из проблем приведенной социальной проблематики к идеологии не имеет никакого отношения; что касается расовых вопросов, то их активизация, как можно судить по приведенному в предыдущей части выводу, способствовала «успешной ассимиляции» в существующую систему внесистемных сил и лидеров. Недовольство, разумеется, было, но с ним не стали бороться; его просто возглавили в управляемом режиме, скупив на корню верхушку протестного движения. Поэтому и не потребовалось корректив в политическую систему.
Строго говоря, за «идеологическую поляризацию» Хантингтон в данном случае выдает управляемый рост «оранжевого» протестного потенциала, мало чем отличающегося от майданного. Не забудем, что основу ТАКОЙ «идеологической поляризации» составляет подмена настоящего пролетариата, разобранного на «средний», «низший» и «высший» (профбоссы) «классы», маргинальным псевдопролетариатом: черными, голубыми, розовыми, зелеными и прочими цветными элементами, феминистками, хиппи и т.д.
Чем более активная политическая позиция – тем больше недоверие не только к правительству, но и к традиционному компромиссу. Динамика отношения: в 1950-х гг. 50% американцев считало, что правительство действует в общих интересах и 17% - что в «больших» интересах немногих; в начале 1970-х гг. – уже 38% на 53% (77);
В конце 1950-х гг. упоминали о «политических институтах» 85% в США, 46% в Британии, 30% в Мексике, 7% в Германии (ФРГ), 3% в Италии. В 1973 г. в США – только 66% и т.д. – по всем странам наблюдается снижение.
В те же сроки 71% испытывал доверие в США к правительству, 23% - нет; потом – 52% на 45% (78-80).
79 стр. – таблица.
КОММЕНТАРИЙ:
В таблице (с. 79) дается следующая показательная динамика. Один резкий скачок доверия-недоверия приходится на 1958-1964 годы («в общих интересах» - с 76,3% до 64,0%, «в больших» - с 17,6% на 28,6%); второй – на начало 1970-х годов, причем, с катастрофическим обвалом в 1972 году («в общих интересах»: 50,1% в 1970 г., 43,7% в начале 1972 г. и 37,7% - в его конце; соответственно, «в больших интересах» - рост с 40,8% на 48,8% и далее на 53,3%). Между 1964 и 1970 годами процесс шел в том же направлении, но более плавно, скорее по инерции.
Что же это за «скачки»?
Первый: с «позднего» Эйзенхауэра с его предупреждением о чрезмерном росте влияния ВПК, до «раннего» Джонсона. Понятно, что сюда вошел шок от убийства Кеннеди и всего того, что ему предшествовало:
- обнародованный молодым президентом факт принадлежности власти олигархии,
- оборванная покушением попытка перестроить финансовую систему, освободив ее от влияния ФРС,
- изгнание «патриарха» холодной войны Алена Даллеса,
- «замирение» Карибского кризиса 1962 года, которому пытался воспрепятствовать высший генералитет Пентагона, и т.д.
Второй «скачок» – целая серия шоков, прежде всего вьетнамская война и, главное, девальвация доллара и отказ от его золотого покрытия. Плюс субъективный фактор: июнь 1972 года – начало Уотергейтского скандала, разумеется, подорвавшего доверие к политической системе. Это потом станет известно, что за «подкопом» под Ричарда Никсона стоял его советник по вопросам национальной безопасности Генри Киссинджер; в тот же момент общественности сообщили только то, что в штабе демократического кандидата Джорджа Макговерна поймали пять человек, которые устанавливали прослушку.
Во второй половине 1960-х гг. рухнул уровень доверия к основным государственным институтам. К середине 1970-х гг. несколько выровнялся уровень доверия к представительной и судебной власти, военным, но исполнительная осталась на дне. Такая же тенденция наблюдалась в отношении уровня доверия к негосударственным институтам – кризис институционального лидерства. В выигрышном положении оказались только СМИ – пресса и телевидение (80);
80 стр. – таблица.
КОММЕНТАРИЙ:
Откровенное признание, что исполнительную власть целенаправленно добивали с помощью СМИ, и не только «делом Никсона». Но и тем, что в 1974 году в Белом доме появились избранные не всенародно, а Сенатом Конгресса президент и вице-президент - Джеральд Форд и олигарх Нельсон Рокфеллер.
