Политический терроризм в Российской империи: уроки для современного мира. Часть IX

«Против такого правительства, все дозволяется. Это правительство уже не защитник народной воли или большинства населения. Это организированная несправедливость». [1, 38]

Политический эмигрант, народник-террорист и зарубежный представитель «Народной воли» Сергей Кравчинский-Степняк посвятил многие годы завоеванию поддержки русским революционерам европейской общественности. Кравчинский, другие социалисты и либералы делали упор в своей информационной войну с правительством на то, что царская карательная политика принудила мирных пропагандистов заниматься терроризмом –средством борьбы за политическую свободу.

Народовольцы достигли заметных достижений в идеологической обработке зарубежной общественности. Среди иностранных сторонников и апологетов «Народной воли» была плеяда литераторов, среди которых были Виктор Гюго, Эмиль Золя, Жюль Верн, Оскар Уайльд и Марк Твен. [2]

Революционеры и либералы внесли свой вклад в уже существующий отрицательный, негативный имидж Российской империи среди европейцев. Призрак «русского медведя», готового поглотить обширные территории в Европе и Азии, давно бродил по Европе, особенно в Великобритании. Россия получила имидж «жандарма Европы» За роль в подавлении революций в 1820-х, 1830 г. и 1848-1849 гг. Карательная политика самодержавия представлялась вполне закономерной для многих европейцев и всех политических группы в Европе.

Заметным исключением в потоке антироссийских изданий в этом периоде явилось трехтомное исследование французского историка Анатоля Леруа-Больё «Империя царей и русские» (L`empire des tsars et les russes)]. Леруа-Больё признал, что Россия была европейского государством, но с сильными различиями от Европы. По его мнению, эти различия были предопределённы ходом российской истории. [3, I, vii]

Французский исследователь повторял многие обвинения революционеров и либералов против карательной системы самодержавия. Леруа-Больё заметил, что политическая полиция не подлежала контролю государства и совершала более жестокие преступления против населения, чем испанская инквизиция. Он констатировал, что из-за своей жестокости полиция способствовала более широкому распространению социализма. [4, II, 138, 142]

Имела ли Российская империя самую жестокую карательную систему в Европе? Рассмотрим российское законодательство о государственных (политических) преступлениях в общеевропейском контексте. Определение политических преступлений предопределяет ход политической жизни в любой стране. Говорилось, что главное различие между Европой и Россией было следующее. В Европе все было дозволено кроме того, что было запрещено законом. В России все было запрещено кроме того, что было специально дозволено законом.

Американский исследователь Джонатан Дейли заметил, что некоторые противоречивые тенденции в российской карательной системе, особенно в пореформенный период. С одной стороны, российская система наказаний уголовных и исправительных дел была относительно мягкой по сравнению с европейскими странами. С другой – самодержавие постоянно репрессировало широкий спектр политической деятельности. Европейские правительства, наоборот, использовали массовые репрессивные меры только во времена массовых беспорядков и революций. [5, 62-63]

Дейли предположил, что между серединой XVIII века и серединой XIX века, многие европейцы приняли общее согласие? что политические, общественные и религиозные идеи и институты не явились абсолютными ценностями. Следовательно, оппозиция к этим идеям и институтам не была серьезной угрозой государству и обществу. [6, 63-64] Не трудно сделать вывод и о влиянии идей Просвещения, Французской и других демократических революций на изменение взглядов о политических преступлениях.

В европейских странах до Французской революции обычно политические преступления ассоциировались с выступлениями против монархов и церкви. Секуляризация и дарование религиозной свободы привели к отделению церкви от государства. Следовательно, религиозная оппозиционность перестала быть политическим преступлением. Однако, не следует смотреть на этот период зарей безграничной толерантности всех политических взглядов. Французские революционеры ввели новые формулировки политических преступлений и требовали полнейшую поддержку от граждан. Для якобинцев пассивность и равнодушие были признаками враждебности к революции и проявлением духа «аристократизма». Как провозгласил Луи-Антуан Сен Жюст, соратник Максимилиана Робеспьера, в Национальном Конвенте 10 октября 1793 года: «Вы должны наказывать не только предателей, но и даже тех, кто являются безразличными; вы должны наказывать тех, кто являются пассивными в республике, и тех кто не делают ничего для республики». [7, 224]

Со временем представители европейских правительств и политических классов часто выступали за смягчение суровости наказаний за политические преступления. Франсуа Гизо, премьер-министр при короле Луи-Филиппе, утверждал, что каждый политический акт оправдан, потому что любой человек имеет право выражать свою политическую волю. Хотя европейские государства не отменили законы о политических преступлениях, политические преступники получали более мягкие наказания, чем уголовники. [8, 65-67]

Рост роли государства в регламентировании национальной жизни, расширение участия населения в парламентских и других представительных институтах, а также рост анархического терроризма, социалистических и профсоюзных движений, брожение среди этнических и религиозных меньшинств во многих европейских странах создали новые условия для переосмысления концепций и политики о политических преступлениях. Некоторые юристы и криминологи утверждали, что в государстве, основанном на принципе народной суверенности, всякая атака на правительство или национальный институт, избранный народом, может рассматриваться как атака на народ. Итальянские криминологи Чезаре Ломброзо и Родольфо Ласки определили политическое преступление как «любой насильственный вред, вызванный к законам, установленным большинством, чтобы сохранять политическую, экономическую, или социальную систему, которой оно (большинство) желает». [9, 68-69] Хотя большинство европейских государств не вернулись к более жестоким наказаниям политических преступников, стирание всех преград против убийства в Первую мировую войну способствовало применению более жесткого курса против политических диссидентов и в демократических, и в авторитарных государствах поствоенной Европы.

