Нобелевская тема: опрос экспертов

Ежегодно Нобелевский комитет утверждает лауреатов на получение Нобелевской премии в шести номинациях. Как правило, в номинациях по естественнонаучным направлениям (в области медицины, физики и химии) выбор лауреатов не тянет за собой бурные споры. Но 2010 год стал исключением — обладателем Нобелевской премии в области медицины утвержден Роберт Эдвардс, создатель технологии искусственного оплодотворения, называемого в народе «зачатием в пробирке», широко обсуждаемой в научных кругах с точки зрения различных аспектов, в том числе и моральных.

Выбор лауреатов этой престижной премии в области литературы и экономики часто вызывает упреки членами Нобелевского комитета в тенденциозности, политизированности, групповщине и мафиозности. Особенно скандальной славой отличается Нобелевская премия мира.

Завершению Нобелевской недели ИА REX посвятило опрос экспертов.

Считаете ли вы, что лауреатами Нобелевской премии в области литературы, экономики и миротворчества не всегда становятся самые достойные, в отличие от лауреатов в естественнонаучных номинациях?

Анатолий Вассерман — журналист, политконсультант (Одесса-Москва):

Рассказывают, что парламенту Норвегии однажды крупно повезло. Самыми вероятными претендентами на Нобелевскую премию мира 1939 года считались Артур Невилл Чемберлен, Эдуар Даладье и Адольф Гитлер за договор 30.09.1938 о передаче Судетской области из Чехословакии в Германию. По счастью для репутации премии, Вторая Мировая война началась за месяц с лишним до Нобелевской недели. По моим наблюдениям, эти премии иногда даются самым достойным.

Лариса Бельцер-Лисюткина — культуролог, преподаватель Свободного университета (Берлин, ФРГ):

Не думаю. У неспециалистов нет никаких критериев, чтобы оценить обоснованность присуждения премий в области естественных наук. Скорее всего, они точно так, как и премии в области литературы, экономики и миротворчества, присуждаются и по принципу случайности, и под влиянием субъективных оценок членов нобелевского комитета.

Юрий Бликов — сценарист, кинорежиссер, психолог, публицист:

В вопросе содержится ответ. Говоря о премии в области литературы, экономики, миротворчества — мы говорим о субъективной оценке: кто самый достойный. Когда же речь идет о естественнонаучных открытиях, оценивается социальная и научная значимость, по объективным критериям. Значимость изобретения лазера или графена — очевидна даже для неспециалистов, но, как найти объективные критерии, когда речь идет о произведениях искусства, их попросту нет.

Даниэль Штайсслингер — журналист и переводчик (Израиль):

Разумеется. Писатели, отмеченные Нобелем, не всегда самые выдающиеся в своём поколении. Про экономистов не скажу, не специалист. Что до миротворцев: Нобелевскую премию получил Обама, который ещё ничего полезного сделать не успел, или же заведомый террорист Арафат.

Игорь Богатырев — редактор службы новостей сетевого журнала «Полярнаязвезда» (Тверь, Россия):

Нобелевская премия уже давно политизирована и даётся на основании неких околополитических соображений, вырабатываемых в ходе закулисных переговоров представителей некоторых групп. Причём, подозреваю, что это может затрагивать уже и не только естественнонаучные направления.

Давид Эйдельман — политолог и политтехнолог (Израиль):

Какими бы объективными критериями не руководствовалось жюри любой премии в социальной и гуманитарной области, любое решение всегда будет казаться произвольным.

Алексей Семенихин — журналист (Киев, Украина):

Это обычное дело и основную роль, увы, играет не роль открытия в науке или внесения в культуру, а, к сожалению, обычная конъюнктура.

Дмитрий Бабаев — политолог (Харьков, Украина):

Нобелевская премия выдается специальным комитетом по завещанию Нобеля. Наше мнение по поводу достойный/недостойный не должно играть при этом роли. Это глубоко частный проект, который может полностью игнорировать общественное мнение, и в этом его сила.

Лев Вершинин — писатель, историк, политолог (Испания):

В области литературы премия превратилась в поощрительный приз от политики, поэтому всерьез говорить о ней не стоит. В области миротворчества, по-моему, последней достойной была Мать Тереза.

Сергей Лунев — журналист (Киев, Украина):

В любой области, при определении лауреата на Нобелевскую премию существует политическая составляющая.

