Середина 1930-х. Опасность на Дальнем Востоке

На новом этапе гражданской войны в Китае активизировалась японская дипломатия. 2 июля 1935 года Нанкин по требованию японцев вывел свои войска из провинции Хэбэй. В мае-июле 1935 года Япония захватила эту «демилитаризованную зону» и приступила к формированию «автономного» правительства провинции. Нанкин вынужден был согласиться с этими действиями. Токио явно взял курс на создание нового, федеративного Китая под опекой Японии. Новое правительство по образцу Маньчжоу-го должно было объединить территории нескольких провинций, включая Хэбэй и Шаньдун. Оно начало действовать с ноября 1936 г. В Китае постоянно росли антияпонские настроения, особенно среди студенческой молодежи. Чан Кай-ши уже не мог игнорировать общественное мнение. В октябре 1935 года Токио попытался вступить в переговоры с Нанкином. Министр иностранных дел Хирота Коки[1] предложил соглашение послу республики Чан Цзо-иену.

Основой будущих японо-китайских отношений должны были стать три принципа: 1) признание Китаем независимости Маньчжоу-го; 2) ликвидация антияпонского движения; 3) подписание антикоммунистического соглашения с Японией. Китайская сторона выставила встречные условия, в которые, между прочим, входил отказ Токио от ряда неравноправных договоров с Китаем, а также — запрет полетов японской авиации над территорией Китая, невмешательство в борьбу Гоминдана с коммунистами и т.п. Переговоры продолжились, и каждый раз Токио требовал от Нанкина признать Маньчжоу-го, прекратить поддержку антияпонского движения в Маньчжурии и Корее, предоставить таможенные льготы и т.п. Китайцы фактически отказывались, выставляя контрпредложения и т.п. Китайский МИД известил о ходе переговоров Москву, отметив при этом, что Нанкин не хотел бы, чтобы эти японо-китайские контакты негативно сказались на советско-китайских отношениях.

Отношения с коммунистами у руководства Гоминдана явно не ладились. Руководство Красной армии призывало к единству против агрессии, так как судьба Северного Китая скоро могла постигнуть и остальные части страны. В ноябре 1935 г. Чжу Дэ заявил о полной готовности партии «обеспечить полную поддержку любому правительству национальной обороны». Начавшиеся в Москве переговоры между членом Политбюро КПК Ван Мином и военным атташе посольства Китая в СССР Дэн Вэньи не привели к успеху. Предложения Чан Кай-ши и его гарантии не вызывали доверия. Ван Мин как член Президиума ИККИ 23 марта 1936 года сделал доклад о сложившемся положении: «Чан Кай-ши нас провоцирует. Он проводит массовые аресты, террор против коммунистов, против сторонников антияпонского движения, но под таким лозунгом, как будто коммунисты являются предателями, национальными изменниками, потому что хотят устроить внутренний беспорядок». При этом, по мнению Ван Мина, оставался шанс на достижение соглашения, и он был связан исключительно с действиями Японии. Советский район в Яньани, находившийся на окраине страны, не мог угрожать власти Чан Кай-ши — а вот японское наступление в центр Китая как раз могло поставить эту власть под вопрос. Докладчик считал, что усиление противоречий в Гоминдане по вопросу о сопротивлении японской агрессии заставит его главу пойти на уступки в вопросе о сотрудничестве с КПК. Очевидно, что возможности для продолжения политики уступок у Чан Кай-ши были исчерпаны.

В результате поиск путей «мирного сотрудничества» с Токио (фактически дипломатической капитуляции Нанкина) к концу 1936 года зашел в тупик. Правительство Китайской республики не могло далее идти на уступки — а руководство Японии не могло уже остановиться. Положение островной империи исключало возможность мирного развития ситуации. Кризис привел страну в тяжелейшее положение: на севере Японии, который традиционно поставлял в армию самых стойких её солдат, свирепствовал голод; возродилась старая традиция продажи крестьянами девочек в город. В 1932 году было продано 12 108 детей, в 1933 — уже 58 173. Тем не менее японское правительство упорно добивалось исправления квот на военно-морские вооружения, принятых еще Вашингтонской конференцией 1922 года. Они определяли соотношение тоннажа флотов Великобритании, США, Франции, Японии и Италии в пропорциях 5 : 5 : 3 : 1,75 : 1,75. Вашингтонские положения формально должны были действовать до 31 декабря 1936 года.

