«Сакральные жертвы». Мифы и реальность

Убийство Бориса Немцова вновь вернуло в российский политический лексикон термин «сакральная жертва». Причем, вспомнили об этом словосочетании не только политики и журналисты. Даже официальный представитель Следственного комитета РФ Владимир Маркин заявил, что «фигура Немцова могла стать своеобразной сакральной жертвой для тех, кто не гнушается никакими методами для достижения своих политических целей». Смерть человека – трагедия для его близких и всех, кому он был небезразличен. Однако отрицать, что смерть в политической пропаганде использовалась всегда, значит игнорировать весь исторический опыт человечества. Поэтому придется задать три вопроса, первый из которых может показаться циничным, а последний странным. Кто является оптимальной «сакральной жертвой» для политических целей? Каково в действительности влияние подобных инцидентов на протестные кампании? И что может дать для решения таких задач смерть политика?

Откуда не ждали

Под «сакральной жертвой», как правило, понимают человека, гибель которого используют в информационной войне для создания серьезных проблем политическим оппонентам. Обычно, действующим властям. Для тех, кто использует гибель такого человека, задача-минимум – спровоцировать массовые беспорядки, задача-максимум – добиться политического краха оппонента (как правило - падения правящего режима).

Обратившись к опыту России и зарубежных стран, мы увидим, что самые серьезные вспышки протеста следовали за убийствами, к политике явного отношения как раз не имевшими. Очень часто массовые беспорядки и серьезные политические кризисы связаны с гибелью детей или молодых людей, принадлежавших к достаточно сплоченным сообществам, с повышенным чувством солидарности и готовностью жестко отвечать на любую агрессию со стороны «чужих». Отвечать не виртуально, а вполне реально – кулаками, камнями, бейсбольными битами. Таким сообществом может быть небольшой город или поселок, организация футбольных фанатов, община, объединенная по религиозному, национальному или расовому признаку. По такому сценарию развивались самые известные массовые беспорядки как в России (Кондопога, Манежная площадь, Пугачев, Бирюлево), так и за рубежом. Отметим неоднократные волнения с участием афроамериканцев после гибели подростков от рук полиции (в том же американском Фергюсоне) или беспорядки среди мигрантов во Франции по аналогичному поводу. Все эти события приводили к серьезной политической дестабилизации. В России, к счастью, только на локальном уровне.

Революции – «цветные» и не только

А вот с влиянием «сакральных жертв» на чисто политические протестные кампании все сложнее. Действительно, возмущение общественности из-за подобных инцидентов, подчас, становилось спусковым крючком для свержения правящих режимов. Из событий последних десятилетий можно вспомнить Исламскую революцию 1978 года в Иране. По сути, в ходе нее акции поминовения каждой новой группы жертв запускали следующий всплеск протеста. Через 40 дней после расстрела полицией студенческой демонстрации в Куме последовал митинг поминовения убитых в Тебризе. С новыми столкновениями и уже с новыми жертвами, за которым через следующие 40 дней следовали такие же акции в других ключевых городах.

В ходе «арабской весны» 2011 года роль «сакральных жертв» была заметной, но уже не столь однозначной. «Вторая Жасминовая революция» в Тунисе, запустившая «арабскую весну», началась с беспорядков 24 декабря 2010 года в городке Мензел Бузайен, где неделей ранее произошло самосожжение молодого торговца Мохаммеда Буазизи, протестовавшего против конфискации его лотка полицией. Правда, последний скончался в больнице только 4 января 2011 года и был не вполне классической «сакральной жертвой»– ведь никто не обвинял власти непосредственно в его убийстве.

Иногда можно прочитать, что революцию 2011 года в Египте вдохновила смерть 28-летнего программиста Халеда Саида, в убийстве которого обвинили полицейских. Действительно, сообщество «Мы все – Халед Саид» в Facebook стало одним из рупоров оппозиции. Но гибель молодого человека произошла в июне 2010 года, а потопившие режим Мубарака беспорядки, до которых в стране столь масштабных всплесков протеста не происходило, начались только в конце января 2011 года. Стимулом для выхода египтян на улицы стала, скорее, революция в Тунисе.

Считается, что «сакральная жертва» - обязательный главный компонент «цветных революций», без которого они не могли бы состояться, а протест был бы куда слабее. А вот это далеко не всегда так. Вроде бы, ярким примером роли «сакральных жертв» является Украина, где память о погибших за время Евромайдана сторонниках оппозиции («Небесной сотне»), после свержения Виктора Януковича стала важной частью официальной идеологии. Но так ли велик был мобилизующий эффект этих жертв непосредственно в дни Евромайдана? Первая известная жертва в ходе этих событий, Павел Мазуренко, скончался 22 декабря 2013 года (причем, насколько известно, на Майдане он был только один раз и избит был вовсе не там). Однако после этого как раз последовал спад активности оппозиции. Поводом для новой активизации Евромайдана («Народное вече» 19 января 2014 года и последовавшие затем беспорядки на улице Грушевского) стали «законы 16 января». Эти волнения в итоге привели к новым жертвам, но сами не были спровоцированы гибелью людей. Новые массовые жертвы имели место уже 18 февраля, за несколько дней до того, как Янукович окончательно покинул Киев. Конечно, если верить воспоминаниям экс-премьера Николая Азарова, гибель людей оказала деморализующее влияние на украинского президента. Но для оппозиции мобилизующий эффект «сакральных жертв» явно не был первостепенным.

