Революция «минус»: тотальность бездумия

Вопросы, относящиеся к будущему, — это всегда вопросы о переменах. В свою очередь, проблемы изменений вольно или невольно увязываются с эволюционным или революционным развитием. Причём упомянутые процессы в действительности неразделимы, равно как и их антагонисты: инволюция (стагнация) и контрреволюция. Эволюция формирует накопление изменений в обществе, которые приводят к качественным изменениям. Они и становятся тем рывком, тектоническим сдвигом, который называют революцией (как правило, впоследствии). Революция в широком смысле этого слова же расчищает «стройплощадку» для начала новой последовательной эволюции, будь то общество в целом или наука, социальные структуры и так далее.

Однако благостную картину непрерывного прогресса опровергло множество событий конца XX — начала XXI веков. Надо ли перечислять всё то, что попадает в определение стагнации, имеет ли смысл в очевидных исторических откатах искать контрреволюцию? На риторический вопрос существует непрямой ответ: вряд ли гипотетические списки будут одинаково согласованы всеми представителями человечества.

Ранее на ИА REX: SARS-CoV-2 — спутавший карты «чёрный лебедь» или закономерность?

Вспоминая новейшую историю, уместно заметить, что крах пережил не только Советский Союз, одновременно исчез образ (хороший ли, плохой ли) советского проекта. В свою очередь, распадающаяся мегаидея советского государства стала симптомом завершения эпохи модерна, которая естественным образом вспыхнула контрреволюцией и последующей общественной стагнацией. Причём термин «контрреволюция» не подразумевает буквально реставрацию условных бурбонов. Речь идёт об установлении режима консервации в общественном развитии и постсоветских режимов, и государств развитого капитализма, и развивающихся стран. Можно сказать, что фаустовское восклицание «Остановись мгновенье, ты прекрасно!» в этом прочтении звучало как безапелляционная фиксация настоящего, запрет на грядущее. В подобном состоянии инволюции цивилизация находилась до недавнего времени.

На уровне общественных движений инерция стала править социальной повесткой: левые идеи выродились в конформистскую социал-демократию, либеральный вектор предсказуемо сместился от личности к обслуживанию корпораций, а консерватизм стал близорук и догматичен. Застой в определении будущего, естественно, породил и определённый типаж среднего человека. Его восприятие мира приобрело шизофреническое расщепление. С одной стороны, фокусировка на микромир повседневных забот и потребления, сопоставимого с ежедневной суетой муравья. С другой стороны, ориентированность на макромир замедлившейся цивилизации. Войны и гламурные тусовки, убийства и жизнь неких знаменитостей, всё это нарезается, подаётся миллионами сюжетов, в которых зритель и читатель постепенно теряются. Такая персона, запутавшись в этих микро- и макромирах, утрачивает возможность соответствовать обществу и себе как личности. Так возникает мышление, «настроенное» на фрагментированное восприятие информации, которую сложно назвать знанием.

Наш современник как будто стал обладателем фасеточного зрения, которое даже при всём желании его обладателя не могло дать фокусировку на каком-либо объекте или проблеме. Такое состояние проявляется задолго до появления интернета. Глобальная сеть лишь перевела это состояние на иной уровень. Причём в подобной развёртке событий нет ничего нового. Герберт Маркузе, один из немногих бунтарей западного марксизма, ещё в 1960-х годах отмечал: «Разворачивается наступление операциональных и бихевиористских понятий, направленное против усилий свободной мысли», когда над личностью и обществом довлеет «господство под маской изобилия». Грубо говоря, технологический «рубильник» для отключения мышления был уже создан более полувека назад, просто в глобальных масштабах человечество начали «отключать» с 1990-х годов. То, что писатель Владимир Набоков ненавидел больше всего — пошлость и мещанство, стало тотальной повесткой благодаря «рассыпанию» мышления на множества объектов вне человека.

Американский историк Чарлз Черчилл вполне ясно дал описание картины мира у современного обывателя. «Почти всё, что мы называем «новостями» (равно как и «развлечениями»), является продуктом тщательной фильтрации корпоративных медиа. Сейчас люди в наименьшей степени контактируют с тем, что может быть названо реальностью». И, самое главное, что в результате у многих наших сограждан, да и у жителей иных государств, полностью уничтожается холистическое мышление. Интеллектуальная редукция становится нормой для формирования мировоззрения. То есть то, что делает человека Человеком с большой буквы. Восприятие индивида самого себя как личности, понимание своей принадлежности к тому или иному социуму, осознание своих профессиональных навыков, окружающего мира — всё это сводится к фрагментированным потокам информации.