Традиционная теория жизнеспособности демократических государств восприняла эти тренды однозначно негативно. С одной стороны, имеет место снижение доверия к правительству и поляризация, снижение политической эффективности. С другой, везде идет превышение уровней политического участия и представительства. Но эти внешне разные тренды легко коррелируются. Вряд ли случайна последовательность: за увеличением представительства и участия в 1950-е гг. последовала поляризация, обусловленная социальными, расовыми и военными проблемами; затем, в конце 1960-х гг., - падение доверия к правительству (81-82);
83 стр. – таблица.
Тем самым еще раз подчеркивается логическая взаимосвязь: чем политически активнее человек – тем он менее удовлетворен политической системой. Раньше было наоборот (84);
КОММЕНТАРИЙ:
Ну вот, собственно, причинно-следственная связь, отмеченная автором этих строк, подтверждается уже и авторами доклада. Показателен вывод насчет «раньше было наоборот». Ради него, надо полагать, общественность и шокировали.
Отсюда – падение уровня электорального участия. Возможно, впрочем, что это - циклический процесс, в котором:
1) Рост политического участия ведет к поляризации внутри общества;
2) Поляризация ведет к падению доверия индивидов к власти и ощущению ее неэффективности;
3) А это, в свою очередь, ведет к снижению электорального участия (84);
КОММЕНТАРИЙ:
Упоминание «возможной цикличности процесса» очень интересно с позиций пройденного времени. Чем в США завершилась эпоха «бурных перемен» - за шесть лет четыре президента - от 37-го, Никсона, до 40-го, Рейгана? Началом нового цикла она завершилась. Ключевые экономические позиции в рейгановской администрации заняли олигархи, и этот процесс по определенным данным курировал глава ФРС Пол Уолкер со своей командой. Попытавшись сопротивляться, Рейган уже через два месяца после инаугурации получил покушение, выжив в нем лишь чудом. Американскому истеблишменту «посчастливилось» обновить свой «цикл» незадолго до уже советских «бурных перемен» начала 80-х годов, подкосивших СССР.
Но вот имидж у Рейгана был даже не консервативный, а патриархально-традиционалистский. В воспоминаниях сотрудников его аппарата фигурируют всякие детали, в том числе пикантные. Например, что Рейган считал «голубым» всякого, у кого, извините, ширинка не на пуговицах, а на молнии. Настоящий кумир «одноэтажной Америки» с ее пуританским ханжеством! Особенно после скандальной отставки Никсона, невнятного Форда и откровенного «слабака» Картера. Поэтому диктат ФРС в виде «рейганомики», означавший радикальное перераспределение общественного «пирога» в пользу олигархии, сдобренный ужесточением военно-политического противостояния с СССР и лозунгом «возвращения США былой мощи», американским обществом был воспринят на ура.
В дополнение: изменения в принципиальных вопросах политической повестки могут вести к снижению идеологической поляризации. Так, острота политических проблем середины 1960-х гг. была пригашена экономическими проблемами: инфляцией, рецессией, безработицей. Это потому, что отношение людей к экономическим проблемам не находится в прямой зависимости от их идеологических предпочтений. Но при этом инфляция и безработица, подобно, преступлению, не одобряются НИКЕМ, и различия могут проявиться только при наличии двух или нескольких альтернативных программ борьбы с этими факторами (84-85);
Впрочем, появление этих альтернативных программ как правило трактуется не как реакция на угрозу экономического обвала правительства, а как недоверие ему. Таким образом, демократическая волна породила контрволну пассивности и снижения политического участия (85).
КОММЕНТАРИЙ:
Еще раз: выигрыш США холодной войны обусловлен тем, что свою «перестройку» и разрыв с христианской (пусть и своеобразной, отличной от европейской) традицией американской концептуальной элите удалось провести без обрушения страны. И произошло это – вспомним то, о чем писал Михаил Хазин, - если не «по договоренности» с советской элитой, то при ее пассивно-трусливом невмешательстве в этот важнейший аспект международной повестки, граничащем с соглашательством.