Павел Мельник — политолог (Киев, Украина):

Данные категории носят скорее политический характер, чем научный.

Александр Этерман — политический и экономический аналитик (Израиль):

Она во всех случаях дается очень достойным. Вопрос о том, кому раньше, а кому позже, представляется мне не очень важным. Жаль, что некоторые очень крупные писатели скончались, не получив Нобелевскую премию, но я не стал бы превращать это обстоятельство в проблему.

Нестор Комарницкий — IT-аналитик, журналист (Львов-Волгоград):

Везде своя политика. И то, что кажется справедливым одним заинтересованным группам, всегда будет несправедливым для других. У Нобелевского комитета свое понимание того, как и почему присуждается эта награда, и мы с этим либо должны смириться, либо перестать интересоваться как самой премией, так и процессом ее присуждения. И это касается и естественнонаучных, и гуманитарных разделов премии.

Владимир Беляминов — политолог, финансовый аналитик (Харьков, Украина):

Сегодня Нобелевская премия стала неким инструментом влияния на нужные политические процессы мировых масштабов. Пример тому — присуждение премии мира в этом году китайскому диссиденту Лю Сяобо. Противостояние США и Китая сегодня очевидно в экономической сфере. Михаил Горбачев тоже получил в 1990 г. премию мира. И что случилось через год? СССР, добитый его перестройкой, в угоду Западу, перестал существовать. Поэтому работа Нобелевского комитета весьма субъективна, как и любой человеческой формации, порой приукрашена еще и политическими оттенками.

Михаэль Дорфман — эксперт по США, Израилю, израильско-арабским отношениям (США):

Разумеется, в присуждении Нобелевских премий имеется субъективный момент, члены жюри не свободны от различного лоббирования. Однако Нобелевский комитет один из наиболее объективных.

Какие тенденции в присуждении Нобелевской премии в гуманитарной сфере вы можете выделить?

Анатолий Вассерман:

Глубокое уважение к моде.

Лариса Бельцер-Лисюткина:

Мне трудно выделить какие-либо тенденции. Гуманитарные премии представляются мне очень разными, часто совершенно неожиданными, как в случае с Гертой Мюллер.

Юрий Бликов:

На мой взгляд, это снижение качественных требований и усиление тенденциозности. Подобное положение — это следствие глобализации и унификации информационного пространства. Также как любая информация становится практически мгновенно достоянием миллионов, так и определенные социальные и культурологические паттерны распространяются мгновенно и имеют возможность оказывать постоянное давление на большое количество представителей совершенно разных социальных групп.

Даниэль Штайсслингер:

Влияние на решения Нобелевского комитета политической моды.

Игорь Богатырев:

Главная тенденция — американизация премии. Поддержка интересов США и Израиля (уж не знаю, как теперь называть — что чей филиал, то ли Израиль — американский, то ли США — израильский).

Давид Эйдельман:

В присуждении Нобелевской премии в гуманитарной сфере в последние десятилетия легко можно увидеть одну главную тенденцию, которая одних сильно беспокоит, а других очень радует. Присуждение стремится не фиксировать вехи и достижения, а усиливать тренды. Наиболее вопиющим примером этого было присуждение Нобелевской премии мира Бараку Обаме. Авансом! Образно говоря нобелевские премии вместо того, чтобы быть подобием метеорологии, стали погодным явлением. Это играющий судья на футбольном поле, где множество команд и мячей.

Алексей Семенихин:

Все более размытые рамки, отсутствие четких критериев в присуждении премий. С наукой в этом плане все обстоит более-менее объективно.

Дмитрий Бабаев:

По литературе премия традиционно «странная». Специально просмотрел лауреатов за последние 50 лет — читал из них четверых, слышал максимум о десяти. Возможно, это отражение шведских предпочтений, или какая-то другая специфика. Но, как я замечаю, литературный Нобель не особо и котируется. По экономике премия «американская». Обычно идет лишь спор, какой представитель и какой именно экономической школы США получит награду в этом году, не более.

Лев Вершинин:

Предельно ангажированная политизация. Нобеля на них нет.

Сергей Лунев:

Тенденциозность премии в гуманитарной сфере я наблюдаю со времён присуждения её советским писателям. Потому нет ничего удивительного, что и сегодня премия присуждается представителю из «проблемного региона» мира.

