Православная церковь скрепляет народы Украины, России и Белоруссии: политолог

Политолог, эксперт ИА REX Ростислав Ищенко прокомментировал мнение доктора экономических наук Михаила Делягина, что церковные иерархи и эксперты неадекватно реагируют на критику.

Думаю, что большая часть проблем во взаимоотношениях воцерковлённых и не очень воцерковлённых граждан России, происходит от непонимания сущности христианства, как религии (именно не Русской православной церкви и не православия, как течения, но христианства, как религии). Именно поэтому особенно ожесточённая борьба ведётся не между мусульманами и православными, не между православными и буддистами (в основном, они хорошо ладят), но между православными и не совсем православными экспертами, а церковь атакуют и защищают, в основном с политических позиций (хоть на флагах защитников и нападающих и написано: «мораль», «нравственность», «цивилизация»).

Христианство, со времён своего возникновения в Римской империи, было, во-первых, религией прозелитической, во-вторых, религией, лояльной государству, а при случае и госудраствообразующей. Достаточно вспомнить Ватикан, теократическое правление Кальвина в Женеве, Савонаролы во Флоренции или государство иезуитов в Парагвае. Во время ослабления государственной власти в России при первых Романовых Патриарх Филарет (как отец царя Михаила Фёдоровича) был практическим руководителем государства, а Патриарх Никон при Алексее Михайловиче на такую роль претендовал. Теократия патриархов в России не возобладала во многом потому, что Россия и так была полутеократическим государством, в котором, по традиции идущей от римского императора Константина Великого (величавшего себя «внешним епископом» христианской церкви), царь являлся главой не только светской, но и духовной власти.

Таким образом, имеем:

1. Прозелитический характер христианства, как религии.

2. Следующее из этого стремление христианства оформиться не просто как одна из, но как государственная религия (характерно для всех прозелитических религий, в первую очередь, для ислама, как наиболее распространённой из них).

3. Идущая от истоков русского православия, объективная традиция глубокого взаимодействия церкви и государства, уже при Петре I оформившаяся в интеграцию церкви в состав государственного аппарата империи.

Разрыв церковно-государственного взаимодействия был заполнен большевизмом, опиравшемся на религию атеизма. Ведь верить в то, что Бога нет — это всё равно верить (строгих научных доказательств отсутствия Бога не существует, а креационизм — такая же теория, как теория Большого взрыва). То есть место православия в государственной структуре заполнила «церковь» атеизма, со своими обрядами, своими традициями и своей идеологией. Ныне, с падением коммунистического государства и компрометацией его идеологических основ настолько, что современные коммунисты уже не рискуют быть атеистами, православие возвращается на своё традиционное место — идеологической основы российского государства.

Почти столетний разрыв в развитии, когда церковь находилась на полулегальном положении, привёл к тому, что православие отстало в осовременивании от родственных христианских церквей.

Это в определённой мере ограничивает скорость распространения влияния церкви, но, тем не менее, сегодня православная церковь является самой мощной идеологической силой в России и всё ещё достаточно мощным обручём, скрепляющим воедино народ, проживающий на Украине, в России и Белоруссии, и не имеющий иных объединительных идеологических начал, кроме общей истории, общей Победы в Великой Отечественной войне и православия. Но история и даже история Войны поддаётся трактовкам. Для того же, чтобы трактовать православие, его необходимо подчинить не механически, но идеологически.

Поэтому борьбу за политизацию православия, за принятие и поддержку им соответствующих политико-идеологических взглядов будут вести либералы и консерваторы, русские националисты и православные коммунисты, в общем, все кто претендует на власть в России. Отсюда всегда будут возникать претензии к православию с разных сторон. Его будут обвинять и в излишнем консерватизме, и в излишнем стремлении к модернизации, и в излишней роскоши, и в излишнем аскетизме. Причём все эти тенденции действительно существуют и всегда существовали в РПЦ, как и в любой другой христианской церкви.

Но церковь и может служить «фактором стабилизации и гармонизации общества» лишь до тех пор, пока в ней, как в обществе борется весь спектр взглядов (только в обществе борьба взглядов должна происходить в рамках законов, а в церкви — в рамках канонов). Если церковь, как желает (пусть не всегда осознано) не только подавляющее большинство тех, кто её атакует, но и подавляющее большинство православных экспертов, примет и станет поддерживать одну сторону идеологической борьбы, то она не только не предотвратит вырождение общества, но и выродится сама. Посмотрите на европейские общества и европейские церкви. Ясно ведь, что христианство, отступающее от своих догматов в угоду преходящей общественной моде (например, привечающее гомосексуальные связи) уже является чем угодно, но не христианством.

С моей точки зрения, единственная проблема современной РПЦ состоит в том, что она значительно сильнее отстала в области информационных технологий, чем всё постсоветское общество и пытается преодолеть это отставание при помощи внутрицерковных механизмов. Однако можно быть истово верующим православным и отличным политтехнологом, но нельзя совместить технологичность и служение в представителе клира. Клирик-политтехнолог будет лишь компрометировать церковь, так как в самом сочетании этих терминов уже существует противоречие. Гораздо эффективнее внешнее обслуживание церковной информационной деятельности, при стратегическом руководстве Патриархии. Для примера предлагаю вспомнить, что в XIX веке для защиты позиций православия и церкви, для частичного восстановления поколебленного авторитета религии гораздо больше сделали Гоголь и Достоевский, чем, например, Амвросий Оптинский или Феофан Вышенский. И сегодня о роли двух поименованных в распространении православия мало кто знает даже из самых, что ни на есть православных, а вот произведения Гоголя и Достоевского продолжают играть свою роль в реабилитации православия. Однако и здесь вынужден отметить, что структура и традиция церкви не предполагают обращение в такой тонкой сфере, как информация, к внешним, не полностью подчинённым церковной субординации и церковным канонам силам. Кроме того, даже в условиях информационной войны, Церковь ограничена в выборе механизмов борьбы основами христианского учения (гуманистического в своей сути). В то же время, её защитники и те, кто её атакует, не ограничены ничем, кроме желания навязать свои взгляды церкви и обществу. Поэтому было бы, по меньшей мере, наивно ожидать от церкви больших успехов в части своей информационной защиты, но и основой церкви является вера, а не технология.