3. Размывание партийной системы
Разные факторы снижения влиятельности партий и партийного участия:
1) Партийная идентификация рухнула; резко возросло количество считающих себя независимыми. К 1972 г. их стало больше чем республиканцев, а в возрастной группе «до 30-ти» - больше чем республиканцев и демократов вместе взятых. Молодые – в принципе меньше чем возрастные чьи-либо приверженцы;
2) Феномен двухпартийного голосования – за кандидата, а не партию (в 1950-х гг. около 80% придерживались партийного голосования, в 1970-х гг. – менее 50%). В результате и кандидаты стали себя позиционировать более самостоятельно, чем объединять усилия внутри партий;
3) Снижение последовательности электоральных предпочтений: на одних выборах голосуют за республиканцев, на других – за демократов. Разрушение прежде устойчивых электоральных групп проявилось в резкой смене предпочтений на протяжении последних шести президентских выборов, начиная с 1952 г. Рост регионализма в политике (86);
Партийная идентификация в электоральном поведении подменялась:
- привлекательностью кандидата;
- ростом количества и масштаба проблем;
- примером конгрессменов и сенаторов, голосующих не по партиям, а по отношению к обсуждаемым проблемам (86-87);
КОММЕНТАРИЙ:
Тренд «независимости» голосования тесно связан с персонификацией выбора, и оба эти тренда – управляемые. Надо четко понимать, что в США олицетворением этой тенденции является появление на президентских выборах «третьего» кандидата – «независимого» или от какой-то «малой» партии. И ВО ВСЕХ СЛУЧАЯХ такой «третий» кандидат является продуктом олигархических игр, которые ведутся в целях обеспечения победы того из двух – демократического или республиканского – ставленников олигархии, на которого сделана ставка еще до выборов. Классические примеры – выборы:
- 1912 года, когда Вудро Вильсон, с которым связывался проект создания ФРС, не дотягивал по популярности до действующего президента Уильяма Тафта, и тогда «третьим» стал экс-президент Теодор Рузвельт от Прогрессивной партии, представлявшей собой крыло, отколовшееся от республиканцев, поддержавших Тафта. При этом надо напомнить, что Т. Рузвельт пришел к власти в 1901 году, после убийства президента Уильяма Мак-Кинли при котором был вице-президентом. Как следует из ряда американских и не только источников, Мак-Кинли поплатился жизнью за судебный спор с компанией «Northern Securities», тесно связанной с Дж. П. Морганом, ставленником клана Ротшильдов в США (то есть основания считать Т. Рузвельта олигархической креатурой, как минимум, имеются);
- 1992 года, когда «независимый» кандидат – миллиардер Росс Перо – был использован, чтобы обеспечить победу Билла Клинтона над Джорджем Бушем-старшим.
Выборы нынешнего, 2016 года могут пополнить этот список. Во время работы над этим материалом появилась информация о выдвижении «третьим» кандидатом в президенты США от Либертарианской партии Гэри Джонсона, бывшего республиканца, который почти наверняка в олигархическом сценарии призван забрать голоса у Дональда Трампа и помочь победе Хиллари Клинтон.
Ну а постановка внешней привлекательности кандидата вперед его содержательной стороны, во-первых, отражает общий тренд на измельчание («дебилизацию»), превращение выборов в не имеющее отношения к демократии дорогостоящее электоральное шоу. Во-вторых, она наглядно демонстрирует марионеточный характер кандидатов, административный отбор которых происходит задолго до выборов. Поэтому в большинстве случаев, за исключением перечисленных, олигархии неважно, кто из «отобранных» ею победит, ибо это ничего не меняет.
Снижение доверия к партиям отражает общий тренд снижения доверия к институтам. Опрос 1972 г.: какой из институтов лучше всех или хуже всех работал - президент, Конгресс, Верховный суд, политические партии. Если три ветви власти получили схожие результаты, то о партиях практически не вспомнили. Этот результат был интерпретирован как рост недоверия и разочарования в партиях. Почти две трети опрошенной молодежи до 25 лет заявили, что партии нуждаются в реформировании (87-88);
88 стр. – таблица;
КОММЕНТАРИЙ:
Выше (с. 80) утверждалось другое: что «на дне» осталось доверие к исполнительной власти, а вот к представительной и судебной – оно «выровнялось». Впрочем, как следует из приведенной выше динамики доверия-недоверия к институтам (с. 79), 1972 год – время «большого перелома».