Александр Этерман:

Нобелевские премии мира присуждаются замечательно — людям и организациям, внесшим огромный гуманитарный вклад в общечеловеческое дело. Согласен, что президент США Обама получил премию преждевременно. Вместе с тем, он предпринял беспримерные усилия, направленные на улучшение международной атмосферы и разрешение застарелых конфликтов. Быть может, время докажет оправданность и этого шага Нобелевского комитета.

Премии по литературе присуждаются весьма разумным образом. Очень важен мультикультурный характер этого присуждения. Он продвигает не только мировую литературу, но и интерес к ней по всему миру.

Нестор Комарницкий:

Тенденция все та же — Нобелевскому комитету виднее. В этом нет ничего плохого, как и хорошего. Это — просто факт.

Владимир Беляминов:

Присуждение премий за произведения, которые не рассчитаны на широкие массы и массовое восприятие. Высокий кутюр. Это делает гуманитарное направление несколько оторванным от существующей реальности и вносит сухость в развитие гуманитарной сферы, которая становится рассчитанной на тех, кому это дано осмыслить.

Михаэль Дорфман:

Нобелевские премии довольно хорошо отвечают запросам времени, а часто, особенно в литературе — выявляют новые тенденции, обращают внимание на малоизвестных за пределами своих стран, языков и культур авторов, а часто и представляют миру национальные литературы, либо литературы меньшинств, не пользовавшихся вниманием.

Кого из ныне живущих русскоязычных авторов рекомендовали бы вы, если бы имели такую возможность?

Анатолий Вассерман:

Увы, я слишком мало знаком с современной русскоязычной литературой. Так что мог бы рекомендовать, разве что, Светлану Юрьевну Мартынчик.

Лариса Бельцер-Лисюткина:

Писательницу из Сибири Ольгу Славникову на литературную премию.

Даниэль Штайсслингер:

Не вижу кандидатов на Нобеля. Век сейчас в этом плане далеко не золотой и даже не серебряный.

Давид Эйдельман:

Фазиль Искандер. Это последний из великих писателей советского периода. Премия ему — это премия нескольким национальностям и литературам, нескольким слоям культуры и т.д.

Алексей Семенихин:

Григорий Чхартишвили (Борис Акунин).

Дмитрий Бабаев:

Никого. У нас нет сейчас авторов, подпадающих под нобелевские критерии.

Лев Вершинин:

Евгений Лукин (Волгоград). Реинкарнация Гоголя и Чехова в одном лице.

Сергей Лунев:

Я не вижу в Нобелевской премии по литературе нечего замечательного, кроме самой суммы, которую может получить автор. Если нобелевский комитет будет и впредь при вручении премии руководствоваться политическими мотивами, то никаких рекомендаций, даже при наличии возможности, я давать не хочу. Ведь стоит сегодня какому-то писателю диссиденту из Северной Кореи, Ирана или Китая написать посредственный пасквиль на существующий в их странах режим, как Нобелевский комитет предсказуемо внесёт этих авторов в списки номинантов.

Нестор Комарницкий:

Если речь идет о современной русской литературе, то я считаю, что меняющих мир к лучшему авторов у нас сейчас довольно много, но радикально из них выделяются единицы. Я думаю, что дорасти сможет Марина Протасова.

Владимир Беляминов:

За последние годы наша гуманитарная сфере только-только начала выходить из упадка, в котором оказалась после провала в начале 90-х. Поэтому, на мой взгляд, еще рано говорить о нашем покорении нобелевских высот. Надо чуточку опериться, чтобы если заявить о себе, так произведениями достойными «Доктора Живаго» Пастернака, «ТихогоДона» Шолохова. Это — гранит мировой литературы. Пока что никого не вижу, сопоставимого с великими писателями.

Михаэль Дорфман:

Фазиль Искандер — это обратит внимание на абхазскую литературу, также на непростое положение его родины, сложный узел национальных, религиозных проблем Кавказа, представит многогранность русской литературы. Если был бы жив Мераб Мамардашвили, то я бы пожелал ему разделить премию с Искандером.

Кого Вы считаете наиболее достойным получения Нобелевской премии в мировой литературе?

Анатолий Вассерман:

Полагаю, Милан Милош Кундера уйдёт из жизни, не запятнанный этой премией.

