Китай в Центральной Азии: чего ожидать России?

Отмена коронавирусных ограничений в Китае, связанная со стремлением создать благоприятные условия для укрепления роли экономики страны как драйвера мирового роста и развития, повлекла за собой и активизацию внешней политики КНР. Вслед за переговорами по видеосвязи с президентом России Владимиром Путиным, которые состоялись 30 декабря, председатель КНР Си Цзиньпин принял в Пекине с визитами президентов Филиппин и Туркмении. Наблюдатели отмечают, что тем самым как бы были обозначены основные направления китайской внешней политики. Главное традиционно связано с юго-восточным направлением – в сторону Тихого океана; центральными задачами на этом направлении считаются восстановление и укрепление территориальной целостности с продолжением адаптации Сянгана (Гонконга) и Аомэня (Макао), а также с воссоединением с Тайванем. Важное место отводится конкуренции с США за АСЕАН, сохранение которым статуса экономического альянса неприсоединившихся стран ставит под сомнение американскую концепцию «Индо-Тихоокеанского региона». Второе направление ориентировано на реализацию главного китайского инфраструктурного проекта «Пояса и пути»; его вектор нацелен на запад и пролегает через Центральную Азию. Именно в таком порядке были расставлены внешнеполитические приоритеты и в документах XX съезда КПК. В качестве отдельных вопросов в них выделены политика «одной страны – двух систем» и укрепление мира и безопасности через формирование «сообщества единой судьбы человечества». В «новой эпохе», связанной с правлением Си Цзиньпина, данный концепт выступает внешнеполитической проекцией проекта «великого возрождения китайской нации», конечным пунктом которого считается 2049 год, столетие КНР.

Индикатором расширяющегося интереса Китая к постсоветской части Центральной Азии могут служить итоги визита в Пекин туркменского президента Сердара Бердымухамедова. В центре обсуждавшихся вопросов – объявленное на ближайшее время проведение второго саммита «Китай – Центральная Азия» на высшем уровне, а также намеченный на текущий год третий саммит стран-участниц «Пояса и пути». Необходимо упомянуть и о состоявшемся в канун сентябрьского саммита ШОС в Самарканде визита Си Цзиньпина в Казахстан, к «истокам» этой китайской инициативы, которая была провозглашена в Астане в 2013 году. В экспертном сообществе нередко можно слышать мнение, что Китай «уводит» Центральную Азию у России. Это не совсем так. Прежде всего сказывается «многовекторность» самих местных элит, которые пытаются отыскать финансовую поддержку своим проектам где угодно; хорошо известно, что существует и формат «5+1» с участием США. Вашингтон не скрывает стремления обзавестись в регионе военными базами. После ухода из Афганистана, например, Пентагон безуспешно пытался продавить согласие Москвы на вывод части своих сил в Узбекистан. Что же касается Китая, то по оценкам экспертов, его интересы в регионе связаны в первую очередь с безопасностью, ресурсами и логистикой; локальные вопросы, связанные с расширением, например, внутренней транспортной сети от прокладываемых международных транзитных маршрутов, предметом интереса для китайских инвестиций не становятся. Вот как расставил акценты Си Цзиньпин на прошлогоднем онлайн-саммите по случаю 30-летия дипломатических отношений. Дружба и добрососедство, создание пояса сотрудничества, противодействие «трем силам зла» (терроризму, сепаратизму, экстремизму). Затем культурное сближение и, наконец, вклад в международный мир и развитие. Тот саммит прошел 25 января, через две недели после известных событий в Казахстане, связанных с вводом войск ОДКБ, однако китайская реакция на эти события появилась с запозданием. Казахский эксперт Ерлан Мадиев, например, убежден, что до событий в Пекине по-прежнему считали главным лидером Нурсултана Назарбаева и переориентировались на Касыма-Жомарта Токаева только по их итогам. Российские специалисты Василий Кашин и Андрей Казанцев убеждены, что политический кризис в Казахстане застал Пекин врасплох, что было усугублено переводом китайских посольств на замедленный, «коронавирусный» режим работы; также они указывают на сложную бюрократическую систему принятия решений. В этой ситуации Си Цзиньпин ограничился продвижением «мягкой силы». Республикам была выделена разовая безвозмездная помощь в полмиллиарда долларов на инфраструктурные проекты в рамках «Пояса и пути», предоставлены 5 тыс. квот на обучение студентов в китайских медицинских вузах в рамках борьбы с эпидемией, подкрепленных 1 тыс. 200 государственными стипендиями. Данный круг вопросов освещался итоговой декларацией глав государств.

После начала российской СВО в бывшей УССР региональная активность КНР существенно повысилась, и это было зафиксировано в июне саммитом глав МИД «Китай – Центральная Азия». И все равно: политико-дипломатическая сторона взаимодействия в итоговом документе ограничивалась поддержкой Китаем республиканских инициатив в ООН и других международных институтах и обретала конкретику только в вопросах, связанных с Афганистаном и сохранением его целостности. Будучи неготовым, в отличие от России, брать ответственность за поддержание региональной безопасности, Пекин, с другой стороны, опасается экспорта нестабильности из Центральной Азии в Синьцзян. В итоговом документе, подписанном главами МИД, указывалось на недопустимость попыток внешних сил вовлечь страны региона в конфликты крупных держав и заставить их встать на ту или другую сторону; отмечалось, что «Китай никогда не позволит сторонним силам разжигать волнения в этом регионе». Однако конкретных механизмов прописано не было, да они и не обсуждались. Причин такого осторожного поведения Пекина в вопросах безопасности несколько. Во-первых, Китай, как записано в решениях XX съезда КПК, рассчитывает на «расширение влияния ШОС», несмотря на то, что с принятием в организацию Индии и Пакистана ее монолитность несколько ослабела. Именно это побуждает лидеров республик отдавать приоритет формату прямого диалога пятерки с Пекином, как и с Москвой (тот же Бердымухамедов еще в прошлом году совершил официальный визит в Россию, а затем участвовал в двусторонней встрече с Владимиром Путиным на полях самаркандского саммита ШОС).