Но самое основное: из организаций партии превратились в площадку отстаивания корпоративных и личных интересов. «Прорыв» благосостояния, начатый «Новым курсом» (Дж. Кеннеди. – Авт.), трансформировавшись в рост образованности и благополучия, привел к отчуждению от традиционных форм коллективной организации, в том числе от партий. В 1960-е гг. руководство обеих партий испытывало растущие трудности в таком вопросе как отбор кандидатов (89);
Отчасти, сыграл роль выход на первые роли в партиях кандидатов, ориентирующихся на конкретные проблемы (Голдуотер, Маккарти, Макговерн и др.), отчасти это была реакция на партийную политику и лидеров (89);
Еще один фактор: отторжение партийными конвентами (съездами. – Авт.) потенциальных лидеров, «сделавших себя», - то есть, ставка на «серость» (89);
КОММЕНТАРИЙ:
Насчет превращения партий из политических организаций в корпоративные лоббистские группы - знаковая «оговорка по Фрейду». Чистая правда – кто бы сомневался; только они таковыми стали не в конце, а в самом начале XX века, начиная с Теодора Рузвельта. Поэтому и отчуждение: коллективная и корпоративная организация – вещи совершенно разные. Что касается «конкретных проблем», на которые ориентировались указанные персонажи, то первые двое из них – это оголтелые правые, а Макговерн – левый популист, очень похожий на нынешнего Сандерса.
Требования корректив в 1960-е гг. касались прежде всего большей транспарентности партийно-бюрократического процесса. Отчасти это могло смягчить феномен, когда общее политическое участие росло, а партийное – снижалось.
«Праймериз» из инструмента контроля превращались в инструмент партбоссов. И реформы 1970-х гг. в демократической партии эту тенденцию только усилили, дав им особые полномочия в отношении кандидатов в президенты (89-90);
Имеются определенные параллели в эволюции партийной системы в США и других индустриальных странах, а также с динамикой американской политики как таковой. В соответствии с теорией американской политики, перестройка партий происходит в контексте «критических выборов», в рамках 28-ми или 36-летнего цикла. Согласно этой теории, эта перестройка пришлась на 1968 г. Действительно, многие из признаков 1960-х гг. были характерны и для других партийных перестроек:
- обрушение партийной идентичности;
- растущая электоральная переменчивость;
- движения в пользу создания «третьей партии»;
- утрата связи между партиями и социальными группами;
- появление новых проблем, провоцирующих расколы и т.д. (90);
КОММЕНТАРИЙ:
Во что превратились демократические «праймериз», мы видели по вмешательству в них Барака Обамы после целого ряда откровенно подтасованных побед Хиллари Клинтон «по жребию».
Насчет циклов, определяемых соответствующей теорией, это вопрос к профессиональным американистам. Со своей же стороны замечу, что:
- 1968 год электоральным «переломом» не отличался: Никсон, доказавший свою как раз не «серость», а яркость, причем, еще в 1960 году, когда Кеннеди одолел его с очень большим трудом, обыграл в общем-то бесцветного сенатора, а затем вице-президента Губерта Хэмфри.
В период 1968-1972 гг. общественностью и аналитиками даже ожидалось появление «третьей партии» - ввиду фиксации критической массы ее потенциальных приверженцев. Потом все это сошло на нет – ввиду упомянутой цикличности (90-91);
КОММЕНТАРИЙ:
Как будто не известно, что «третьи партии» в США появляются только тогда, когда в олигархических элитах складывается запрос на политическое «спойлерство».
Но были и более фундаментальные причины. Нынешняя партийная система мало изменилась с середины XIX в., несмотря на то, что прошла через ряд кризисов. Ее периодические ослабления и усиления – признаки растущей общей дезинтеграции. Объяснение в том, что партии – институт индустриальной эпохи, и по мере перехода США в постиндустриальное состояние они постепенно отмирают. В связи с этим возникает ряд вопросов:
1) Может ли демократическое правительство обойтись без партий?
2) Если партии коллапсируют, что будет с политическим участием (представительством)?
