Как современная поп-культура делает нас рабами

В мировой культуре справедливые восстания народа против угнетателей обычно иллюстрируются как борьба голодных и оборванных обездоленных против сытых и купающихся в роскоши господ. Революционная пропаганда большевиков, Великой Французской революции и других революционных движений во многом адресовала к тому, что можно было грубо свести к лозунгу «Бедные против богатых».

Спору нет, в те времена голод, отсутствие крыши над головой и других самых элементарных благ у большинства населения многих стран имели огромное значение. Элита же везде и всегда этих проблем не имела, и потому такое имущественное противопоставление напрашивалось само собой.

Однако мировая культура знает и иной, не менее устойчивый образ: восстание черни против справедливого, пусть даже и несовершенного порядка. Можно, конечно, сказать, что почти вся мировая высокая культура создавалась представителями высших сословий и классов и потому вобрала в себя это господское представление. Но точно ли оно не имеет под собой основы? И если имеет, то как примирить между собой эти два противоречивых образа: справедливого восстания народа против ожиревших господ и восстания омерзительной черни против справедливого мироустройства? В конце концов, ведь и революционные восстания всегда возглавляли отнюдь не плебеи — и только потому они бывали успешными.

Эта проблема особенно актуальна сегодня, когда в развитых странах большинство населения всё же обычно живет в отдельных квартирах и не испытывает настоящего голода. Поэтому лобовое применение лозунга «Богатые против бедных» в современных условиях приводит к тому, что современная революция может быть только революцией потребителя, мечтающего из скромной однокомнатной квартиры в хрущевке переехать во дворец на Рублевке. Но разве только подобные мотивы двигали историю и революционеров предшествующих эпох?

Внимательное вглядывание в революционные события прошлого показывает, что, несмотря на всю важность «хлеба», это не были революции тех, кто жаждал только этого самого «хлеба и зрелищ». Прежде всего, народы восставали тогда, когда фундаментальным образом было оскорблено чувство справедливости, которое всегда основывалось на том, что было выражено великими словами: «Не хлебом единым». Тление старого общественно-политического устройства, отказ самой же элиты от своих же идеалов — вот что оскорбляло народы и вело их на баррикады, на которых провозглашался новый общественный идеал. Подлинная революция — это всегда замена одного идеала другим. Без этой же идеальной составляющей, без мечты о новом справедливом мире, остается только — «хлеба и зрелищ», а значит, восстание темной низменной стихии, уничтожающей общественный уклад не во имя «светлого будущего», а во имя царства зверя.

Пониманием этой коллизии проникнута вся русская классическая литература XIX века. Это понимание классики выражали при помощи противопоставления народа и культуры толпе и моде. Народу следовало служить, поклоняться и в него ходить. Толпу же, как и моду, следовало презирать, ненавидеть и, безусловно, нещадно подавлять, если она замыслит восстание. Такова общая установка большинства наших классиков.

Совершенно очевидно, что в оба множества — «толпу» и «народ» — входили люди из совершенно разных слоев и разного материального достатка. В «толпу» могли входить не только оборванцы и босяки, но и люмпенизированные и развратившиеся аристократы. «Народом» же числили себя аристократы Пушкин, Некрасов и другие великие авторы нашей классической литературы, которые по определению входили как минимум в средний, если не высший общественный слой, ибо тогда соответствующее образование не было доступно социальным «низам». Но ведь «народом» же, безусловно, называлось и нищее крестьянство. Таким образом, разделение на народ и толпу у русских классиков носило, прежде всего, не имущественный и классовый характер, а культурный. Те, кому внятна культура, — народ. Те, кто питается «модой» или, если говорить современным языком, поп-культурой, — толпа.

Данное разделение почему-то оказалось практически не замечено большинством марксистов. А между тем именно Маркс и в «Манифесте коммунистической партии», и в других работах провел концептуальное разделение на пролетариат и люмпен-пролетариат. Более того, Маркс напрямую говорит, что часть представителей высших сословий должна перейти на сторону пролетариата, а другая часть (в том числе «финансовая аристократия») сама начинает превращаться в люмпен-пролетариат и использовать его для своих «антиреволюционных козней», тем самым работая на «поворот колеса истории вспять».