Другое дело – торгово-инвестиционные вопросы; представители экспертного сообщества, отмечая, что Китай превратился для стран региона в главного инвестора и крупнейший экспортный рынок, называют ряд характеризующих это цифр. Общий объем инвестиций подбирается к 15 млрд долларов; размеры долга республик Китаю, по разным оценкам, колеблются в диапазоне от 19 до 22 млрд долларов, при этом около половины приходится на Казахстан. Правда, в сравнении с общим объемом китайского взаимодействия со странами «Пояса и путь», составляющим уже почти треть всех экспортно-импортных операций КНР, эти показатели выглядят уже не столь внушительно. Кроме того, сохраняется и достаточно напряженное отношение к проектам с китайским участием среднеазиатского населения; в ряде случаев в прошлом это приводило к кризисным ситуациям и беспорядкам, как например, в казахском Актюбинске. Однако центральным звеном китайского интереса к региону остается транзитная логистика, во многом связанная с активизацией поставок через Транскаспийский коридор, которые быстро наращиваются на фоне ослабления транзитного грузопотока по России из-за санкций, способствовавших фактическому перекрытию западных границ. Итоговое совместное заявление июньского саммита глав МИД пестрит целым перечнем разнообразных транспортных проектов. Вот лишь неполный их перечень: «Ланчжоу – Кашгар – Иркештам – Ош – Андижан – Ташкент – Мары», «Кашгар – Душанбе – Термез», разумеется, Транскаспий. А также, что немаловажно, серьезные расчеты китайской стороны на вовлечение в транспортный оборот Афганистана. Упоминается, в частности, строительство железных дорог «Термез – Мазари-Шариф – Кабул – Пешавар» и «Балх – Нижний Пяндж – Кундуз», а также их увязка с пакистанскими портами Гвадар и Карачи, которые – это важно – задействованы в сухопутных транзитах энергоносителей в обход межокеанских проливов, контролируемых ВМС США.

Чего ожидать в ближайшем будущем и насколько экономическая активность Китая в регионе создает препятствия российскому влиянию? Здесь выделяется ряд аспектов. Первый и наиболее важный для нас в складывающейся ситуации – геополитический. Постстоветские республики Центральной, точнее Средней Азии (ибо ЦА включает еще и Афганистан, Пакистан, а также «Восточный Туркестан» – термин, которым оппоненты Пекина обозначают китайский Синьцзян), не объединяются китайскими общими проектами, которые направлялись бы против России. Доминируют экономический и коммерческий интересы, тесно связанные с инфраструктурой, торговлей и инвестициями. Возразят: такого проекта нет и у США, с которыми Китай, учредив свой механизм саммитов «шестерки», ведет региональную конкуренцию. Это так, но противостоящий российскому проект имеется у Турции, и он наглядно проявил себя именно в последние дни и недели, связанные с активизацией попыток выдавливания России из Закавказья. Между тем, масштабы геополитической экспансии Анкары простираются вплоть до того самого «Восточного Туркестана», угрожая даже не интересам, а территориальной целостности и суверенитету КНР. Второй аспект – транспортный, и здесь наши интересы безусловно ущемляются сокращением объемов транзита с направлением потоков в обход России через бывшие «национальные окраины» СССР. Это конечно же «напрягает», но следует понимать, что китайская активность здесь – не причина, а следствие тех санкционных проблем, с которыми столкнулась наша страна при проведении СВО. Западные границы России по сути перекрыты; что касается Китая, то он сам сталкивается с серьезным давлением США на своих европейских сателлитов в направлении ограничения китайско-европейских связей, при том, что ЕС – третий после стран АСЕАН и США торговый партнер КНР. Обходные маршруты в этих условиях – не злой умысел, а скорее вынужденный паллиатив. Третий аспект – дипломатический, оперирующий не прошлым, а настоящим и будущим. Именно он сегодня выдвигается на первые роли в контексте предстоящих саммитов Пекина с Центральной Азией и с участниками проекта «Пояса и пути». На наш взгляд, очень многое будет зависеть от ситуации в украинском кризисе, которая сложится на фронтах и в политической плоскости к тому моменту, когда главный из этих саммитов – второй, в котором принимает участие Россия, соберется в Пекине. Чем прочнее окажутся наши позиции на фронте, тем надежнее они будут и в дипломатическом «тылу». Наконец, четвертый, наиболее проблематичный для нас аспект – условно говоря, «элитарный», связанный с предпочтениями среднеазиатских элит, которые чем дальше – тем больше демонстрируют растущий уровень откровенной и оголтелой русофобии. И надо понимать, что соотношение центробежных и центростремительных тенденций здесь также находится в серьезной зависимости от положения дел в самой бывшей имперской метрополии.