В менее развитых странах альтернативой партийному правительству является военное. Достаточно ли мы демократическая страна, чтобы найти иную альтернативу? (91).
КОММЕНТАРИЙ:
Очень хороший вопрос, не получивший разрешения и остающийся актуальным и по сей день. В качестве возможного ответа на него рекомендую обратиться к роману Пенна Уоррена «Вся королевская рать» (и снятому по нему в СССР кинофильму).
4. Изменение баланса между правительством и оппозицией
Способность демократии зависит от соотношения между авторитетом властных институтов и влиянием оппозиционных. В парламентских системах это – баланс между властью и оппозицией в законодательных органах, в США – баланс между широкой коалицией правящих институтов и групп, которые включают законодательные и другие формальные институты, но выходят за их рамки, власть в которых передается оппозиции. В 1960-е гг. соотношение резко изменилось: центральный институт президентства потерял в весе, а институты, играющие роль оппозиционных – СМИ и Конгресс, – прибавили (91-92);
«Кто правит?» - обычный вопрос, но более актуальный: «Кто-нибудь вообще правит?». США после II мировой войны управлялись президентом, федеральной бюрократией, а также основными бизнесами, банками, фирмами, СМИ и другими субъектами, конституирующими частный истеблишмент. В XX в. наиболее влиятельным был институт президентства; когда он был неспособен к инициативе и управлению системой принятия решений, никто больше этого не делал (92);
КОММЕНТАРИЙ:
Вот вам, читатель, прямой и недвусмысленный намек на «теневые» структуры управления, и не только на Совет по международным отношениям (СМО), прикрытый конъюнктурно-демагогическим «Никто не правит». Еще как правит! «Коалиция власти» выходит за рамки формальных (властных) институтов. Но пресловутое «гражданское общество» здесь не при чем, ибо речь идет о тех инстанциях, которые обладают властью, причем неформальной, но «оппозиции она не передается», ибо оппозиции в них нет, а есть консенсус определенной части истеблишмента.
И далее, как видим, носителями этого консенсуса являются не только ветви власти и бюрократический аппарат, но и «частный истеблишмент» (банки, компании, СМИ), также, получается, обладающий властью.
В 1960-1970-е гг. все поменялось: с падением президентского авторитета начала дезинтегрироваться вся система принятия решений (92);
Это было результатом снижения доверия ко всем формам политики и политическим лидерам – в результате провалов в Индокитае, «Великого общества» (концепция президентства Л. Джонсона. – Авт.), противоположного результата социальных программ, инфляции и т.д. У политиков возникли сомнения и в эффективности, и в моральности их правления, а также в собственно демократических ценностях в сравнении с иерархией. (Как отмечал С. Венда, атрибутами демократии являются беспорядок, разрушение авторитета, проблемы конкурентоспособности государств, конфликты между ветвями власти и т.д.). (93);
КОММЕНТАРИЙ:
Вот здесь, читатель, - чистое лукавство. «Система принятия решения» подверглась не дезинтеграции, а была перестроена в интересах «частного истеблишмента», чему в немалой степени способствовало пребывание в Белом доме олигархических «самозванцев» Форда и Рокфеллера. Что касается сомнений перечисленного рода (особенно в сфере морали), смотрите все ту же «Всю королевскую рать».
