О латвийских «подсапожниках»: мнения

Министр обороны Латвии приветствует «немецкий сапог» начиная с Гитлера. На Рижской конференции (ежегодное мероприятие по вопросам внешней политики и безопасности), куда съехались триста политиков и экспертов из нескольких десятков стран, Пабрикс заявил: «We are welcoming German boots on the ground here in Latvia ever since 1940» ("Мы с 1940 года рады немецкому сапогу на латвийской земле«).Фраза вызвала шквал гневных и язвительных комментариев. Сам министр объяснил, что он в такой шутливой, ироничной форме напомнил о предстоящих этой осенью военных учениях «Steadfast Jazz 2013». Вероятно, Пабрикс действительно попытался пошутить, но шутка получилась «проговоркой по Фрейду». Потому что значительной частью латышей, воспитанных или перевоспитанных националистической пропагандой, нацистская оккупация воспринимается как этакое необременительное пребывание немецких военных на латвийской территории. Да, кое-кто пострадал: советские пленные, местные коммунисты, евреи, цыгане, но «нас» же это не коснулось. А вот советская «оккупация» — это воистину был ад. И неважно, что русские «оккупанты» оставили после себя заводы, пароходы, дома культуры, киностудию и проч., а от немецких остались только ямы с набитыми доверху трупами... Пропаганда творит чудеса.

Тем удивительнее тот факт, что, согласно опросам, ностальгия по советским временам в Латвии растет, и не только среди местных русских, но и среди латышей. Эксперты считают, что это связано с тоской по стабильному социально-экономическому укладу. Жизнь под European boots оказалась не столь прекрасной, как это виделось двадцать лет назад, — сообщает OSTKRAFT.

ИА REX: Правду ли сказал Пабрикс о любви латышей к немецкому сапогу?

Лев Вершинин, политолог и историк, кандидат исторических наук:

В нашем лицемерном мире нечасто встретишь политика, публично оглашающего то, что все знают, но никто не говорит вслух, так что, г-ну министру, натурально, браво. Смешно сомневаться, что его слова вовсе не шутка и были истолкованы именно так, как их следовало истолковать, а задним числом задний ход г-н министр дает лишь потому, что такая откровенность не предусмотрена политесом. По нынешним правилам, конечно, Германия обязана делать вид, что уважает Латвию, но и Латвия обязана хотя бы делать вид, что уважает сама себя. А г-н Пабрикс, — проклятое подсознание! — слишком честно сообщил, что для латышей высшее счастье даже не присутствие немецких солдат, но сам по себе немецкий сапог, добротная вещь, которую можно до блеска вычистить, а лучше вылизать. Традиция там такая, всего лишь традиция, и вовсе не с 1940 года. Просто г-н министр запамятовал.

Но это не страшно, напомнить — проблем нет. В свое время, — под конец жестокого XII века от Р. Х., — когда «железные люди» впервые появились у берегов нынешних балтийских самостийностей, тамошние аборигены пребывали в самом расцвете т. н. «военной демократии». Община понемногу разлагалась, появлялись первые намеки на государственность и претенденты в первые персоны, платя малую дань полоцкому князю, увлеченно резали друг дружку, борясь за выигрыш высокого звания первого парня на деревне без второго тура.

Но вот ведь что интересно: стоило чужакам в белых плащах с алыми крестами появиться и проявить себя, что-то словно щелкнуло. Ладно бы простой люд, который никогда ничего не решает, но вожди и вождики, которым пришельцы сразу предложили гору пряников, повели себя однозначно. Они, конечно, продолжали строить друг дружке всяческие козни, но по вопросу, как относиться к чужакам из-за моря почти сразу возник консенсус: драться. И хрен с ним, что они в железе.

И дрались. Дрались пруссы. Хорошо дрались. Их гнули, их подкупали, их ломали, а они все равно бились, пока не были выбиты поголовно, так что только имя и осталось.

Дрались и эсты. Славно дрались, — раз, два, — и даже сломанные, оставшись без вождей, продолжали, уже плотно прижатые немецким сапогом, бунтовать еще ни много, ни мало, а четверть тысячелетия. А уж как дрались литовцы, известно. Хотя, ясен пень, грызня в благородном семействе не утихала, стоило на границе подняться столбу дыма, о склоках забывали и в один строй вставали все, — и в итоге, как известно, сломалась не Литва, но Орден.

И только предки нынешних латышей повели себя иначе. Ну как предки... Простой люд никто не спрашивал, и при возможности он пытался сохранить достоинство, но вот элиты мгновенно, чуть ли не заметив паруса на горизонте, вприпрыжку помчались на поклон. Практически в полном составе, но самым прытким и сметливым оказался некий Каупо, распластавшийся ковриком под немецкий сапог так самозабвенно и, безусловно, что аж сами целинники вздрогнули.

Креститься? Без вопросов, — и неважно, что как молился камням, так до конца жизни им и молился, главное, что построил в городище церковь, кормил патера и прилежно ходил на службы.