Скажем больше, беспорядки 2008 года в Ереване показывают, что после появления первых жертв, протест может даже пойти на спад. Так, акции протеста в столице Армении в тот год шли по нарастающей с 20 февраля и достигли пика 1 марта, после чего появились первые сообщения о жертвах, но затем протестная активность стала снижаться. Сыграл свою роль арест лидеров оппозиции, введение чрезвычайного положения, твердая поддержками силовиками властей, готовность руководства страны к жесткому подавлению беспорядков и, видимо, ограниченность мобилизационных возможностей организаторов протеста.

Таким образом, с «цветными революциями» получается парадоксальная ситуация. Да, здесь так же, как и во время стихийных бунтов, участники острее всего реагируют на гибель молодых людей. Но очень часто фактор «сакральных жертв» является только побочным. Очень часто не он запускает волну протеста и доводит ее до пика, не он является главным мобилизующим фактором. Иногда, важнее его влияние не на общественность, а на власти.

Казус Талейрана

Наконец, обратимся к ситуациям, когда в роли «сакральных жертв» выступают политики. Вроде бы, смерть такого лица всегда воспринимается, прежде всего, как событие политическое. Это происходит, даже если человек ушел из жизни по естественным причинам. Примеров много. От «Талейран умер, интересно, зачем ему это понадобилось?» до дебатов в американской прессе о влиянии смерти Рональда Рейгана на вторую президентскую кампанию Джорджа Буша-младшего. Но на деле опять же не все так просто.

Интересным примером могут стать президентские выборы в Польше в 2010 году. На кампанию серьезно повлияла гибель президента Леха Качиньского. Сторонники этого политика обвиняли в причастности к данной трагедии не только Россию, но внутриполитических оппонентов – тогдашнего премьер-министра Дональда Туска и кандидата в президенты от его партии «Гражданская платформа» Бронислава Комаровского. Подобные намеки содержались, например, в документальном фильме «Солидарные 2010», показанном в эфире телеканала TVP1 вскоре после похорон останков погибшего президента. В итоге, рейтинг Леха Качиньского перед смертью составлял около 20%, а уровень поддержки его брата Ярослава к 12 мая 2010 года - уже 28% (по данным «GfK Polonia»). Рост, конечно, заметный, но совсем не сенсационный. Видимо, в лагерь Качиньского вернулись избиратели, ранее голосовавшие за его брата, но успевшие разочароваться в нем к концу его первого президентского срока. Для сравнения, дополнительные 8,5% поддержки дали Ярославу Качиньскому следующие несколько недель кампании, когда основной упор был сделан на критику действий правительства по ликвидации последствий наводнения, а также социальную политику «Гражданской платформы».

Получается, политик – не самый удачный кандидат в «сакральные жертвы». После его гибели в лагерь его «наследников» могут вернуться разочаровавшиеся в нем сторонники. Но прирост поддержки в этом случае может оказаться не больше, чем в результате просто активно ведущейся предвыборной кампании. То есть, противникам любого режима популярный политик ценнее живым. Гибель политика, растерявшего популярность, в принципе, может принести политические очки его «наследникам». Но, скорее, в том случае, если свою поддержку он стал терять сравнительно недавно (скорее всего, не раньше, чем за один избирательный цикл до гибели). В противном случае, его прежние сторонники будут прочно ассоциировать себя уже с другими лидерами и всплеск сентиментальности после его смерти не преобразуется в поддержку его преемников.

Проясняют ли эти закономерности ситуацию с гибелью Бориса Немцова? Понятно, что дерзкое убийство этого политика в центре Москвы было абсолютно не выгодно Кремлю по причинам, которые уже неоднократно озвучивались другими авторами. Учитывая все проблемы, которые из-за этого появятся и уже появились у российских верхов, организатор данного убийства к властям не особенно расположен. Но, если он хотел этим преступлением вызвать масштабный политический кризис или революционную ситуацию в стране, то расчет его был явно ошибочным. Да, эта гибель должна была мобилизовать либералов и близкие к ним группы, что и без этого произошло бы в ходе «Антикризисного марша «Весна»». Популярность либеральных политиков в России довольно невелика, то есть заведомо ограниченным должен был оказаться и размах вызванного убийством протеста.

На что в таком случае рассчитывал организатор убийства? Беря в расчет только политическую сторону вопроса, можно предложить несколько вариантов. Не исключено, что он переоценивал популярность либеральных сил. Тогда, скорее всего, организатор находится за рубежом. Возможно, он не пытался анализировать опыт подобных политических убийств, переоценивая эффект от готовящегося преступления. Но вряд ли так стала бы действовать серьезная западная спецслужба. В таком случае, может подтвердиться одна из озвученных Владимиром Маркиным версий о причастности к преступлению «очень радикальных персонажей, не подчиняющихся никаким властям» с Украины. Наконец, нельзя исключать, что мы наблюдаем часть многоходовой комбинации, инициаторы которой и не рассчитывали на немедленный дестабилизирующий эффект данной трагедии, преследуя какие-то другие цели. В любом случае, хотелось бы, чтобы тему «сакральных жертв» в будущем пришлось поднимать только при обсуждении событий, давно ушедших в историю.