Лариса Бельцер-Лисюткина:

Почти всех тех, кто вошел в канон ХХ века: Хемингуэя, Гюнтера Грасса, Генриха Бёлля, Германа Гессе, Томаса Манна, Габриэля Гарсиа Маркеса. Писатели нового поколения, получившие премию в ХХIв., не имеют столь бесспорного статуса. Это, на мой взгляд, относится к таким лауреатам как, например, Йеллинек и Герта Мюллер.

Юрий Бликов:

Джоан Роулинг, за ее романы о Гарри Поттере. Мне кажется, что при всем ажиотаже, это произведение очень недооценено. Впрочем, как и всегда, время все расставит по своим местам.

Даниэль Штайсслингер:

Из ныне живущих — никто, из классиков можно составить целый длиннющий лист — Шекспир, Гёте, Пушкин, Бальзак и т.п. Но покойникам по уставу премии она не присуждается.

Давид Эйдельман:

Джоан Роулинг. Мы это еще плохо понимаем, но семикнижие о Гарри Потере — это не только занимательное приключенческое чтиво для детей и взрослых, но и главная философская сага последнего времени.

Алексей Семенихин:

Генрик Гольдшмит (Януш Корчак).

Александр Этерман:

Умберто Эко.

Нестор Комарницкий:

Из ныне живущих Габриэль Гарсия Маркес, Петер Хандке, из недавно скончавшихся — Курт Воннегут.

Владимир Беляминов:

Все, кто был удостоен Нобелевской премии в области литературы и чьи произведения были направлены не на «искусство ради искусства», а на воспитание поколений — все они. Не хочу обидеть ничью память, но главное, что делает писатель — это заставляет задуматься своим произведением и помогает понимать окружающий мир.

Михаэль Дорфман:

Я полагаюсь на мнение Нобелевского комитета, который раз за разом открывает миру новые имена и явления литературы.

Кто наиболее достоин Нобелевской премии мира?

Анатолий Вассерман:

Из ныне живущих — разве что один из последних участников создания первого поколения межконтинентальных баллистических ракет Борис Евсеевич Черток. Как доказал более чем полувековой мировой опыт, гарантированное взаимное уничтожение — наилучшее средство предотвращения агрессии. Да, пожалуй, ещё Ким Чен Ир, сумевший имитацией подземного испытания ядерного оружия предотвратить

считавшийся одно время весьма вероятным удар США по Корейской Народно-Демократической Республике.

Лариса Бельцер-Лисюткина:

Не могу ответить, у меня нет на этот счёт никакого мнения. Эпоха таких «штучных» харизматиков, как Нельсон Мандела или Ганди — в прошлом. Нынешние лауреаты почти всегда не бесспорны.

Юрий Бликов:

Учитывая, кого избирает Нобелевский комитет, для награждения этой премией — к примеру, террориста и убийцу Арафата, или Элла Гора, за совершенно жульническую историю с глобальным потеплением — даже затрудняюсь ответить, кто сейчас в мире подонок такого масштаба. Впрочем, по этим критериям, неплохо было бы наградить автора или группу авторов цветных революций в Европе. Благодаря им, уже очень много людей погибло, и еще погибнет, как в результате прямых конфликтов, так и в результате экономических катаклизмов, не позволяющих людям элементарно нормально питаться и получать достойное медобслуживание.

Даниэль Штайсслингер:

Из ныне живущих — никто. Из деятелей прошлого — троица победителей в ВМВ: Сталин, Черчилль, Рузвельт. Как ни парадоксально — дал бы её ещё и Гарри С. Трумэну, за то, что выбил из японцев самурайский дух надолго, если не навсегда.

Игорь Богатырев:

Наиболее достоин Нобелевской премии мира президент Белоруссии Александр Лукашенко.

Давид Эйдельман:

Google, Facebook, Twitter.

Алексей Семенихин:

Леонид Михайлович Рошаль.

Дмитрий Бабаев:

Премию мира судить не возьмусь. Отмечу лишь, что как минимум половина лауреатов даже под формальное определение «тому, кто внес наиболее существенный вклад в сплочение наций, уничтожение рабства или снижение численности существующих армий и содействие проведению мирных конгрессов» никак не подходит. С другой стороны, вторая половина — крайне достойные люди и организации.

Я бы не присуждал премию мира в этом году.

Лев Вершинин:

Из ныне живущих и на данный момент, как ни странно, Рамзан Кадыров.