Возлагая особые надежды на класс пролетариата в «Манифесте коммунистической партии», Маркс пишет о таких его особых свойствах:

«Жизненные условия старого общества уже уничтожены в жизненных условиях пролетариата. У пролетария нет собственности; его отношение к жене и детям не имеет более ничего общего с буржуазными семейными отношениями; современный промышленный труд, современное иго капитала, одинаковое как в Англии, так и во Франции, как в Америке, так и в Германии, стерли с него всякий национальный характер. Законы, мораль, религия — всё это для него не более как буржуазные предрассудки, за которыми скрываются буржуазные интересы».

То есть пролетариат, по Марксу, в отличие от других классов, в наибольшей степени свободен от «буржуазных предрассудков», а по сути от буржуазной культуры. Такое его положение в культурно-идеологическом смысле открывает перед ним особую перспективу: он может стать проводником в коммунистическое будущее, новую мораль и в широком смысле — новую культуру.

Однако такое положение «чистого листа» таит в себе огромную опасность и на практике стало «ахиллесовой пятой» всего пролетарского движения. Ведь кто такой пролетарий? Это, прежде всего, вчерашний деревенский житель, переехавший в город и вставший к станку. Таким образом, пролетарий — это человек, потерявший связь с народной культурой и деревенским общинно-родовым способом существования. Буржуазная культура, по Марксу, ему чужда, но и высокая аристократическая культура господства тоже, а «свято место пусто не бывает». Маркс, а за ним Ленин, Луначарский и пролеткульт мечтали о новой культуре и новом обществе, которое, будучи индустриальным, будет развивать свою культуру и способ жизни, противоположный буржуазному.

Материальным воплощением этой мечты Маркса и большевиков стали огромные тиражи классической мировой литературы и философии, которыми были уставлены домашние книжные полки любого приличного советского человека. Однако, как выяснилось, для приобщения к высокой культуре на практике — этого оказалось недостаточно.

Советская идеология делала ставку на «материализм», классовые интересы и была вульгарно атеистична. Однако внимательное чтение самого Маркса показывает, что никакой вульгарный атеизм советского образца, зацикленность на материальных интересах и многое другое, что стало «альфой и омегой» советской идеологии, из его трудов никак не вытекает. Но ведь всех в обязательном порядке заставляли читать не только советские хрестоматии, что многое бы объяснило, но и сами труды Маркса! «Манифест коммунистической партии», «Тезисы о Фейербахе» и другие незначительные по объему работы, безусловно, прочло огромное число советских граждан. Да, «Капитал» — довольно увесистая книга, но 11 тезисов-то читали многие! И из этих «многих» по факту почти ни у кого не возникло вопросов о соответствии тех же «тезисов» тому, что декларировала ЦК КПСС в хрущевский и постхрущевский периоды. Данными вопросами из всей огромной читательской массы задавались максимум сотни, если не десятки человек из советской интеллектуальной элиты. О чем это говорит? Это говорит о том, что для чтения текстов определенного культурного калибра нужны проводники, без которых 99% читателей будут «смотреть в книгу, а видеть фигу».

Но именно эта проблема и не была решена в советском обществе. Сначала массы советских граждан поставили десятки, а порой и сотни томов первоклассной литературы себе на полки, потом перестали понимать, зачем это читать, а потом, в перестройку и после нее, стали от этого быстро избавляться. В итоге сегодня (знаю не один конкретный случай) можно купить собрание сочинений Пушкина (а это 10 томов) всего за 2000 рублей! Это еще если не считать того, сколько книг было выброшено на помойку. После перестройки общество начало избавляться от высокой культуры, как от ненужного балласта.

У такого прискорбного положения дел есть много причин. Главные из них две. Первая — разгром пролеткульта и всего того, что работало на создание новой культуры, и, как следствие, отсутствие института «проводников» должного качества. Потом была предвоенная, потом военная, а потом и послевоенная сталинская мобилизация — было не до новой культуры. А когда Хрущев заявил о том, что мы должны «перегнать Америку по мясу и молоку», всё уже было кончено — наступило время «гуляш-коммунизма», как, к сожалению, справедливо его назвал Эрих Фромм.

