Пандемия на несколько лет перевернула «нормальное» течение жизни: планы рушились, амбициозные бизнес-проекты разорялись, налаженные каналы поставок обрывались, миллионы теряли работу, государства тратили все резервы и залезали в долги. Возможно, некоторые временные решения, вроде дистанционной работы, останутся с нами надолго; проблемы выгорания или дефицита продовольствия также не решатся сами собой. Менее очевидно, что чрезвычайные обстоятельства ускорили и происходившие постепенно, уже долгие годы трансформации. Особенно ярко это проявилось на рынке труда.
Данные Международной организации труда (МОТ) по 118 странам фиксируют идущий с 1990-х годов рост доли временной занятости среди работников. Если к 2000 году их было 14,6%, то в 2010-м — 22,2%, а в 2019-м — 27,8%! Причём в наиболее богатых государствах эта доля составила 15%, а в остальных — 34–35%. В строительстве и сельском хозяйстве срочные трудовые договоры имеет половина работников, в промышленности и сфере услуг — более четверти. Всероссийский опрос, проведённый социологическим факультетом РГГУ (Прекариат-2019), показал, что 28% российских работников также являются временно занятыми; по данным «Российского мониторинга…» ВШЭ (2018 год), у 5,3% занятость эпизодична. Хотя в некоторых случаях срочные контракты дают людям большую свободу, чаще за ними скрывается банальное ухудшение условий труда. Отчёты МОТ сообщают, что в среднем зарплаты временно занятых на 18–26% ниже, чем у их коллег на полной занятости. Во многих странах срочные контракты означают урезание социальных льгот, отсутствие инвестиций работодателя в обучение сотрудников, постоянные проблемы с поиском работы (как следствие — удар по накоплениям, долги), меньшую удовлетворённость работой и жизнью в целом. Экономист Гай Стэндинг, популяризовавший понятие «прекариат», приводит пример японских корпораций: сотрудники, по факту пожизненно привязанные к компании, под угрозой увольнения просто переводились на ухудшенные срочные контракты, без каких-либо изменений в рабочем процессе.
Читайте также: Нестабильная работа в России – уже не исключение, а правило
Доклад МОТ «Мировая занятость и социальная перспектива» («World Employment…», 2022) связывает увеличение временной занятости с фундаментальными сдвигами в организации бизнеса. Авторы утверждают, что сводные данные сильно преуменьшают масштаб проблемы. Хотя доля временно занятых в 2020 и 2021 годах осталась примерно одинаковой, 68% работников, имевших срочный контракт в 2020 году, стали самозанятыми, безработными или полностью выбыли из рабочей силы; их места заняли уволенные «постоянные» работники. Пандемия заставила капиталистов одновременно отказаться от излишне распределённых цепочек производства или поставок, при этом сделав ещё большую ставку на «гибкость». Если во времена Дэвида Харви бизнес опирался на «аутсорсинг», то есть на мелкие раскиданные по разным странам предприятия, то теперь акцент смещается на «гиг-экономику» в духе Колина Крауча или Ника Срничека, то есть на поиск работников под разовые задачи (в том числе «самозанятых»), желательно рядом с клиентами. Наглядным (но крайним) примером могут послужить интернет-платформы для поиска мастеров по ремонту, репетиторов, копирайтеров.
Авторы доклада предупреждают, что такой подход снижает рост производительности, инвестиции в образование и навыки, не позволяет полагаться на опыт сотрудников, при этом текучка повышает временные и денежные затраты на работу с кадрами. Всё это приобретает смысл в контексте отмеченной Дэниелом Сасскиндом поляризации рынка труда. Сужающаяся когорта высоко квалифицированных специалистов получает все преимущества и постоянной занятости, и «здоровой» гибкости. Остальным работникам, как упоминается в докладе, достаются всё более простые, частичные и автоматизированные задачи. Классический пример — складская работа. В «передовых» компаниях информационная система расписывает и отслеживает каждое действие сотрудника, следствием чего становится высокая интенсивность труда, быстрое выгорание и текучка кадров. Если взглянуть глобально, капитал возвращается к идее Фредерика Тейлора о разбиении трудового процесса на простейшие операции, которым может быстро научиться любой, под надзором слоя творческих менеджеров.
Повышенная гибкость держится на информационных технологиях. Неслучайно мировые IT-гиганты удвоили прибыль за годы пандемии; авторы доклада прямо утверждают, что описываемая ими реорганизация ускорила концентрацию власти в руках технологических корпораций. Этот момент подчёркивают социологи Наталья Деханова, Валентина Сушко и Юрий Холоденко в обзоре социально-экономических последствий пандемии в России (Социология, 2,2022). Авторы отмечают большие перспективы внедрения информационных систем и автоматизации в сельском хозяйстве (области, в которой, как утверждает МОТ, наиболее высока доля временно занятых), но предупреждают о тенденции к поляризации рынка труда и фрагментации трудовых отношений, расширению «депрофессионализированной» занятости (в противовес традиционным профессионалам и рабочим), снижению спроса на рабочую силу (за счёт гибкости интернет-платформ).