Сергей Лунев:

Более 50 лет мир не знает большой войны благодаря атомной бомбе. Бомба, без всякой иронии заслуживает премии мира.

Александр Этерман:

Тот, кто добьется создания палестинского государства и принесет мир на Ближний Восток.

Нестор Комарницкий:

Учитель из африканской школы, как собирательный образ.

Владимир Беляминов:

Мать Тереза, Нельсон Мандела, Ясир Арафат. Эти люди, каждый по-своему, служили человечеству и пытались сделать мир иначе, более человечнее и гуманнее.

Михаэль Дорфман:

Мордехай Вануну — техник израильского ядерного реактора, поднявший вопрос о том, зачем вообще Израилю ядерное оружие, и зачем нужна такая секретность вокруг факта его существования.

Как вы относитесь к тому, что Нобелевская премия по экономике в последнее десятилетие часто дается не экономистам (Даниэль Канеман, Роберт Ауманн, Томас Шеллинг)?

Анатолий Вассерман:

Уж и не помню, кто первым сказал «война — слишком серьёзное дело, чтобы полностью доверять его военным». Война — продолжение политики иными средствами (Клаузевиц), политика — онцентрированное выражение экономики (Ульянов). Так что вполне логично не доверять экономику одним экономистам.

Лариса Бельцер-Лисюткина:

Премия присуждается не за специальность по диплому, а за заслуги. Экономические идеи и стратегии, важные для общества, часто формулируют неспециалисты в области экономики — это общеизвестный факт. Макроэкономическое мышление отличается от бухгалтерского. Оно социально и политично, оно требует глобального взгляда, понимания сути процессов, далёких от экономики, например, ментальности социальных актёров, исторической традиции, социокультурных факторов, конкретных ситуативных ограничителей или, наоборот, стимулов экономической деятельности.

Юрий Бликов:

Совершенно нормально. Экономика, все больше и больше, из эмпирической дисциплины — удела талантливых кустарей — превращается в точную науку. Соответственно, появляется необходимость в участии носителей научной методологии, из смежных отраслей знания. Их вклад становится решающим в формировании новой науки.

Даниэль Штайсслингер:

Это как раз нормально: математика и психология являются существенными факторами в экономике. В своё время Нобеля по экономике вполне заслуженно получил советский математик Канторович за метод линейного программирования. Экономистом он не был, но его метод применяется в экономике.

Давид Эйдельман:

Узнав о неожиданно свалившейся на его голову «нобелевке», израильский математик Ауманн заявил, что не имеет понятия, за что ее получил: «Я ничего не понимаю в экономике». Когда Нобелевскую премию в области экономических наук получил психолог Дэниел Канеман, как было объявлено «за интеграцию психологических исследований в экономическую науку, особенно в том, что касается характера принятия решений человеком в периоды неопределенности», многие комментаторы съязвили, что «присудив Канеману премию, экономисты фактически признали, что последние 300 лет морочили людям голову». Рамки классической экономической науки оказались слишком тесны для анализа современных социо-экономических процессов. Выяснилось, что экономическая теория не только не может объяснить все в качестве универсальной доктрины (как думал Маркс и прочие экономические детерменисты), но она порой не в силах объяснить и саму экономику.

Алексей Семенихин:

Вполне нормально. Поскольку экономическая теория имеет отношение к научной работе, но самой наукой, по моему мнению, не является. Следовательно — критерии оценки могут быть самыми разными.

Дмитрий Бабаев:

Положительно. На мой взгляд, они полнее раскрывали экономические проблемы, чем сами экономисты.

Сергей Лунев:

Думаю, что если премия по экономике даётся не экономистам, это говорит о том, что самой экономики в мире в последнее время становится всё меньше.

Павел Мельник:

Экономика — это композитная наука, поэтому весомый вклад в нее могут делать представители любых смежных наук. Результат мы сами видим, и это вполне хорошо, что определенная отрасль науки совершенствуется, вбирая в себя открытия из других сфер.

Александр Этерман:

Это замечательно. Эти и другие ученые существенно продвинули наши понимание социальных и экономических процессов.

Нестор Комарницкий:

Очень положительно, так как во многом экономика сводится к психологии.

Владимир Беляминов:

Сухая экономика без подкрепления практикой — это уже просто теоретические истины. Их исследования были в практической плоскости, интересной не только экономистам, но и более широким слоям общества.