Но никакие проблемы не могли затмить снижения авторитета президентской власти – ни один из последних четырех президентов не пробыл восьмилетнего срока – единственным аналогом является период, предшествовавший гражданской войне (1848-1860 гг.) (93-94);
Начиная с джонсоновского правления, кандидаты в президенты сталкивались с необходимостью аккумулировать электоральную (и, видимо, финансовую. – Авт.) поддержку по всей стране – всех социальных, этнических, экономических групп, нарушая все мыслимые и немыслимые законы партийного союзничества, причем, в условиях воюющей страны. В результате нынешний президент (Дж. Форд. – Авт.) – продукт этих тенденций, не избранный обществом, а роль Конгресса в связи с этим непропорционально возросла как во втором десятилетии XIX в. (94);
КОММЕНТАРИЙ:
«Нарушение законов партийного союзничества» - не что иное, как конкуренция за админресурс «частного истеблишмента»; избиратели и электорат в целом окончательно стали побоку. Насчет «непропорционального роста роли Конгресса»… Мы видим, как Хантингтон «жонглирует» читателем от страницы к странице, утверждая, что то исполнительная власть «упала», то все власти вместе это сделали, то законодательная «возросла»… Как вы думаете, для чего он это делает? На мой взгляд, чтобы скрыть те самые тенденции масштабной «олигархизации» власти, предшествовавшие приходу Рейгана и его переходу под контроль ФРС. И пример выбран крайне неудачный, не доказывающий, а опровергающий: второе десятилетие XIX века – это:
- завершение первой попытки подчинения США олигархическому контролю, когда в 1811 году прекратил существование основанный главой минфина Александром Гамильтоном Первый банк США (олигархи отреагировали на это британской агрессией, в ходе которой были захвачены и сожжены все атрибуты американской государственности и независимости – Белый дом, Капитолий и т.д.);
- запуск в 1816 году второй такой попытки, связанной с созданием Второго банка США (а вот после его досрочного закрытия в 1833 г., которому олигархическое руководство банка во главе с Николасом Биддлом сопротивлялось изо всех сил, бойкотируя президента Эндрю Джексона, и началась подготовка к гражданской войне 1861-1865 гг., еще одной попытке установить над США олигархический контроль).
С Теодора Рузвельта президентство рассматривалось как наиболее авторитетное лидерство, обладающее моральным реформистским потенциалом. Великими были сильные президенты, способные мобилизовать общество и власть, в том числе законодательную. С 1960-х гг. все боятся слабости президентской власти (94);
КОММЕНТАРИЙ:
Мы уже упоминали этого президента в связи с ролью, отведенной ему олигархами при президентстве и убитого Уильяма Мак-Кинли, и «обойденного сбоку» при его «спойлерстве» Уильяма Тафта. Не в отстаивании ли олигархических интересов и состоял его «авторитет лидерства» и «реформистский потенциал»?
Джонсон и Никсон ощущали себя «островком в море, окруженном врагами», поэтому поле для компромисса при их правлении катастрофически сокращалось, а конфликтность Белого дома – увеличивалась (94-95);
В 1960-х и ранних 1970-х гг. Конгресс и Верховный суд материализовали эти тенденции в институциональном ограничении президентской власти – в военных, бюджетных и других вопросах (95);
Статус президента как национального лидера был поставлен под сомнение слабостью лидерства в других сферах, на других уровнях общества и государства. Отсутствие лидера в Конгрессе не позволило президенту на него опираться (95);
КОММЕНТАРИЙ:
Вы чувствуете, читатель, как тонко подводится фундамент под расширение влияния «частного истеблишмента»?
Для победы кандидату в президенты требовалось:
- собирать электоральные коалиции во всей стране, идентифицируя себя с проблемами всех основных социальных групп – экономических, региональных, расовых, этнических, религиозных и т.д.;
- внушать во всех этих категориях и группах представления о своей честности, опыте, энергии, практичности, способности решать проблемы.
До «Нового курса» (Ф. Рузвельта. – Авт.) активной деятельности от президента не требовалось. С 1930-х гг. она потребовалась, и способность к управлению страной стала главной характеристикой президента. А, значит, стало нужно аккумулировать поддержку ключевых общественных и государственных институтов. Потребовалось конституировать рассредоточенную сеть центров, способных помочь разными способами: информацией, талантом, экспертизой, работой, политической поддержкой, аргументацией, публичными действиями и т.д. (95-96);
Такая коалиция, таким образом, должна включать ключевых членов Конгресса, исполнительную ветвь и частный истеблишмент. Правящая коалиция МАЛО СООТНОСИТСЯ с электоральной коалицией. Это факт, что, будучи кандидатом, будущий президент создает электоральную коалицию, не подстраховывая ее управляющей (96);
КОММЕНТАРИЙ:
Как ясней и откровенней выразить мысль, что президент США – такая же марионетка правящей олигархии, как и политики, рангом пониже, - министры, сенаторы, конгрессмены, губернаторы?.. Да и зачем кандидату в президенты, являющемуся выдвиженцем «частного истеблишмента», заниматься созданием какой-либо другой коалиции, кроме электоральной? Управляющая (им самим) коалиция уже существует – постольку, поскольку кандидат успешно продвигается к президентству, а контролем над его деятельностью после избрания его обеспечат. А кто проявит излишнюю самостоятельность – тот пусть выбирает между судьбой Кеннеди и Никсона, символически до этого столкнувшихся в «финале» президентской гонки 1960 года.