Условия политической жизни в европейских странах определялись элементами преемственности и переменами в развитии законодательства о политических преступлениях. Рассмотрим, как условия политической жизни в Российской империи повлияли на эволюцию законодательства о политических преступлениях.

Правительство Николая I в 1845 году приняло «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных». [10] Этот закон сочетал элементы уложения царя Алексея I 1649 года, военного положение царя Петра I – «Артикул воинский» 1716 года, и европейских уголовных кодексов. Третий раздел включал перечень наказаний для государственных преступников – преступления против монарха и правительства. Государственные преступления карались смертной казнью и были единственными преступлениями, караемые смертной казнью. Однако военный уголовный кодекс допускал смертную казнь для большего число преступлений и правительство позже использовало военные суды для процессов над террористами. Государственные преступления включали цареубийство, покушение на жизни императорской семьи, оскорбление величества (атаки на честь императора и его семьи), заговоры для совершения цареубийство и для свержения правительства во всей империи или в отдельных статьях, помощь и пособничество антиправительственным заговорам, недонесение государственных преступлений властям, государственная измена в войне.

Раздел четвертый включал перечень наказаний для преступлений против образа правления. Они не были караемы смертной казнью, потому что не имели целью свержение правительства. Преступления против образа правления охватывали широкий спектр от массовых восстаний до непослушания мелких административных распоряжений. [10, 69-70] Правительство рассматривало эти преступления, как нарушения права властей управлять страной.

Уложение 1845 года отражало элементы преемственности и перемен в представлениях правительства о политических преступлениях в середине ХIX века. Правительство признало возможность повторения массовых восстаний, которые имели место в XVII и XVIII веках (например, восстания под руководством Стеньки Разина в 1670-1671 гг. и Емельяна Пугачева в 1773-1775 г.). В этих восстаниях участвовали крепостные крестьяне, казаки, городские массы, однодворцы, низовое духовенство, старообрядцы, представители этнических меньшинств и даже представители мелкого дворянства. Стихийный характер и разобщенность целей и тактики стали главными причинами их подавления правительством. [11, 6]

Уложение отражало одну великую перемену в политической деятельности Российской империи. XVIII век был веком дворцовых переворотов. Участники переворотов только и старались заменить одного правителя другим. Они не ставили целью свержение самодержавия. Уложение 1845 года было своеобразным последствием восстания декабристов 1825 года и польского восстания 1830 года. Эти восстания совершены членами политических заговоров и имели целью свержение самодержавия. Они были движениями новорожденных политических классов. Вот почему можно рассматривать «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных вехой» в развитии политической жизни Российской империи.

Уложение 1845 года положило начало постоянному поиску самодержавия вплоть до Февральской революций по созданию совершенного уголовного кодекса, охватывающего все разновидности политических преступлений. Европейские модели не могли решить эту проблему, потому что антиправительственные действия широких слоев российских политических классов не имели эквивалентов в европейских странах. Мы имеем дело с еще одним фактором, подтверждающим особый пути Русской революции.

Продолжение следует…

Тони Рокки – магистр в области исторических наук (Торонто, Канада), специально для ИА REX

Примечания

1.Stepniak, S. Underground Russia; revolutionary profiles and sketches from life. New York: C. Scribner’s Sons, 1883.

2.Троицкий, Николай Алексеевич. «Народная воля» и её «красный террор». Опубликовано в книге: Индивидуальный политический террор в России (XIX - начало XX вв.): Материалы конференции. Москва 1996. С. 17-23.

3.Leroy-Beaulieu, Anatole. The Empire of the Tsars and the Russians. 3 vol. Translated from the third French edition with annotations by Zenaide A. Ragozin. New York: G. P. Putnam’s Sons, 1893-1896. Part I. The Country and its Inhabitants; Part II: The Institutions; Part III: The Religion

4.Leroy-Beaulieu

5.Daly, Jonathan W. Political Crime in Late Imperial Russia. The Journal of Modern History, Vol. 74, No. 1 (March 2002), pp. 62-100

6.Daly, Political Crime.

7.Andress, David. The terror: civil war in the French Revolution. London: Little, Brown, 2005.

8.Daly. Political Crime

9.Daly. Political Crime

10.Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1885 года. Составлено Н.С.Таганцевым. Издание тринадцатое. Санкт-Петербург: Государственная типография, 1908.

11.Daly. Political Crime

12.Avrich, Paul. Russian rebels. New York: Schocken Books, 1972.