Продолжая публикацию уже не самого доклада Трехсторонней комиссии «Кризис демократии» (1975 г.), а приложений к нему, завершаем сегодня первую часть («A») первого приложения (http://trilateral.org/download/doc/crisis_of_democracy.pdf). Всего частей в первом приложении три (они достаточно объемные), а приложений, в свою очередь, всего – два. Второе не общее, для всех участников Трехсторонней комиссии, а посвящено отдельно взятой Канаде. Подоплеки в этом искать не следует; Канада к моменту опубликования доклада не входила в «большую семерку», которая тогда была еще «шестеркой», но готовилась к вступлению в нее, которое состоялось через год, в 1976 году. Это потребовалось, поскольку «семерка» - полуофициальный рупор Трехсторонней комиссии и других закрытых институтов глобального управления, причем, рупор весьма символический: глав государств, олицетворяющих политическую демократию, по сути заставляют ее дезавуировать, озвучивая решения, принятые далеко не ими; более того, не демократически избранными, а «теневыми» фигурами. Несмотря на публикацию самого доклада и списка членов Трехсторонней комиссии, и тогда, и сейчас действует «правило “Chatham House”»: сообщать об обсуждаемых вопросах и ходе обсуждения в СМИ можно, но уточнять, кто именно и что говорил, - это не допускается.
Напомним, что в предыдущей публикации, вводной по отношению к приложениям, посвященной началу первой части («A») первого приложения к докладу, рассматривались два вопроса:
- эффективное планирование экономического и социального развития;
- укрепление институтов политического лидерства (https://iarex.ru/articles/52851.html).
Какие же выводы предложены участниками обсуждения в Киото читателям этого документа, который именно тогда был широко распространен на Западе, но скрыт от советской общественности?
Первое. Демократия в этих выводах была противопоставлена государственной способности. Было сказано, что «избыток демократии означает дефицит государственной способности…». «Более справедливое распределение между государственным авторитетом и общественным контролем» - при том, что в тексте доклада неоднократно говорилось о «дезинтеграции» такого контроля и об ответственности за это (глобальных) СМИ, - по сути означает подкоп под институты и государства, и гражданского общества. Атомизируется и принудительно разлагается вся существующая система ценностей, государственных и общественных связей. И делается это для того, чтобы разрушить все это в прах, «до основанья, а затем…» и создать на этом пустом, расчищенном месте с уничтоженными институтами и идентичностями, новую, ГЛОБАЛЬНУЮ государственность. Или, что точнее, квазигосударственность.
Второе. В глаза бросается то, что «контроль над инфляцией и продвижение экономического роста, взятие под особое внимание результатов такого роста, проявляющиеся в истощении ресурсов и загрязнении окружающей среды», - все эти вопросы, традиционно относящиеся к государственным компетенциям, поднимаются на щит на фоне откровенной дискредитации и подрыва государств. Почему? Ясно, почему: потому, что ставка делается уже не на них, а на транснациональный и глобальный уровни власти, которые соответствуют региональному принципу (и региональным группам) ООН, а также соответствующим планам и проектам. Так что указанный круг вопросов отнюдь не случайно противопоставляется демократии и ставится выше нее. Так и было задумано.
В предыдущей части уже приходилось привлекать читательское внимание к четвертому докладу Римского клуба «Пересмотр международного порядка» Яна Тинбергена, в котором был предложен принцип «функционального», то есть коллективного суверенитета.
Понятно также, что продвижение этих проектов на фоне продолжавшейся все эти годы европейской интеграции, осуществлялось в направлении «единой Европы»:
- которой стал Европейский союз, проявившийся спустя 17 лет после выхода «Кризиса демократии» (а основатель Римского клуба Аурелио Печчеи «предсказывал» его появления еще раньше, за 10 лет до «Кризиса демократии»);
- и на которую (в лице ЕС) разменяли другой союз – Советский. С тем, чтобы сохранив интеграционные тенденции в Старом Свете, обнулить иную, некапиталистическую модель развития и под этот шумок соединить капитализм с трансконтинентальной интеграцией под западным началом, обнулив восточное, советское.
Третье. Другим, не менее говорящим, противоречием указанных двух пунктов части «A» первого приложения можно считать постановку политической демократии в зависимость от экономического роста. Поскольку другой документ, предшествовавший «Кризису демократии», - первый доклад Римскому клубу «Пределы роста» (1972 г.), – экономический рост был ограничен производственными объемами как раз 1975 года, постольку указанная якобы «зависимость» на деле означает отказ опять-таки как от экономического роста, так и от демократии. Ибо без него она, оказывается, невозможна.