Михаэль Дорфман:

В последние 30 лет экономическая наука страдает аутизмом, отдаляется от реальной жизни в мир бесчеловечных абстракций, не считающаяся с человеческой ценой предлагаемых мер и грозящая многочисленными бедствиями. Экономические модели, обещающие улучшить мир, не оправдывают ожиданий — сначала марксистская политэкономия, теперь фридмановская экономика свободного рынка.

Как вы относитесь к тому, что Нобелевская премия по экономике в последнее время чаще всего дается ученым, которые находятся в оппозиции курсу МВФ?

Анатолий Вассерман:

На мой взгляд, это вполне справедливая оценка курса МВФ. Впрочем, на постсоветском пространстве есть и многие другие способы убедиться в опасности этого курса. Мы ему следовали достаточно долго, чтобы не сомневаться в его пагубности.

Лариса Бельцер-Лисюткина:

Потому что критическая позиция всегда плодотворна. Она помогает осознавать ошибки и намечать новые направления развития. Критический анализ — это и есть функция интеллектуала.

Юрий Бликов:

Думаю, тут стоит говорить не об оппозиционности ученых курсу МВФ, а о политике МВФ, противоречащей экономическому развитию цивилизации. Ничего удивительного или экстраординарного здесь нет, достаточно вспомнить, какое сопротивление вызывает развитие альтернативных источников энергии, у нефтяных корпораций, или серьезные исследования воздействия солнечной энергии на человека, у транснациональных монстров, производителей парфюмерии.

Даниэль Штайсслингер:

Всё тем же влиянием политической моды и групповщиной. Отчасти — своеобразными моделями национал-социализма в Скандинавии.

Давид Эйдельман:

Все мы видели (своими глазами), как в последние двадцать лет в двух дюжинах стран провалились ультра-рыночные экономические программы Всемирного банка и Международного валютного фонда, причем упомянутые страны одна за другой оказались либо на грани, либо даже за гранью банкротства.

Это произошло в Латинской Америке, в Юго-Восточной Азии, а также и в России. Одна и та же схема (т.н. «Вашингтонский консенсус»), требовавшая практического ухода государства из экономики, отказа от регулирования цен, инвестиций и заработной платы, сокращения социальных расходов, свертывания программ образования и здравоохранения, фактически безвозмездной передачи в частные руки государственных предприятий применялась в Африке и Латинской Америке, в странах Юго-Восточной Азии и в Восточной Европе.

Почти во всех случаях она, вместо того, чтобы способствовать оздоровлению экономики и созданию устойчивой рыночной системы, приводила к финансовому краху. Бразильский, мексиканский, аргентинский, эквадорский примеры здесь столь же красноречивы, как и малазийский, таиландский и южно-корейский и столь же драматичны как российский.

Экономика не существует сама по себе, так как представляет собой часть социального целого. Большинство экономических вопросов зависимы от состояния общественных институтов.

Милтон Фридман на вопрос о том, как обеспечить быстрое врастание стран Восточной Европы (а до того — Латинской Америки) в богатый западный мир, ответил, что для этого надо принять три меры: «приватизацию, приватизацию и приватизацию». Он ничего не сказал ни о демократии, ни о власти закона.

Карл Поппер в предисловии к первому русскому изданию своей эпохальной книги «Открытое общество и его враги» писал, что первым важнейшим условием превращения российского социума в открытое общество является создание в России сильной и независимой судебной системы. Ему и в голову не пришло положиться на «невидимую руку рынка» и потребовать вслед за Фридманом «приватизации, приватизации и приватизации».

Государство должно заниматься экономикой не как можно меньше, и не как можно больше, а ровно столько, сколько нужно для выполнения им своих функций. И, прежде всего, устанавливая правила игры. И если государство это недопонимает, то его ждут трудности. Именно на это указывает тенденциозность нобелевских премий в экономической сфере.

Алексей Семенихин:

Положительно, потому что пресловутый «курс МВФ» практически всегда является регрессивным. А исследователи и ученные — как правило, прогрессивные.

Дмитрий Бабаев:

Это естественно. Позиция МВФ — лишь один курс из множества возможных, он достаточно спорен и уж никак не является панацеей.

Лев Вершинин:

Скажу лишь, что оппозиция курсу МВФ, на мой взгляд, — достойная рекомендация.