Возможное продление политики ограничений должна была решить Лондонская конференция, однако стороны не нашли общего языка и, несмотря на ратификацию договора в октябре 1930 года, 29 декабря 1934 посол Японии в США вручил государственному секретарю Халлу ноту своего правительства, извещающую о денонсации Токио Вашингтонского соглашения. Разъяснительный ультиматум, прилагавшийся к ноте, начинался с заверений правительства микадо в готовности продолжать переговоры для достижения нового договора. «Будучи далекой от того, чтобы иметь малейшее желание увеличить свои вооружения, Япония стремится способствовать делу мира посредством установления принципа отказа от угрозы и нападения, путем упразднения или радикального сокращения наступательных средств войны». В стране резко увеличились военные расходы, четверть японской тяжелой промышленности работала на нужды армии и флота.

22 января 1935 года в японском парламенте выступил глава МИД. Хирота заверял: «Основным принципом нашей внешней политики является содействие мирным и дружественным отношениям Японии со всеми странами мира и дальнейшее развитие культурных и торговых связей». Было уделено внимание и Вашингтонскому соглашению — оно «стало в настоящее время несовместимым с нашей основной политикой». Особенно подкупали заверения в миролюбии: «Именно в духе этой политики мы хотим строить наши отношения со всеми остальными странами, особенно с нашими соседями, с которыми мы стремимся развивать доброжелательность и братские чувства без каких-либо взаимных угроз». Эти заверения не сулили ничего хорошего соседям. К концу 1933 года японская промышленность достигла уровня 1929 года. В 1934 и 1935 гг. рост промышленных показателей продолжился. Если в 1930 году заводы Японии выпустили 7 тыс. орудий, то в 1935 году – уже 10 тыс. Производство пулеметов за тот же период выросло со 100 до 150 тыс., винтовок и карабинов – с 2,5 до 3 млн., самолетов со 100 до 6 тыс., грузовых автомобилей с 300 до 5 тыс., самолетов со 100 до 6 тыс., танков с 0 до 1,6 тыс. и т.д. Производство разных видов оружия на Токийском арсенале с 1931 по 1935 гг. выросло в 2,5 раза, росла загрузка и и морского арсенала. В 1932 г. здесь работало 37 842 чел., в 1934 – уже 62 370 чел.

Тем не менее японские военные были постоянно недовольны темпами милитаризации страны. Уже в 1934 году в Токийском офицерском училище возник заговор. Во главе его стояли капитан Андо Тэрумицу и поручик Курихара Ясумидэ. В Военное министерство поступил донос, была проведена чистка училища, но большинство заговорщиков осталось в столице. 12 августа 1935 г. подполковник Сабуро Аизава, помолившись в храме императора Мейдзи, зарубил ген.-м. Тетсудзано Нагата, начальника Департамента по военным вопросам Военного министерства, которого считал виновным в предательстве интересов армии. Аизава был приговорен трибуналом к расстрелу. На суде он заявил, что страна находится в глубоком кризисе, и если он не будет преодолен, появится второй и третий Аизава. Суд и приговор вызвали сильнейший отклик в японской армии.

В 1934-1936 гг. группа молодых офицеров — около сотни лейтенантов и несколько капитанов — подготовила выступление. Офицеры пропагандировали среди своих подчиненных мысль о том, что первым долгом солдата является служение императору, которого окружают «злые и себялюбивые люди». Разумеется, для укрепления власти монарха этих людей нужно было устранить. В феврале 1936 года заговорщики предприняли попытку государственного переворота. В японской традиции эти события получили название «инцидент 26 февраля». Мятежники вывели из казарм 1500 солдат (из 1, 2 и 3 гвардейских пехотных полков 1-й гвардейской дивизии), с помощью которых захватили здания Военного министерства и МВД, парламент, редакции крупнейших газет.