Все послевоенные два десятилетия президенты правили при помощи правящих коалиций. Трумэн привел в администрацию республиканских банкиров и юристов Уолл-Стрита. Чтобы управлять он обратился к существующим в стране ресурсам. Эйзенхауэр частично унаследовал эту коалицию, частично вообще стал ее продуктом. Но привлек много бизнесменов Среднего Запада и установил рабочие отношения с демократическим большинством Конгресса. А вот Кеннеди попытался восстановить прежнюю систему союзов («Какой же “нехороший” этот Кеннеди! – Авт.). Джонсон осознавал необходимость тесного сотрудничества с истеблишментом восточного побережья и другими ключевыми группами в частном секторе, но на деле смог заручиться поддержкой только Конгресса. Неформальная коалиция индивидов и групп, служившая опорой трех предыдущих президентов, начала разрушаться (97).
КОММЕНТАРИЙ:
Этот фрагмент поистине достоин «кистей Айвазовского»! От признания роли Уолл-стрита в появлении на политическом небосклоне Трумэна и полной зависимости от него Эйзенхауэра до фактического объяснения причин убийства Кеннеди и факта объединения «частных истеблишментов» Техаса (откуда Джонсон) и восточного побережья. Маленький штрих: как свидетельствует видный исследователь «теневых» сторон американской политики Николас Хаггер, причина возвышения Эйзенхауэра – в его поддержке Бернардом Барухом, имевшим исключительное влияние при Франклине Рузвельте. Хаггер повествует о том, как Эйзенхауэр на банкете в честь юбилея Баруха произнес проникновенный спич о том, как он, будучи еще майором, совершил «самый важный поступок в своей жизни» - посоветовался с г-ном Барухом и получил от него полезнейшие напутствия. За что с генеральской удалью тут же и выпил, получив в награду должность командующего экспедиционным корпусом союзников (дело было в преддверие открытия «второго фронта»).
Джонсон и его преемник (Р. Никсон. – Авт.) были «под подозрением» у многих либеральных и интеллектуальных элементов, в поддержке которых объективно нуждались. Война во Вьетнаме, расовые и другие проблемы разделили как элиту, так и население. Кроме того, в 1960-х гг. критически выросло число групп, поддержка которых была власти необходима. Коалиции юристов и банкиров, сформированной Трумэном, пришел конец (97-98).
КОММЕНТАРИЙ:
Видите, какая «индейка» эта судьба!? Джонсон все понимал и хотел, но его отвергли, поэтому на второй срок он не пошел; коалицию юристов и банкиров заменили коалицией банкиров, СМИ и профбоссов. Никсону же «урок Кеннеди» оказался не впрок, и он принялся гнуть свою линию. Результат известен. От Эйзенхауэра до Никсона – четыре президента за десятилетие, от Никсона до Рейгана – еще четыре, но уже за шесть лет. А мы удивляемся, откуда наверху появляются такие «кадры», как Клинтон и Обама! Сказано же в докладе черным по белому: президентство, как самостоятельный институт, должно обнулиться; принимать решения будут другие. Кому надо – тот все понял. Поэтому в декабре 2006 года Джордж Сорос, который привел Обаму на собрание финансовых боссов демократической партии, не тратил времени на церемониал, а был прям и «чисто конкретен»: «Господа! Это – ваш будущий президент. Прошу вкладываться!».
Новым ресурсом стали СМИ – телевидение, журналы, газеты. Когда американцев спросили, какие институты оказывают наиболее сильное воздействие на ситуацию (по 10-балльной системе), они ответили:
- телевидение – 7,2,
- Белый дом и Верховный суд – по 6,9,
- газеты – 6,4,
- профсоюзы, промышленники, Сенат Конгресса – по 6,3,
- правительственная бюрократия и Палата представителей Конгресса – по 6,0 (98);
КОММЕНТАРИЙ:
Остается лить напомнить, что СМИ – это «важнейший ресурс дезинтеграции старых форм социального контроля», а журналисты – «ловящие аудиторию» «держатели трендов эволюции общественного сознания», деятельность которых «не ведет к правде и транспарентности, но создает условия для искажения действительности».