Сергей Лунев:

То, что нобелевская премия присуждается учёным, находящимся в оппозиции курсу МВФ, лишь констатирует факт ущербности поддерживаемой МВФ экономической политики. Рецепты МВФ губительны для стран получателей кредитов. Но других рецептов на Западе пока никто не даёт.

Павел Мельник:

Здесь все достаточно просто: Нобелевская премия — это Европа, а МВФ — это США. В итоге мы видим просто одно из отражений противостояния двух мировых центров, и здесь конфликт даже не политический, а идеологический.

Александр Этерман:

Настало время отойти от фундаменталистских рыночных воззрений, лежащих в основе курса МВФ. Они устарели. Наука ушла далеко вперед. Когда-нибудь двинется вперед и экономическая политика. Собственно, уже начала двигаться.

Нестор Комарницкий:

Спокойно. Сегодня в оппозиции, десять лет назад в пропозиции. Ничего особенного в этом нет.

Владимир Беляминов:

МВФ, являясь мировым финансовым кредитором всех и вся, посредством займов которого США связывает экономики стран-заемщиков по рукам и ногам (частный пример — Украина, втянутая в сотрудничество под благим предлогом «борьбы с финансовым кризисом» майданными ораторами). Я думаю, что присуждая премии тем экспертам, ученым, чья точка зрения идет вразрез с позицией МВФ (США) является одной из систем проявления антиглобалистских настроений большинства. Все устали от мирового диктата США, всем это уже надоело, все видят, что их модель экономики ни к чему хорошему не ведет.

Михаэль Дорфман:

Положительно. Присуждение Нобелевских премий неэкономистам, а также экономистам, занятым разъяснением и критикой существующих моделей (как Пол Кругман) поощряют расширение гуманитарной базы экономической науки и способствуют общественному вниманию к принятию экономических решений. Экономика слишком серьезная вещь, чтобы отдавать ее экономистам.

Кому бы вы вручили Нобелевскую премию по экономике, если бы у вас была такая возможность?

Анатолий Вассерман:

Себе. Мои рассуждения по части экономики ничуть не хуже, чем у многих лауреатов.

Юрий Бликов:

Пока, я не вижу таких прорывных открытий, работ, глобально меняющих статус науки экономики, или дающих длительную и многостороннюю прикладную перспективу.

Даниэль Штайсслингер:

Карлу Марксу. И творцу немецкого экономического чуда Людвигу Эрхарду.

Давид Эйдельман:

Фрикономисту Стивену Левитту.

Алексей Семенихин:

Генри Полсону и его команде из Голдман Сакс.

Дмитрий Бабаев:

Награждение Николаса Талеба было бы хорошим уроком для экономистов.

Лев Вершинин:

Ли Куан Ю, бывшему премьеру Сингапура. В идеале, закрепил бы ее за ним на все последующие годы.

Сергей Лунев:

Коммунистическая партия Китая вполне достойна премии за проводимый курс экономических реформ.

Павел Мельник:

Питеру Шиффу.

Александр Этерман:

Я удовлетворен большинством нынешних номинаций. Есть немало крупнейших ученых (экономистов, психологов, социологов, математиков и т.д.), которые ждут своей очереди. Я затрудняюсь сделать однозначный выбор.

Нестор Комарницкий:

К сожалению, этот человек уже скончался, но его труды по экономике до сих пор влияют на мир. Фамилию называть не буду.

Михаэль Дорфман: У меня нет конкретного имени, но мне бы хотелось видеть среди лауреатов, китайцев, индийцев, бразильцев. Скажем Гвидо Монтега, сумевший вернуть доверие бразильцев к своей валюте или Рагурам Раджан. В этих странах происходят интересные экономические эксперименты, которые нуждаются в поощрении.

Если бы у вас была возможность добавить седьмую Нобелевскую номинацию, то в какой сфере вы бы учредили новую Нобелевскую премию?

Анатолий Вассерман:

Искусство (с обязательным присуждением ежегодно сразу троим: художнику, кинорежиссёру, музыканту). Субъективничать так субъективничать!

Лариса Бельцер — Лисюткина:

В сфере общественных наук. За лучшую работу по социологии, философии, политологии, гендерным и постколониальным исследованиям.

Юрий Бликов:

Ну, конечно же, я бы вынес в отдельную номинацию награждение в области кинематографа. Во-первых, я сам кинематографист, и отсюда моя необъективность. А, во-вторых, справедливости ради, нужно отметить, что в современном мире, кинематограф оказывает влияние на умы людей и формирование цивилизации ничуть не меньше, чем литература, при жизни Нобеля.