Признать себя вассалом епископа? С радостью, — и взамен мгновенно признан quasi rex´ et senior’ом Lyvonum de Thoreida, то есть, «почти королем», а позже удостоился даже вывоза напоказ в Рим, где сам Папа, полюбовавшись забавным туземцем, допустил его до туфли и подарил шейную цепь, знаменующую «вечную покорность помянутых ливов Святому Престолу».

Поделиться землей? Сколько угодно, — и хрен с ним, что земля общинная, немцы свое возьмут, а под сурдинку и выдадут справку, что все остальное уже не общинное, а собственность «почти короля».

Вместе с людишками? Никаких проблем, — и дружинники Каупо вылавливали собственных собратьев, сбежавших из-под немецкого сапога, под конвоем возвращая бывших вольных людей в крепостное состояние.

Еще чем помочь? Ja, ja, natuerlich, — и те же дружинники исправно ходили в походы против всех, кто не понимал всей прелести немецкого сапога, и пруссов, и эстов, и литвы, и жмуди, и родичей-ливов, посмевших проявлять непокорность, и родичей-куршей, и родичей-земгалов, и везде, и всюду, и в первых рядах, так что в одной из битв пал старший сын Каупо, а в другой злые эсты проткнули копьями и самого князька, по которому славные bundesritten неложно скорбели. После смерти, правда, отняли все владения: дескать, «сей лив Якоб, как истинный праведник, завещал все бренное имущество церкви», но все же, в знак благодарности, пару поместий наследникам вернули, даже даровав сиротам полноценное немецкое дворянство.

Короче говоря, мужик, почуяв благой запах немецкого сапога, буром попер к успеху и таки пришел, хоть и в потомстве, а вслед за ним гурьбой кинулся и весь туземный политикум. Народишко-то еще как-то брыкался, то земгалам помогал отбиваться, то литовцам, но элита лизала взахлеб.

Одна беда: на много столетий вперед и народ, растоптанный и униженный, как никто в Прибалтике (мертвые пруссы позора не имели, а эстов, тоже прибитых к земле, немцы все же побаивались) в песнях и сказаниях, и много позже созданная немцами и русскими «национальная латышская интеллигенция» в публицистике и научных трудах поминали имя Каупо с омерзением, как подлеца и предателя, продавшего за коврижки все, что только можно было продать.

И лишь в последние лет двадцать все изменилось: теперь Каупо ставят красивые памятники, как «отцу независимой Латвии», а официальная история именует его «дальновидным руководителем, правильным выбором политического вектора, предопределившим процветание латышской нации в составе Единой Европы».

Впрочем, не стану уподобляться. Нельзя сказать, что так таки вся латышская элита изначально состояла из одних холуев, что на землях будущей Латвии вовсе не было своих Лембиту и Мээлисов, своих Геркусов Мантасов и Самилисов Басти, своих Викинтасов, Эрдивиласов и Миндаугасов. Были, конечно. Вернее, был. Ибо всего один. Некий Ако, уже в 1200-м сообразив, куда ветер дует, призвал к сопротивлению ливские племена, и вполне мог сбросить немногочисленных еще немцев в море.

И сбросил бы. Но Каупо держал ухо востро, и мятежные ливы были разбиты на подходе к месту сбора, их вожаки развешены на стенах рижского замка, их села выжжены дотла, а голову «лихого зачинщика и возбудителя всего зла» победоносный Каупо, измазав дерьмом, отослал епископу, взамен получив «милостивую похвалу и позволение взять себе земли, населенные дикарями, а их население сделать рабами, но прежде того истребить до последнего дитяти, хотя бы еще не отнятого от груди, всю родню лиходея Ако, чтобы впредь на этой земле не осталось никого, кто посмел бы не поклониться немцу».

Что и было исполнено. Сами видите: никого не осталось.

Юрий Юрьев, политконструктор:

Для них это действительно праздник. Ведь их назвали «фольскдойче» и возвысили над остальными. Ранее такого не было, их считали мелкими и недостойными равенства все, кроме русских. Вот только жаль, что нынешнего министра обороны Латвии нельзя сослать в те времена, к любимому им рейху поближе. Чтобы при малейшем недовольстве рейхом — залетел в концлагерь, как австрийские националисты оптом, или же был угнан в батраки в рейх, не выполнив план сельхоззаготовок. Впрочем, постаравшись, окраины понять можно. Есть у мелких окраин большая тоска. Многие недруги коммунизма были бы совсем не прочь, если бы снова появились «украинские фронты», а олигархов и их пособников НКВД потащило бы на допросы с экспроприациями, а уж для уважающих коммунистические идеи — был бы просто беспрерывный праздник.

Евгений Дьяконов, финансовый консультант:

Спору нет, шутка оказалась весьма неудачной. Однако надо понимать, что Латвия живет в состоянии этого исторического раздела, одни сурово считают Латвию европейской цивилизацией с ее проблемами и достижениями, другие каждый день в открытую говорят, что «рады советскому сапогу на латвийской земле с 1939 года», после достижения Сталиным с Гитлером соглашения о разделе между собой Европы. Ситуация, как вы видите — симметричная, а для самих латышей — трагическая.