И еще: о влиянии банкиров, которое намного выше, чем промышленников, спросить забыли. «Необъяснимое» упущение!
Есть серьезные основания возложить на «революцию СМИ» и рост объемов информации ответственность за снижение авторитета институтов и доверия к существующему порядку. Я думаю, они склоны повернуться лицом ко всему человечеству, а не авторитету или конкретным институтам. Телевидение выглядит как «антипатриотичный» деструктор общественного сознания, делающий людей злее и циничнее. И на этой основе в 1960-е гг. возникли первые «сетевые» организации, позиционировавшие себя как «третье-партийную альтернативу», способную и стремящуюся набраться управленческого опыта (98-99);
КОММЕНТАРИЙ:
Ах, «как хороши, как свежи были розы» этого признания, особенно если смотреть на него спустя 40 лет, как оно прозвучало. Результаты того, как «отмазывает» СМИ со всеми их деструктивными поползновениями Хантингтон, мы можем сегодня наблюдать воочию. Особенно на примере «сетевых организаций», позиционирующих себя как «альтернативу» традиционным политическим институтам. Надо кому-нибудь в середине второго десятилетия XXI века объяснять, что такое СЕТЕВЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ?
Нет? Слава Богу! Хоть чему-то мы все-таки учимся!
Региональная пресса влияла на региональную власть в США еще с начала XX в. Сейчас и федеральная стала влиять на федеральную. Пресса сделала столько для уничтожения имиджа Никсона, сколько не сделала никакая социальная или корпоративная группа за всю историю США (99-100);
КОММЕНТАРИЙ:
Под какой же «каток» угодил несчастный Никсон! Случайно ли «птенцы его гнезда» (фонда) – среди главных современных разоблачителей двойных стандартов американской политики на российском направлении.
Подъем Конгресса в 1960-1970-х гг. обусловлен постоянным, начиная с 1968 г. межпартийным конфликтом президентов с парламентским большинством, а также приходом нового поколения парламентариев, бросивших вызов авторитету не только президента, но и в своих палатах (100);
Ослабление президентства имело и еще одну причину: не было у США со времен Франклина Рузвельта президента, имевшего опыт крупной исполнительной деятельности – только сенаторы и отставные генералы. Они приходили с установкой не мобилизовывать, поднимать, своих будущих подчиненных в исполнительных агентствах, а видели в них главных соперников. Поэтому укрепление прессы и Конгресса сыграло на эти агентства (100);
Недоверие к президентству распространилось на всю исполнительную власть, а главный удар этой тенденции пришелся на федеральный, а не региональный или местный уровни (приведены соответствующие социологические данные) (101);
Баланс между властью и оппозицией зависит не только от сравнительного влияния различных институтов, но и от их роли в политической системе. Роль президентства упала, Конгресса и СМИ выросла. Поменялись ли их роли?
СМИ – прирожденная оппозиция; Конгресс набирает очки также на оппозиционной деятельности. В ближайшие годы по крайней мере подъем влияния Конгресса будет находиться в обратно пропорциональной зависимости от его способности управлять страной. (Здесь Хантингтон проводит параллель роли Конгресса с описанной Круазье ролью компартий Европы: и тот, и другие – оппозиционные институты в принципе, и им предстоит немалая работа, чтобы адаптировать себя к государственно ответственной роли). Словом, в условиях ослабления президентства Конгресс будет способен управлять только если будет выправлен институциональный дисбаланс между властью и оппозицией (101-102).
КОММЕНТАРИЙ:
Так «перестраивали» США. И поскольку способности СМИ и Конгресса находятся в обратно пропорциональной зависимости от отводимой им роли и зашкаливающих амбиций, на самом деле управлять с их помощью будут другие – тот самый «частный истеблишмент».
Поразительный и «пронзительный» по своей откровенности «аналитический» материал от творца концепции «столкновения цивилизаций». Остались еще наивные вопросы о том, откуда родом сама эта концепция?
Павленко Владимир
Комментарии читателей (0):