Правительственный квартал оказался под контролем восставших. Им удалось убить ряд высокопоставленных чиновников, включая министра финансов и лорда-хранителя печати. Премьер-министру и начальнику штаба флота удалось бежать. К вечеру 27 февраля ряд старших офицеров начал колебаться и проявлять знаки симпатии к мятежникам, но против заговорщиков выступил флот, а затем и лояльные части армии. Императорская гвардия отбила попытки захватить дворец, было введено военное положение. Центр города начал походить на военный лагерь, были построены баррикады, с установленными на них пулеметами и артиллерией. Военное министерство в первый день назвало выступивших «отрядом, поднявшимся на борьбу в защиту национального государственного строя», 28 февраля — «отрядом нарушителей порядка», а 29 февраля — «армией мятежников». Уже 28 февраля в Токио были введены танки и бронемашины. Их появление на улицах столицы окончательно решило судьбу выступления. Командование было готово пустить в дело и самолеты, но поначалу они просто разбрасывали листовки. По громкоговорителям зачитывался приказ императора сдаться. К вечеру все было решено. 29 февраля сдались последние участники мятежа. Два лидера восставших совершили самоубийство.

В армии множество офицеров и даже некоторые генералы продемонстрировали свои симпатии к мятежникам, что не могло не обеспокоить правительство. Адъютант императора и бывший командующий Квантунской армией ген. бар. С. Хондзё еще в ходе мятежа призывал Хирохито обратить внимание на мотивы восставших офицеров, которыми двигала любовь к монарху и стране. Император категорически отказался последовать этому совету. Он был возмущен расправой над ближайшими советниками, пользовавшимися его полным доверием. Закрытые военно-полевые суды вынесли 17 смертных приговоров руководителям и активным деятелям мятежа. 14 из них были военными. 53 офицера получили различные сроки заключения. 12 июля смертники были расстреляны. Ещё 5 офицеров были приговорены к пожизненному заключению. Судебное разъяснение гласило, что смертные и пожизненные приговоры давались за использование частей императорской армии без санкции монарха (таким образом, убийства не были названы причиной наказаний). 18 июля было отменено военное положение в Токио.

Обстановка на Дальнем Востоке становилась все более опасной. На XVII съезде партии нарком обороны открыто заявил, что Япония готовится к войне с СССР. Ворошилов особо отметил, что, в отличие от западной границы страны, где обстановка была относительно стабильной, «…Дальний Восток покрыт тучами. Оттуда может разразиться военная гроза». Количество пограничных провокаций с 1934 по 1938 год увеличилось с 2 до 42 в месяц. Каждый мог развернуться в полномасштабный конфликт. В 1931-1935 гг. на Дальний Восток из центральных и западных округов было переброшено 4 стрелковых и 2 кавалерийских дивизии, десятки танковых батальонов, зенитные батареи, бомбардировочные и истребительные авиабригады. По данным японской разведки, с 1932 по 1935 год количество самолетов выросло с 200 до 950, танков и бронемашин — с 250 до 850, стрелковых дивизий — с 6 до 14. Этот рост продолжился дальше.

