Пушкин задал архетип должного поведения не только своим творчеством, но и своей судьбой

С детства от родителей мы приняли на веру утверждение, что Александр Сергеевич Пушкин – это наше всё. В юности, уже в школе, нам стали растолковывать эту мысль, и она легла в сознание более основательно. Целиком же я прочитал её у Аполлона Григорьева лишь в зрелом возрасте. Вот она: «А Пушкин — наше всё: Пушкин — представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остаётся нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другими мирами. Пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя, при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами, всё то, что принять следует, отбрасывавший всё, что отбросить следует, полный и цельный, но еще не красками, а только контурами набросанный образ народной нашей сущности, образ, который мы долго еще будем оттенять красками». Великолепно сказано! Очень глубоко и проникновенно, и эта проникновенность в случае с таким явлением нашего национального духа, как Пушкин, особенно важна. Так и хочется написать эти слова «Наше Всё» с заглавных букв!

Григорьев пишет о Пушкине как о личности. Я к этой мысли, о Пушкине лично, ещё вернусь, но начну с его творчества. В нём - и в лирике, и особенно в «Капитанской дочке», «Евгении Онегине», «Борисе Годунове», «Дубровском», «Повестях Белкина» - Пушкин оставил нам национальные архетипы всего самого главного. Он описал, какими должны быть отец и мать, сын и дочь, муж и жена, друг и враг. Сильно у Пушкина описаны и все присущие русскому человеку чувства, страсти, искушения, грехи: верность долгу и предательство, любовь и ненависть, честность и подлость, храбрость и трусость, покорность и бунт…

Иногда приходится слышать, что, мол, Пушкину было легко, легче, чем тем, кто пошёл по литераторской стезе за ним, поскольку до него так глубоко обо всём этом никто не писал. Думаю, что наоборот – сложнее: он задавал будущий уровень той самой великой русской литературе, которую мы знаем, любим, ценим, у которой учимся. И здесь я хочу подчеркнуть важный момент. Порой, особенно от молодёжи, приходится слышать: «Ну что вы нам всё о писателях XIX века, мы же уже в XXI-м, нам хочется современных писателей читать!». Современных писателей читать, конечно, надо, но классики, и особенно Пушкин, они потому и классики, что, читая и перечитывая их с годами, мы можем понять, растём мы сами или стоим на месте. Увидел в «Евгении Онегине» или «Дубровском» то, что не замечал ранее, значит, подрос; не увидел, скучно перечитывать, значит, стоишь на месте.

Александр Сергеевич задал нам архетип должного поведения не только своим творчеством, но и своей судьбой. За десяток лет он прошёл путь от «европеиста», как тогда говорили, то есть западника, до патриота и почвенника, от атеиста до человека верующего, от скабрёзника и соблазнителя до верного мужа и главы большого семейства. Вспомнишь тут Аполлена Григорьева: принял в себя всё то, что принять следует, отбросил всё, что следует отбросить.

Что помогло ему пройти этот путь? Обычно говорят, что изменило его погружение в историю своей семьи («Любовь к родному пепелищу, / Любовь к отеческим гробам») и историю отечества, жизнь в уединении в ссылке, общение с русской природой, которая, как написал один мой друг, «задаёт строй и ритм русской души», обращение к вере. Мне, однако, думается, что была ещё одна причина этих изменений: гибель его друзей декабристов. Память о них и мысль о том, что он мог бы быть с ними на Сенатской площади, а потом на казни или в ссылке, но избежал этого, сопровождала его всю жизнь. Это сильный наставник: мысль о пусть и невольной, но вине и о долге перед павшими!

К своему дару, к посещавшей его музе Пушкин относился трепетно. То говорил, что должен идти вслед за свои свободным умом, поскольку поэт «сам свой высший суд», то подчинял свой дар и свою музу «веленью божию» - здесь у него всё сложно переплетено. Не получилось у живого Пушкина и последовать своему же собственному поэтическому совету не страшиться обиды, не требовать венца, равнодушно принимать и хвалу, и клевету («Поэту»). Но нет, на мой взгляд, более ясного и воодушевляющего описания порыва к творчеству, чем в стихотворении «Осень». Прочтите в конце, от «И забываю мир…» до «…Громада двинулась и рассекает волны». Меня на этом месте всегда дрожь пробирает и хочется сесть именно за чистый лист бумаги и взять в руку именно перьевую ручку…

В том, что Пушкина сразила пуля иностранца, француза, да ещё и, как позже писал Лермонтов, «наперсника разврата», тоже есть глубокий смыл. Это было предупреждение, что лучше бы убирать их всех из нашей жизни, не давать иностранцам так распоясываться в России, как это было при Романовых. Их и погнали всех в 1917-м, а потом те иностранцы, кого допускали сюда, вели себя подобающим образом, пока жила нормальная советская власть. Но не это было главным в связи советской власти и Пушкина. Аполлон Григорьев сказал, что Пушкин – «Наше Всё», он понимал, что «наше» в данном случае – это о русском народе на века, но реально тиражи произведений Александра Сергеевича в XIX веке исчислялись тысячами, в начале XX века – десятками тысяч в лучшем случае, да и понимающих читателей было столько же. Только ликвидация неграмотности, только советская школа, только рабфаки открыли «Наше Всё» нашим миллионам, десяткам и сотням миллионов соотечественников. Только Советский Союз сделал Пушкина всемирно известным.

В 1937 году Александра Сергеевича поминали действительно всем не только русским, но всем российским, всем советским народом! Точно он сказал в «Памятнике», что слух о нём «пойдёт по всей Руси великой» вплоть до калмыцких степей!..

Странная фраза для верующего человека есть в том же «Памятнике»: «Нет, весь я не умру — душа в заветной лире / Мой прах переживет и тленья убежит..». Душа не умрёт в заветной лире… Не уверен был в решении Высшего суда - настоящего Высшего суда, а не того, о котором он писал в стихотворении «Поэту». Свидетельства о посмертной участи души Александра Сергеевича рознятся. Их можно найти в сети, не буду пересказывать. Но он и сам понимал, что нагрешил за жизнь, особенно в молодости, немало - не отсюда ли настойчивое «Береги честь смолоду!» в «Капитанской дочке»? Те, однако, кто и сегодня смакует его хулительные стихи, — мерзавцы, это соль на раны Пушкина, а он, напомню, Наше Всё.

Страдал он после ранения на дуэли, состоявшейся 27 января (8 февраля по современному стилю) очень тяжело – и физически, и душевно; умирал два дня в своём кабинете, умирал мужественно, покинул этот мир по православному обычаю, покаявшись и получив причастие. На прощание, обращаясь, в том числе и к книгам, сказал: «До свидания, друзья!»

На могиле Пушкина у Успенского собора в Святогорском Успенском монастыре на Псковщине всегда живые цветы. В музей-заповедник «Михайловское», место, которое Александр Сергеевич особенно любил, как и в другие посвящённые ему музеи, идут и идут люди. На Савкиной горке, где он хотел построить себе кабинет и куда умные люди советуют приезжать регулярно, чтобы отчитаться перед Пушкиным о сделанном за время с прошлого приезда, действительно хочется это сделать - отчитаться…

А недалеко от некрополя Пушкина и его родственников могила тех разведчиков и сапёров, кто ценою своей жизни спас и его могулу, и этот некрополь, и весь монастырь от уничтожения немецкими нацистами в 1944-м. Вот же уроды: второй раз хотели Наше Всё убить!