Как преодолеть социальную катастрофу либерализма

Тот, кто не является ангажированным пропагандистом, а искренне пытается нащупать тот политический язык, который поможет адекватно описать и осознать кризисное происходящее, а значит, и понять будущее, неминуемо однажды в своих блужданиях натолкнётся на терминологию марксизма. И тогда поймёт, что это более удобный познавательный инструмент, чем лукавая буржуазная политология, созданная для того, чтобы стать антитезой марксизму. И не познать, а как раз затушевать проблемы, им поднимаемые.

В спокойные времена это работает, а в затяжные системные, точнее, формационные кризисы, уже нет. Это как в сантехнике: если у вас прорвало канализацию, вы или ищете разводной ключ, или понимаете, что его не заменить гаечным и отвёрткой, даже если этого требует владелец помещения.

То, что мы видим в эти протестные дни на наших улицах, описывается в терминах намеренно либеральной, то есть бытовой, неполитической социологии. Речь идёт максимум о социопатах, а минимум — это уличный жаргон вроде интернет-хомяков, сопливых малолеток, лентяев, не желающих работать, искателей подрыва спокойной жизни или слепых идиотов и сознательных предателей.

В итоге всё сводят к интенсивности промывки мозгов с той или с другой стороны. В интересах своей интерпретации цели, которая оправдывает средства. Так легитимируют манипуляцию и затирают суть, но к пониманию причин мировоззренческого конфликта не приближаются.

Это обречено на провал потому, что деполитизация и профанация политического языка — это защитный либеральный приём в условиях политизации масс. Победить либерализм либеральной техникой нельзя, его парадигма всегда шире. Если вы интеллектуально вторичны и методологически ведомы, вы без вариантов проиграете.

Это принцип соотнесения и конкуренции языковых систем как инструмента познания. Победить одну можно только в рамках другой. В той же самой не получится, будет только её укрепление. В либеральной языковой парадигме нелиберальные концепции или маргинализируются, или дрейфуют в сторону системного антилиберализма.

Если как огня бояться понятий «классовый конфликт» и «классовая борьба» при капитализме, жёстко классовой формации, то ничего понять не получится. Если попробовать поэкспериментировать с классовой терминологией, то с глаз спадёт определённая пелена: мы имеем дело с проявлением хаотичной и спонтанной, незрелой и неосознанной, но тем не менее классовой борьбы, неминуемого спутника капитализма.

Да, авангард протеста — ультралибертарианский и используемый Западом в своих целях. Просто в силу отсутствия других организованных политических сил. Но эта манипуляция закрывает лес за деревьями. Либералы во главе протеста — это пена. Пробка на гребне волны. Нас же больше интересует сама волна. Сам протест нелиберален, он латентно антибуржуазен. И эта латентность вылезает, как шило из мешка.

Захар Прилепин, наблюдая за протестом, точно подметил эту суть: «Но там другая проблема есть. Там подростки разговаривают! И говорят про конкретные вещи: бабушка болеет, — а эти жируют, у матери работы нет, — а у тех яхты, я с тобой, дядя милиционер за хлебом хожу, — а ты богатых защищаешь. Это действует на людей. На многих неизбежно действует».

Сейчас в протест втягивается городской пролетарский и полупролетарский элемент, и Захар Прилепин это чувствует политическим инстинктом, только не описывает академическим языком. Этот пролетариат совсем иначе выглядит, чем во времена классиков марксизма. Но тем не менее это самый настоящий пролетариат. Обладатель единственной собственности в виде своей рабочей силы.

К нему примыкает определённая часть мелкой и средней буржуазии. Она рекрутирует часть левеющей интеллигенции, внутренне понимающей угрозу системе и своему месту в ней. Так, протест эволюционирует от радикал-либерализма и нащупывает интеллектуальное и теоретическое обеспечение в рамках лево-консервативной парадигмы.

То есть речь идёт о слое наёмных работников, у которых стремительно ухудшается материальное положение и пропадают жизненные перспективы. Как только они понимают, что политическая власть крупного капитала не решает их проблемы, а углубляет пропасть, их экономические требования переходят в политические.

И тут всё зависит от того, кто первым успеет перехватить этот процесс, подсунув им свою программу и свои ценности. На языке либерализма сюда, кроме рабочих и студенчества, входит нижняя и беднеющая средняя части среднего класса. К ним же примыкают мелкие собственники, понимающие, что им грозит социальная смерть. Собственно, именно это сказал и Путин в Давосе об исчерпанности прежней формационной модели.

Стихийному протесту пролетаризируемых (то есть беднеющих) масс противостоят во всём мире представители верхушки класса космополитической буржуазии — монополисты на власть и собственность. Их союзники — рабочая аристократия (включая служащих) и интеллектуальная обслуга в виде политологов и экспертов, ставших верхушкой среднего класса.

Так как средний класс стремительно расслаивается и его нижняя и две трети средней части нищают и идут вниз, а одна треть — вверх, то создаётся революционная ситуация, в которой движущей силой революции становится ведомый интеллигенцией тот самый городской пролетариат, которого якобы нет, в союзе с мелкой буржуазией, а силой реакции — союз монополий, чиновников и части интеллигенции, ставшей интеллектуальной аристократией.

Причём раскол происходит и в рядах духовенства, где верхушка стремится самосохраниться, опираясь на политическую власть, а задавленная низовка глухо ропщет и примыкает к протестам или вовсе выходит из политики.

Все разговоры о необходимости левого курса в рамках либертарианской или либеральной модели ради избегания социальной катастрофы, устроенной либералами, являются утопией. Классовый инстинкт крупной буржуазии этого не допустит никогда — смотрим на глобалистов и их теоретиков. Не случайно Маркс неудобен тем, что констатирует антагонистический конфликт между левеющими массами и реакционной рефлексией верхушки правящего класса.

Запад не случайно засел за изучение Маркса. Он ищет там понимания причин своих болезней. Фридман, Фукуяма и Хайек больше не помогают.

Можно не любить Маркса, но от этого высказанные им соображения не станут хуже. Бытие действительно определяет сознание. Холодильник однажды победит телевизор. Будет эта победа лишь ментальной или найдёт политическое оформление — неважно. Это вопрос времени. Количество всегда переходит в качество, и, если идея овладевает массами, она рано или поздно становится материальной силой.

Понимая это, растёт вероятность раскола в правящем классе. Кто-то пойдёт на опережение, устраивая заговоры и перевороты, кто-то убежит на Запад. Какая-то часть перейдёт на сторону левых, если они с помощью Запада победят — у самих у них сил не хватит. Потом левые кинут Запад, как это сделал Ленин, — в общем, все исторические сюжеты повторятся.

Если левые будут разгромлены и сохранится либерально-консервативная версия капитализма, то это тоже возможный вариант, но тогда страна пройдёт через репрессии и классовую диктатуру крупной буржуазии, национальной или глобалистской — неважно с классовой точки зрения. Других адекватных терминов объективного, а не субъективного характера не найти при всём стремлении. Заговоры молчания будут игрой в поддавки.

Но наука в поддавки не играет. Иначе мы до сих пор бы верили, что Земля плоская и Солнце вращается вокруг неё. Истина дороже дружбы с Платоном. Коперника на всякий случай сожгли, но в гелиоцентрическую систему мира пришлось поверить — жизнь заставила. Не повторить бы старой ошибки и на этот раз.