Такое состояние мысли предполагает индивидуальность как способность потреблять. Причём крах потребления, который предсказывают то ли в силу сокращения природных ресурсов, то ли как следствие эпидемий, вряд ли состоится. Ориентация на существование вещи стала социальной практикой, которая пытается перекочевать в будущее из умирающей эпохи модерна. Как паразит, соскакивающий с больного животного на здоровое. Вероятно, сложившаяся в XX веке традиция избыточного потребления не отомрёт так скоро. Она уже трансформируется, мутирует как вирус, например, перемещаясь в потребление услуг цифровой экономики, «духовных» практик, околомедицинских процедур и других псевдоноваторских двигателей цивилизации. А благодаря такому негативному развитию мы получаем социальную энтропию, сопоставимую с закатом поздней античности.

Не стоит удивляться, что в таких условиях социальные практики примитивизируются до идиотизма. Упрощение общественных отношений прямо ведёт к их фрагментации и капсулированию. Отстаивание интересов отдельной группы, будь то сексуальная ориентация, экологизм, цвет кожи, пристрастия к определённому виду питания, обретают черты одержимости. На подобном фоне меньшинства обретают значимость не в силу их уникальности, а в результате распространения архаичной, племенной формы мышления. Исступлённое блогерство, борьба за сохранение природы в радикальном виде, истеричное отстаивание прав меньшинств при уничижении населения малоразвитых стран, утверждение социально-экономических и политических доктрин, имеющих мифологическую аргументацию… Всё это — широко распространённые психозы, которые структурно мало чем отличаются от массовых галлюцинаций времён Средневековья и начала эпохи Возрождения. Более того, они индуцируются в совершенно разных направлениях за весьма краткий период времени.

Общество, оглуплённое, дезориентированное, самоисключается из жизни государства. Тогда и включается лживая дихотомия: есть государство — «они», а есть страна — «мы». Государственные институты, что бы они ни предпринимали, дискредитируют себя в глазах малых групп уже потому, что находятся в иной реальности, отличной от мозаики архаичных множеств. В свою очередь, социум мифологизирует власть в целом и конкретные органы исполнения властных полномочий. Так реальность XXI века заменяется россыпью мифологем, истинность которых произвольно определяется различными партиями, группами, сектами. Нелепость заключается в том, что погружение в общественное бездумие происходит на фоне наступающих промышленной и технологической революций, которые могут и не состояться в силу изложенного или привести к весьма неожиданным социальным последствиям. И, как обратное, происходит вполне очевидный исход из государства, из страны. Не за границу, а в иную реальность, наполненную притчами «эпохи воюющих царств», фантомами «золотых веков» и просто дикарскими верованиями, несуразными с точки зрения общественного развития.

Ранее на ИА REX: К полудню XXI века, или Мир ртути – рассыпанная цивилизация?

Так мы получили Человека предсказуемого (Homo Praedictio). Его количественное присутствие разнится от страны к стране, но его наличие в целом вполне созвучно существующему порядку. Такого рода персона — обещанный квалифицированный потребитель, причём не только в пределах мира вещей, но соответствующего аудиовизуального контента, идеологий и мировоззрений. До недавнего времени его социальные «отклонения» исправляла не полиция, а маркетологи, его останавливает не пуля или дубинка, а лишение бонусов. В свою очередь, его жизненная активность, или пассионарность, как сказал бы Николай Гумилёв, находится на уровне, которого хватает на осуществление направленных, наведённых потребностей. И уж распадающийся социальный порядок — это последнее, что он заметит.

В условиях предсказуемого бездумия людям старательно прививали и привили мысль о том, что нормальное общество состоит из богатого меньшинства, «избранных», а также их прислуги и остального населения, которое в избытке плодится и размножается, обрекая себя на голод и болезни. Причём одновременно действует глобальный миф о стратегической невозможности социального улучшения, и локальный миф, приближающий меньшинства по расовым, сексуальным и прочим разделениям к тому «великому» и «единственному» меньшинству хозяев жизни. А сам модерн, если вспоминать Карла Маркса, трансформировался из прогрессивного развития в цивилизацию обладания, когда «частная собственность сделала всех нас настолько глупыми и односторонними, что мы живём, только обладая».