Еще раз хочется обратить внимание на используемый подход: одним документом рост «отменяется» и запрещается; другим с ним увязывается то, что общепризнанно, - демократия. Прямо отменить демократию – не поймут, значит, проделать это нужно вот такими «окольными» путями, обернув общественность вокруг пальца.
Четвертое. «Измельчание» политического поля, прогрессирующее и заметное уже в 1970-е годы отсутствие на нем масштабных фигур, выходящих авторитетом за границы своих стран, которое, как мы понимаем, является прямым следствием перемен, программируемых Трехсторонней комиссией и другими подобными институтами, побуждает авторов доклада предложить им альтернативу. Модель персонального лидерства, основанного на авторитете, предлагается заменить другой моделью – «институционального лидерства». При этом, учитывая, что институциональная сторона вопроса в рамках системы глобального управления как правило трактуется через призму не институтов-учреждений, а институтов-функций, такое лидерство максимально обезличивается, а его подлинные источники, как и принятые ими решения, – закрываются от общественности и выводятся за рамки обсуждения и тем более критики.
Что касается легальных властных институтов, то коллективным формам принятия решений, прежде всего парламентским, отдается приоритет перед персональными. Таким образом формируется система сдержек и противовесов, эффективная в штатных ситуациях, но не приспособленная к экстремальным; ответственность при этом размывается между всеми формальными исполнителями. Делается так несмотря на достаточно брезгливое отношение к парламентаризму как к находящемуся в кризисе «импотентному режиму ассамблеи».
Ключевое место в такой системе отводится лоббизму, как наиболее надежному, эффективному и проверенному средству продвижения интересов олигархии в органах власти.
Пятое. Несмотря на перечисленное, демагогически предлагается укрепить парламентаризм такими бессмысленными мерами, как «возвращение демократических дебатов в рамки административной процедуры». По большому счету, за этим стоит все то же стремление скрыть истинные, олигархические, источники настоящей власти и их трансграничный характер.
Шестое. Оценка, которая дана состоянию и перспективам демократии на Западе, еще тогда, в середине 1970-х годов, должна была побудить лоббистов вовлечения СССР в «обойму» Римского клуба, отказаться от этих замыслов, свернув участие в совместных с западом концептуальных проектах. Сегодня, когда реализация положений доклада о необходимости «свертывания демократии» и фактического перехода к диктатуре, причем глобальной, обретает уже не теоретическое обоснование, а практические очертания, тем более имеется причина крепко задуматься о «европейских» перспективах России, оставить попытки присоединиться к «общеевропейскому» дому и отойти от него подальше. Чтобы при обрушении не завалило обломками.
А теперь – продолжение первого приложения к докладу. Оформление, как обычно: курсив – это комментарии автора этих строк, обычный и полужирный шрифт – работа авторов доклада, в скобках – страницы английского оригинала (http://trilateral.org/download/doc/crisis_of_democracy.pdf).
* * *
КРИЗИС ДЕМОКРАТИИ
Доклад Трехсторонней комиссии
по государственной способности демократий
(1975 г.)
Авторы: М. Круазье, С.П. Хантингтон, Дз. Ватануки
Трехсторонняя комиссия была создана в 1973 г. частными гражданами Западной Европы, Японии и Северной Америки для поощрения более тесного сотрудничества между этими тремя регионами по общим проблемам. Она ищет пути улучшения понимания этих проблем, поддержки предложений по совместному управлению ими, формирования обычаев и практики совместной работы в этих регионах.
* * *
ПРИЛОЖЕНИЯ:
Приложение I. Обсуждение исследования в ходе пленарного заседания Трехсторонней комиссии (Киото, 31 мая 1975 г.).
<https://iarex.ru/articles/52851.html...>
3. Восстановление политических партий
Лояльность партиям, как лояльность церкви, государству, классам ослабляется на «трехстороннем» пространстве. Более высокообразованая, богатая и искушенная публика менее расположена слепо передоверять свою судьбу каким-то партиям и их кандидатам. Верность приверженцев, несмотря на внутрипартийные конфликты, всегда была краеугольным камнем демократии. Даже сегодня политические партии остаются незаменимыми при дебатах по вопросам, связанным с важным выбором, при консолидации политических интересов и развития лидеров. Чтобы продолжить функционирование в этом ключе партиям потребуется адаптировать себя к меняющимся нуждам и интересам электората. Если «постиндустриальный мир» - это мир, где королем являются знания, партиям потребуется больше внимание к удовлетворению этого запроса, так же как в более раннюю и бедную эпоху они сосредотачивались на таких материальных благах как работа, социальная поддержка и страхование (178);
Для успешного выполнения своих функций партиям необходимо, с одной стороны, отражать нужды основных социальных сил и групп интересов, а, с другой, быть относительно независимыми от конкретных интересов, а также способными аккумулировать широкие компромиссы между ними. Изменения в партийной структуре, членстве, лидерстве и деятельности должны быть направлены на сочетание этих противоречивых, но обязательных функций. В Европе, например, партии до сих пор подразделяются на «партии лидера» и массовые. Массовые партии делают особый упор на защите групп интересов и статуса, ставя ее вперед общего компромисса. Они не только не учат граждан трудности выбора и пониманию правительств, но и создают условия для их отчуждения. Не лучше работают и «партии лидера». Они более приспособлены к согласованию интересов, однако сужают поле деятельности и отказываются учить граждан реальному политическому участию (178-179);
КОММЕНТАРИЙ:
1) Очень важным является признание «постиндустриального» характера формирующегося мира. Постиндустриализм можно считать локальным проявлением постмодернизма в экономике. То и другое тесно взаимосвязаны, что доказывает: тренды, появившиеся в 1970-е года, выделенные в обсуждаемом докладе, получили и продолжают получать развитие сегодня.