Даниэль Штайсслингер:

Инженерным наукам. Странно, что Нобель, который сам был инженером, этого не предусмотрел. Инженерные науки не менее прикладная сфера, чем экономика. И не менее общественно-полезная (отчасти даже более). Скажем, создатели интернета или операционной системы Windows вполне тянут на Нобеля, трудно переоценить влияние их разработок на жизнь человечества.

Игорь Богатырев:

Я думаю, что Нобелевская премия уже настолько себя дискредитировала, что можно её и вовсе отменять, а не расширять.

Давид Эйдельман:

Математика. Но это бы противоречило бы воле Альфреда Нобеля, который, как известно, на математиков был обижен.

Алексей Семенихин:

Математике.

Дмитрий Бабаев:

За выдающиеся технологическое достижение, не попадающие под иные категории.

Лев Вершинин:

В области математики. Чтобы дать ее Стивену Хокингу.

Сергей Лунев:

Думаю, актуальна была бы «экологическая премия».

Павел Мельник:

По кибернетике.

Александр Этерман:

По математике. Если бы мне дали две попытки — и по историческим наукам.

Нестор Комарницкий:

Математика.

Владимир Беляминов:

Номинацию развития цифровых технологий, средств коммуникаций, обработки и хранения информации. Сегодня без этого фундаментальные науки, которые присутствуют в номинациях, уже бессильны. Информация сегодня актуальная номинация.

Михаэль Дорфман:

Тех, что есть — достаточно.

Если бы у вас была возможность отобрать Нобелевскую премию у одного из ныне живущих лауреатов, то у кого бы вы ее отобрали, отменив присуждение?

Анатолий Вассерман:

У Альберта Гора и Межправительственной группы экспертов по изменению климата, получивших в 2007 году Нобелевскую премию мира за пропаганду опровергнутой век назад, но способной парализовать промышленное развитие большей части мира, а потому выгодной немногим уже развитым государствам, парниковой теории глобального потепления.

Лариса Бельцер-Лисюткина:

Затрудняюсь ответить. Но уверена, что есть такие лауреаты, у которых премию следует отобрать. Например, она была совершенно незаслуженно дана покойному Михаилу Шолохову. Он не был личностью нобелевского масштаба.

Юрий Бликов:

Почти у всех лауреатов Нобелевской премии мира.

Даниэль Штайсслингер:

У Барака Обамы: он её не заслужил ничем. За намерения премии не дают. И у Эла Гора: его возня с глобальным потеплением больше смахивает на нагнетание ажиотажа, чем на осмысленную деятельность.

Игорь Богатырев:

Получится большой список, от Обамы и Горбачёва, до всяческих Солженициных и прочие.

Давид Эйдельман:

В голову приходит несколько лауреатов Нобелевской премии мира. Но их премии — это уже история, которую нельзя отменить.

Алексей Семенихин:

У Барака Обамы.

Дмитрий Бабаев:

Ни у кого. На мой взгляд, ее значение переоценено. Это просто премия с хорошим пиаром, по очень произвольным критериям, и с достаточно слабым и не всегда профессиональным отбором кандидатов.

Лев Вершинин: Чуть не сказал «у Обамы». Но не скажу, чтобы не обижать остальных. В принципе же, ни у кого. Нобелевка уже настолько выродилась, что получение ее (по крайней мере, в гуманитарных областях) лауреатами выглядит вполне заслуженно.

Сергей Лунев:

Надеюсь, что буду не един в этом мнении — Михаил Горбачёв.

Александр Этерман:

У Роберта Ауманна — за открытый расизм.

Нестор Комарницкий:

Особого смысла в таком действии не вижу. Я же не вхожу в Нобелевский комитет. Но однозначно считаю, что модель оценки стоимости опционов Блека-Схоллза вряд ли ее заслуживала.

Владимир Беляминов:

Ни у кого. Удалось получить, удалось доказать свое признание лауреату — это его право обладать премией. Другим следует не отбирать, а сделать так, чтобы и они были замечены.

Михаэль Дорфман:

Мне не нравится идея отбирать премии. Премии отражают время и место, а уж потом история рассудит.

Мнения автроров могут не совпадать с позицией редакции