30 декабря отмечается столетие с момента основания СССР. Предстоящую крупную годовщину комментирует Институт международных политических и экономических стратегий РУССТРАТ.
Советский Союз принято считать одним из радикальных проявлений общества модерна, трансформирующегося и развивающегося под влиянием секулярных идей и урбанизации. Вместе с тем, своеобразие советского проекта заключается не только в постулировании ценностей и реализации социальных практик модерна. Если присмотреться, обнаружится, что многие хорошо известные нам советские институты – это, в значительной мере, модернизированные и усовершенствованные институты традиционного общества, опробованные и отлаженные предыдущей эпохой.
Внимательное изучение многих аспектов жизни советского общества обнаруживает множество характерных явлений и закономерностей, не позволяющих объявить советский период отступлением от столбовой дороги Русской истории. Немало написано о том, что прообразом колхоза являлась передельная община. Их сходство не сводится только к совместному владению главным средством производства – землёй. Несмотря на частное распоряжение наделами, важнейшие агротехнические решения в общине также принимались коллективно, потому что невозможно представить, чтобы на общинном поле, разделённом на единоличные полосы, один из крестьян сеял озимую рожь, другой – ранний яровой овёс, а третий – позднюю яровую гречиху.
Каждое поле, как правило, засевалось единой культурой, избранной согласно решению сельского схода или мнению сельского лидера, или по указанию внешней (помещичьей или государственной) власти. Колхоз стал только следующим шагом на пути к полной коллективизации, обобществив не только средства производства и планирование, но и трудовые усилия в ведущих аграрных отраслях: полеводстве и разведении крупного скота.
Ещё один традиционалистский вектор в советском проекте касался семейной жизни: советское общество требовало от своих членов высокого уровня нравственности. Хотя в современной публицистике уделяется немало внимания революционным идеологам «свободной любви», при объективном рассмотрении необходимо признать, что апологеты теории «стакана воды» и прочие противники «семейных оков» оказались всего лишь маргинальным течением в потоке послеоктябрьских преобразований, и очень скоро полностью сошли с публичной сцены, уступив место носителям строгой морали.
Суровый запрет любых форм проституции, исключение из партии за «аморальное поведение», бдительное цензурирование проявлений откровенной эротики в публичном пространстве и другие соответствующие черты зрелого советского общества сформировали в СССР атмосферу морального аскетизма. Нельзя не признать правоты российского историка Е. С. Бабича, постулировавшего, что для советского гражданина «обязательным было овладевать собственными чувствами и инстинктами»…
Также несложно обнаружить, что Коммунистическая партия Советского Союза в своей административной структуре в определенной степени воспроизвела и управленческие практики традиционного общества. Руководитель партии – он же реальный лидер Советского Союза – не наследовал свою должность по монархическому принципу. Наследственность, как и публичная состязательная борьба, из управленческого процесса были исключены. Чтобы оказаться на вершине властной пирамиды, требовалось подниматься по ступеням иерархической лестницы, демонстрируя на каждом уровне личные заслуги при выполнении общих задач, и на самом высшем этапе быть избранным узким кругом наиболее заслуженных деятелей, своего рода «ареопагом» или «советом старейшин».
Такой порядок в наибольшей степени соответствует принципу Большой Семьи, где «большаком» потенциально может стать не только сын или близкий родственник «старейшины рода», но любой уважаемый человек, прошедший положенный жизненный путь по родовой лестнице.
Не лишено оснований суждение о том, что монархический принцип раскалывает «общенародную семью» по горизонтали, отделяя подавляющее большинство подданных от правящего меньшинства кастовыми перегородками, конкурентный парламентаризм раскалывает «семейное общество» по вертикали, вычленяя враждующие группы и партии. На этом фоне лидер традиционной «семейной системы власти» на уровне коллективного бессознательного воспринимался как «отец народа» в гораздо большей степени, нежели монарх, поскольку в отличие от монарха, он является «родным», «одним из нас», а не «небожителем голубой крови».
Нельзя не признать мощнейшего западного воздействия на всю политическую жизнь России накануне революции. Сами революционные события начала ХХ века в значительной мере были реакцией на стремительную вестернизацию. Однако суть этой реакции заключалась не в уступке, не в подчинении русского общества внешнему влиянию, а скорее, в радикальном ответе традиционного общества на попытку поглощения Российской цивилизации Западом.
В пользу того, что советский коммунистический проект следует признать гораздо более русским, нежели западноевропейским явлением, говорит тот факт, что именно в эпоху социализма советская Россия стала антиподом, глобальным конкурентом Запада.