Поскольку Россия занимает первое место в Европе по количеству пользователей интернета, мы способны довольно быстро освоить новый «формат» работы. В то же время специалисты из Сколково, рассчитывавшие в 2018 году индекс «Цифровая Россия» (отражающий использование цифровых технологий бизнесом, органами власти и гражданами), отмечали неравенство регионов: если Москва получила 77 баллов, то, например, Республика Тыва — 40 баллов (с позитивной стороны, годом ранее разброс составлял от 26 до 70 баллов). Серьёзным препятствием выступает необходимость больших денежных вложений в развитие коммуникационной инфраструктуры, охватывающей всю территорию нашей страны. Тем не менее социологи считают, что даже в условиях санкций отечественный бизнес подхватит общемировые тенденции, аналогичные описанным в докладе МОТ. К «счастью», для этого не требуется массовая цифровая грамотность и даже проведение коммуникаций в отдалённые регионы: скорее «платформизация» подстегнёт стягивание населения вокруг крупных центров (в пределе — в агломерации), поближе к платёжеспособным клиентам. Упомянутое региональное сельское хозяйство давно освоило вахтовый метод и потому уже столкнулось с нехваткой квалифицированных кадров (работодатели не вкладываются в обучение временных работников или тем более в развитие села).
Читайте также: Катастрофа как метод заработка: кто выиграл от пандемии?
И всё же описанные трансформации не являются «игрой в одни ворота». В докладе МОТ «Общественный диалог» (Social Dialogue, 2022) отмечается, что в ответ на нестабильность занятости в пандемию по всему миру возрос интерес к коллективным договорам. Например, во Вьетнаме рабочие на многих предприятиях (отраслевые объединения там развиты слабо) добились повышения в несколько раз пособий при увольнении, по необходимости равномерно распределяя сокращения рабочих часов или денежных бонусов по всему коллективу. Во Франции промышленные профсоюзы привлекли бизнес и государство к созданию страховые фондов на случай полной или частичной потери работы; в некоторых случаях работников отправляли не в неоплачиваемый отпуск, а на оплачиваемые курсы повышения квалификации или курсы по смене профессии. В менее удачных примерах рабочим не получилось полностью заблокировать увольнения, но они гарантировали себе возращение на должность после окончания кризиса. Также активная борьба развернулась вокруг законов о дистанционной работе. Стоит отметить, что в январе 2021 года подобный закон был принят и в России: помимо прочего, он запрещает снижать зарплату под предлогом перевода на «удалёнку», ограничивает взаимодействие работодателя с работником рабочим временем (то есть поднимает проблему размытия свободного времени, «звонков посреди ночи»), обязует компенсировать сотруднику приобретённое для дистанционной работы оборудование, расходы на интернет, мобильную связь и т.д.
Эксперты МОТ отмечают, что в предыдущие кризисы (например, 2008 года) правительства стремительно сворачивали социальные программы, как только ситуация хоть немного стабилизировалась. Пандемия же, кажется, запустила качественно иной процесс: государственные траты на восстановление экономики остаются обширными, обсуждения новых законопроектов (относящихся к меняющемуся рынку труда) и монетарной политики не утихают, совершаются шаги к международным налоговым соглашениям. Возникла робкая надежда, что очередной кризис всё-таки заставил власти задуматься о хрупкости системы, растущем неравенстве, незащищённости широких масс. Конечно, нет гарантий, что благие начинания не отбросят под шумок очередных скандалов или нападок на Россию. Так, мировой продовольственный кризис, о котором Oxfam и другие организации писали ещё в 2019 году, пытаются повесить на специальную военную операцию — «забывая» про рекордную прибыль продовольственных корпораций вроде Cargill (штаб-квартира в США).
Так или иначе, пандемия не только породила уникальные (а потому преходящие) вызовы, но и ускорила проблематичные структурные изменения, намёки на которые улавливали экономисты последние несколько десятилетий. Кризис и его последствия до сих пор мешают отличить локальные трудности от глобальных; как обычно, тенденции вызывают противодействие, и их итог не гарантирован. Однако временная и самозанятость, шире — поляризация рынка труда уже стоит на повестке дня. Коллективные договоры и государственное вмешательство могут замедлить переход; принципиальный же ответ, как жить и работать в новой реальности, ещё предстоит найти.
Комментарии читателей (0):