Итак, мы пришли к тому миру, который заслужили. Глобальное общество оказалось в той части антропологической вселенной, которая с избытком наполнена тёмной материей. Значимая часть человечества отказалась или ей было отказано в реализации своих видовых возможностей. Большинство оказалось профессионалами, но не людьми. Большинство уже даже не винтики системы, а мошки среди нитей паутины глобальной пищевой цепи. И так же, как этот мир реализован во всём своём «великолепии», он завершился.

Подобное завершение можно назвать предтечей революции, бунта, фазового перехода, но сути это не меняет. Проблема в другом. В новое состояние цивилизации человечество добирается со старым грузом. Когда личность погружена в аутизм и созерцание потребительских функций, а подобные личности представляют множество множеств, попытка свалить старые конструкции и возвести новые будет весьма трудоёмким предприятием. Человек, мышление которого ограничивается полем, где размещаются чуждые образы, теряет возможность быть человеком во всей его полноте. В тотальности бездумия он превращается в структурированный извне объект, чьи мысли — это чужие иллюзии, которые позволяют ему чувствовать себя нормальным. Он загромождён ментальными конструкциями, словно генетически модифицированные растения чуждыми им генами. Такой субъект пытается реализовать свою волю на перемены, не отказываясь от морока прошлого. И единственное, что бунтарь способен выдать, — погромы, архаическое безумие. Всё то, чем через несколько лет воспользуются новые диктаторы «обновлённой» цивилизации.

То, что современный мир стал недальновиден, — не страшно, а вот то, что он стал сознательно недальновиден, — это проблема для будущего человечества. Восстание вчерашних потребителей усугубляет процессы социальной энтропии. Фиксация протестных выступлений в различных обществах не отражает одного — конечной цели протестов. Социальная активность либо опирается на абстрактные лозунги, которые могут вместить в себя любые смыслы прикладного характера (яркий пример: Белоруссия-2020), либо выражается как демонстрация трайбалистских, анархических устремлений. Поэтому псевдокоммунары в Сиэтле (США) в 2020 году мало чем отличаются от фашиствующих групп на Украине 2014 года, а те, в свою очередь, от люмпен-исламистов в Ливии 2011 года. А все подобные перемены в целом отсылают нас не к социальным революциям, а хтоническим волнам времён Великого переселения народов или вхождения наёмника-варвара Одоакра в Рим.

Но те «варвары, которые казались подобием выхода», по словам поэта Константина Кавафиса, стали лишь могильщиками старого мира, падальщиками, жрущими плоть издохшего гиганта. Фашиствующие борцы за демократию, «угнетённые» национальные меньшинства, невротичные «зелёные», множащиеся сексуальные меньшинства, радикалистские фемгруппы не являются революционерами, предвестниками нового мира, даже с учётом того, что в основе их недовольства содержится рациональная причина. Они лишь возмущённая прослойка общества тотального бездумия, в котором кто-то понял, что так продолжаться не может, но не в состоянии предложить решений, адекватных переменам.

В свою очередь, нравится это или нет, как цивилизация в целом, так и Россия, государства Европы и Америки, Индия и Китай, многие другие, — все находятся на пороге революционных изменений в обществе. Причём революционность заключается одновременно и в накоплении «мутаций» в социальном организме, и в изменениях экономических парадигм, и в смене технологических укладов. Сознание человека позднего модерна очевидно отстаёт от происходящих и ближайших перемен. Человечество, входя в новое социальное пространство, повинуется исторической необходимости, а не рациональному, продуманному выбору. «Властители мира» неуклюже пытаются имитировать понимание и готовность управлять переменами, но реальность опережает их. Очевидно, что многие из наших современников уже чужды изменившемуся миру, а в ближайшем будущем они могут стать топливом новых революций.

Что же остаётся и России, и миру в целом кроме «ожидания варваров»? Очевидно, что необходима пересборка общественного мышления и гражданской активности, осознание того, что мир первой четверти XXI века не соответствует привычным моделям, которые переносятся «из вчера в завтра». В свою очередь, это вызывает из забытья такие понятия, как служение обществу, альтруизм, доброта, и многие другие качества, увязанные не с существованием индивида, но с развитием человечества. Вне зависимости от попытки привязать эти общие тезисы к тем или иным «-измам», не только с прошедшими десятилетиями текущего столетия, но и с каждым годом становятся очевидными простые истины: нет человека без гуманистической составляющей, без отказа от сиюминутности. И реализация такого подхода уже становится противодействием тотальному бездумию во всех сферах жизни цивилизации.