Современный историк Е. Молостова обратила внимание на радикальное различие СССР и Третьего рейха, каждый из которых по-своему строил «новое общество» и по-своему создавал «нового человека». По мнению автора, мы имеем дело с двумя антагонистическими подходами к природе человека, где одни ставят во главу угла биологическое, а другие – социальное начало. В этом смысле германский нацизм в определенном смысле представлял собой подлинную квинтэссенцию западноевропейского колониализма, в основе которого очевидно лежал расизм, представление о превосходстве одной расы людей над всеми остальными.
Кроме того, немецкий нацизм видел вектор своего будущего в русле евгенических концепций, на базе которых предполагалось «вывести сверхчеловека» путём генетического отбора. Советский коммунизм, напротив, питался верой в то, что потенциал человека не ограничен его биологической наследственностью, а для совершенствования людей необходимо изменить социальные отношения.
Мы видим здесь два диаметрально противоположных ответа на главный вопрос антропологии (если возможно так выразиться по аналогии с главным вопросом философии): что первично в человеке – душа или тело? Тело подчиняется одухотворённому сознанию или же сознание обслуживает телесные запросы?
В этом контексте становится понятно, что в 1941 году сошлись в смертельной схватке не два похожих строя, не два «тоталитарных близнеца», как утверждают некоторые историки и публицисты, а две полностью антагонистические линии человеческого развития. «Как два различных полюса, во всём враждебны мы», – эти строки «Священной войны» отражают не только субъективное восприятие происходящего столкновения советскими людьми, но и вполне объективную социальную и антропологическую оценку исторической ситуации.
Победа СССР в самой грандиозной, в самой идеологически окрашенной войне человечества привела к тектоническим историческим сдвигам: краху мировой колониальной системы; маргинализации нацистских и расовых теорий, построенных на принципе генетической селекции; повсеместной популяризации и внедрению практик социальной солидарности.
Западная цивилизация во многом утратила тот хищнический радикализм, который был присущ ей до 1945 года, а целый ряд порабощённых цивилизаций (таких как Индийская, Индонезийская, Африканская) вернули себе само право на существование. Свершившихся в результате нашей Победы глобальных перемен более чем достаточно, чтобы оправдать все предвиденные и непредвиденные издержки и тяготы советского проекта.
Последующее крушение СССР, на первый взгляд, выглядит как реванш Запада, и его часто трактуют как доказательство нежизнеспособности коммунистической идеологии и порождённых ею социальных и политических институтов. Однако исход «холодной войны» (и шире – исход идеологического противостояния социалистической России и капиталистического Запада в ХХ веке) нельзя трактовать столь однозначно.
Если проанализировать итоги всего периода холодной войны, начиная с ультимативной Фултоновской речи Черчилля в 1946 году и до капитулянтской речи Ельцина в Конгрессе США в 1992 года, то потери Западной цивилизации выглядят гораздо более внушительными, чем потери Российской. По факту Запад за это время утратил контроль над огромными территориями, где сейчас проживает более трети человечества и производится почти 20% мирового ВВП, а вернул в своё лоно в результате «реванша» только небольшой сегмент восточной Европы, где проживает меньше людей, чем в Бангладеш, а производится товаров и услуг меньше, чем в Индии. Если это победа, то поистине пиррова победа.
Говоря объективно, противостояние России и Запада в минувшем столетии завершилось поражением обеих сторон, вынужденных уступить часть своего веса и влияния на мировой арене возрождающимся цивилизациям Азии, прежде всего Китаю и Исламскому миру.
Рассматривая же судьбу наиболее радикальных порождений тех двух линий социальной эволюции, которые преобладали в Западном и Российском обществах – то есть гитлеровского Третьего рейха как квинтэссенции западного колониализма и коммунистического Советского Союза – придётся признать, что советский проект оказался более жизнеспособным и в гораздо большей степени повлиял на дальнейшие пути человечества.
Советский Союз прекратил существование, не сумев в полной мере реализовать свою грандиозную задачу – стать примером идеального общества. Возможно, одной из причин трагического финала советского проекта – его заведомая неотмирность, высота поставленной цели, к тому же ограниченной предельно сжатыми историческими сроками.
Но и сегодня главный вопрос антропологии не закрыт. Завтрашний день человечества по-прежнему зависит от того, что будет его главным принципом. Биологическая борьба за существование, ведущая к конкуренции всех против всех? Или нам всё же удастся преодолеть свою животную предысторию, продолжив генеральную линию восхождения к общечеловеческой солидарности?
Комментарии читателей (0):