Особое внимание Японии на XVII съезде ВКП (б) в своем докладе 26 января 1934 года уделил Сталин: «Нельзя не иметь также в виду отношений между СССР и Японией, которые нуждаются в серьезном улучшении. Отказ Японии от подписания пакта о ненападении, в котором Япония нуждается не меньше, чем СССР, лишний раз подчеркивает, что в области наших отношений не все обстоит благополучно. То же самое надо сказать насчет перерыва переговоров о КВЖД, происшедшего не по вине СССР, а также насчет того, что японские агенты творят недопустимые вещи на КВЖД, незаконно арестовывают советских служащих на КВЖД и т.п. Я уже не говорю о том, что одна часть военных людей в Японии открыто проповедует в печати необходимость войны с СССР и захвата Приморья при явном одобрении другой части военных, а правительство Японии вместо того, чтобы призвать к порядку поджигателей войны, делает вид, что это его не касается. Не трудно понять, что подобные обстоятельства не могут не создавать атмосферу беспокойства и неуверенности. Конечно, мы будем и впредь настойчиво проводить политику мира и добиваться улучшения отношений с Японией, ибо мы хотим улучшения этих отношений. Но не все здесь зависит от нас. Поэтому мы должны вместе с тем принять все меры к тому, чтобы оградить нашу страну от неожиданностей и быть готовыми к ее защите от нападения. Как видите, наряду с успехами нашей мирной политики мы имеем и ряд отрицательных явлений. Таково внешнее положение СССР. Наша внешняя политика ясна. Она есть политика сохранения мира и усиления торговых отношений со всеми странами. СССР не думает угрожать кому бы то ни было и — тем более — напасть на кого бы то ни было. Мы стоим за мир и отстаиваем дело мира. Но мы не боимся угроз и готовы ответить ударом на удар поджигателей войны. Кто хочет мира и добивается деловых связей с нами, тот всегда найдет у нас поддержку. А те, которые попытаются напасть на нашу страну, — получат сокрушительный отпор, чтобы впредь не повадно было им совать свое свиное рыло в наш советский огород. Такова наша внешняя политика».

В том же 1934 году Ворошилов заявил о том, что СССР готов отразить агрессию на Дальнем Востоке, — это было недвусмысленное и публичное предупреждение Токио: «Война, если нам её навяжут, будет большой, серьезной войной. Это будет война с большевиками и в наше время. Эта война будет дорого стоить инициаторам». С 1936 года началась работа над составлением проекта третьего пятилетнего плана. Он предполагал дальнейший резкий рост оборонной промышленности, в том числе в Сибири и на Дальнем Востоке, где должна была быть создана промышленная база на случай войны с Японией. Еще в 1932-1935 гг. в Иркутске и Комсомольске-на-Амуре были построены авиационные заводы, которые с 1936 года приступили к производству военных самолетов.

Готовность СССР к защите распространялась и на её союзника. После попытки переворота в Токио Сталин в интервью американскому журналисту заявил: «В случае, если Япония решится напасть на Монгольскую Народную Республику, покушаясь на ее независимость, нам придется помочь Монгольской Народной Республике… Мы поможем МНР так же, как мы помогли ей в 1921 году.» С точки зрения руководителя ВКП(б), в мире существовало «два очага военной опасности» - Германия и Япония, при этом очевидно было одно: «Пока наибольшую активность проявляет дальневосточный очаг опасности.» Действительно, в отношении СССР политика Токио была однозначна. «Наши основные направления политики на континенте, — гласил доклад главы правительства, сделанный в августе 1936 года, — включают искоренение угрозы со стороны Советского Союза путем поддержки интенсивного развития Маньчжоу-го и усиления японо-маньчжурской оборонительной системы, подготовку к [противостоянию — А.О.] экономическому развитию Великобритании и Соединенных Штатов посредством налаживания тесного сотрудничества Маньчжурии, Японии и Китая».

Соответственно этим планам рассматривались и проблемы национальной обороны империи. На первом месте стояла следующая задача: «Пополнение сил армии будет нацелено на наращивание боеспособности для сопротивления тем силам, которые Советский Союз может задействовать на Дальнем Востоке. Гарнизоны в Маньчжоу-го и Корее будут пополнены для того, чтобы они могли нанести первый удар советским войскам на Дальнем Востоке в начале военных действий». Доклад премьера предусматривал и вероятный ответ в случае предложения Москвы заключить пакт о ненападении — Токио мог согласиться, если будет решена проблема регулирования вооруженных сил на Дальнем Востоке, т.е. согласия СССР на ограничение военного присутствия на собственной территории.