Второй же и главной причиной, ставшей на пути приобщения пролетариата к высокой культуре, стало именно то положение «чистого листа», о котором говорил Маркс. Причем эта проблема носит общемировой характер.

Любой человек, если мы не будем брать в расчет всякие крайние случаи святости, включает в себя культурное, идеальное, собственно человеческое содержание и содержание звериное, природное. Это природное начало имеет колоссальную мощь и при малейшем ослаблении начала человеческого начинает тянуть человека вниз. «Ох, нелегкая это работа — из болота тащить бегемота», — писал Корней Чуковский в детском стихотворении «Телефон». Приобщение человека к его «родовой сущности», как сказал бы Маркс, требует огромных усилий, ведь культура — это то, что многие тысячелетия назад человек противопоставил природе, из которой он выделился.

Но человек, который потерял связь с народной культурой и не приобрел высокой аристократической, оказывается в культурном вакууме, и на него сразу начинают воздействовать древние и мощные природные тяготения. Эта проблема является, по существу, проблемой городской культуры индустриального общества, которая до сих пор нигде не решена.

В Модерне была буржуазная культура «среднего сословия». Но, во-первых, она была продуктом смеси высокой и народной культуры, а во-вторых, она стала быстро таять под наплывом «ледяной воды эгоистического расчета». К ней-то, вопреки Марксу, и приобщался пролетариат западных стран.

Но по мерее таянья буржуазной культуры великий буржуазный роман стал постепенно вытесняться бульварной литературой, а потом на смену тексту пришли картинки с «котиками», «демотиваторы» и видеоблоги порноактрис. В итоге народы постепенно превращались в городские массы, окормляемые поп-культурой и представлениями о специфической, оторванной от своих истоков, научности.

Господская же культура, в условиях уничтожения культуры народной, стала претерпевать специфическую трансформацию, лишающую ее гуманизма, и превращаться в нечто мало похожее на культуру Шекспира, Гёте и Пушкина.

Подлинная драматичность, трагичность, связь с настоящей надобой и живыми человеческими проблемами всегда была общим знаменателем для аристократической и народной культур. Да, народная культура, в отличие от аристократической, лишена «гена» господства. Но и аристократ, и крестьянин жили в культуре, связанной с реальностью и живой жизнью, и потому между ними часто возникала коммуникация и обмен.

«Котики» же создаются и потребляются специально для ухода от реальности и в качестве таковых лишены человеческого содержания. Если раньше буржуазная и массовая культура еще подпитывалась народной и высокой, то теперь она полностью свободна от надобы и, специфически переработав народные и высокие элементы, стала культурой пустоты.

В качестве таковой она полностью подчинена «трендам», то есть моде — и потому является культурой рабов, черни. Рабы могут восстать и грохнуть сегодняшний крайне несовершенный мир, а могут не восставать и утопить его в своем мещанском потребительском болоте. Но они не могут восстать за справедливость и почти лишены возможности отклика на новый идеал. Потому-то в современных протестных движениях такая большая беда с позитивным проектом будущего. Протестующие хотят не будущего, а переезда на Рублевку или просто покуролесить, дав волю силам бессознательного.

Современные тренды задает не народ и не общество, а толпа. Тот, кто начинает следовать современным трендам, — становится рабом, не способным ни на какое позитивное действие, в том числе и социальное. Он способен только на бунт, который либо будет подавлен, либо может победить, и тогда наступит царство зверя и конца истории, о котором вслед за Гегелем говорил «архитектор» Евросоюза Александр Кожев, взявший на вооружение совсем иное, чем у Маркса, представление о пролетариате.

Согласно представлению Кожева, пролетариат не должен создавать никакую новую культуру и приобщаться к высокой культуре господ. Для Кожева буржуазная культура является последней культурой, а все революции после Великой Французской есть лишь только результат шествия по миру буржуазного модерна. В финале этого шествия обуржуазившиеся пролетарии скинут власть и наступит конец и царство постчеловека.

К сожалению, в отсутствии СССР мы живем в такую эпоху, когда кожевская модель пролетариата гораздо ближе к своему реальному воплощению, чем гуманистические представления Маркса и русской культуры…