Отдельно об «экономике знаний», которая является эвфемизмом включения в постмодернизацию Ватикана; мы и сами видим, что этот процесс, как говорится, пошел. Глобальные банки, например, Santander, в меньшей степени Intesa Sanpaolo, тесно связанные с Ватиканом, крупнейшими олигархическими группами и корпоративными и государственными (или надгосударственными, в рамках ЕС) банковскими объединениями (сетями), сегодня активно берут под контроль систему образования через раздачу грантов. Их получателями становятся в том числе ведущие российские вузы, в первую очередь, Высшая школа экономики.
2) Противопоставление «знаний» - работе и социальной поддержке – это не что иное, как продвижение интересов «креативного» «офисного планктона» в ущерб реальному сектору, то есть самозваной элиты – трудовым массам. Разве не это мы наблюдаем в России на всем протяжении постсоветского периода? И разве не подверглась уничтожающим ударам система образования, советскому периоду которой «креаторы» вменили в вину общедоступность, исключавшую элитарность?
3) Выполнение партийных функций ставится в зависимость от баланса между социальными и групповыми интересами. Между тем, первые – широкие, вторые – узкие, во многом, если не преимущественно, криминальные. Тем и другим предлагается компромисс. В 1995 году, в уже упоминавшемся докладе Комиссии (ООН и Социнтерна) по глобальному управлению и сотрудничеству, вопрос о приоритете групповых, олигархических интересов был поставлен еще более цинично и неприкрыто. «Управление и сотрудничество есть совокупность многих способов, с помощью которых отдельные лица и организации, как государственные, так и частные, ведут свои общие дела, - говорится в этом документе. - Это непрерывный процесс сглаживания противоречий интересов, их различий в целях осуществления совместных действий. Такой процесс включает всю систему правления и официальные институты, призванные обеспечивать уступчивость, согласие и существующие неофициальные договоренности между отдельными лицами и организациями, которые отвечают их интересам» (Наше глобальное соседство. М.: Весь мир, 1996. С. 19).
Между тем, каковы основные функции партий, если брать западную же классику? По одному из признанных ведущих авторов, французскому политологу Морису Дюверже, основных партийных функций четыре – политическая (социального представительства), электоральная (выборная), идеологическая, кадровая (рекрутирование во власть). Получается, что в «Кризисе демократии» эти функции, включая идеологию, представительство и выборы, ставятся в зависимость от олигархических интересов. И в соответствии с этими интересами предлагается корректировать партийные системы.
Разве мы не наблюдаем циничную «прозорливость» этих инициатив на примере нашего отечественного постсоветского суррогата под названием «партийная система»?
Нигде дилемма преобладания интересов представительства над интересами консолидации не проявляется более болезненно, чем в вопросах партийного финансирования. Исторически, политические партии, с одной стороны, всегда зависели от взносов индивидуальных членов и сторонников, а, с другой, - вложений бизнес-корпораций и профсоюзов. В дополнение, часть «трехсторонних» сообществ (включая скандинавские страны, Францию, Италию, Германию и Канаду) сейчас помогает партиям покрывать партийные расходы между и в период выборов (в Германии государственное финансирование составляет 35% партийных фондов) (179);
Восстановление партий, необходимое для эффективного функционирования демократической политики, по-видимому нуждается в диверсификации ресурсов, из которых формируются партийные фонды. Партии не могут зависеть только от индивидуальных или корпоративных, или государственных интересов – они должны сочетать все три ресурса (179);
Достижение баланса ассигнований между этими ресурсами требует различных действий в разных обществах. В США, например, недавнее узаконивание ассигнований денег публики на кандидатов в президенты выглядит шагом в правильном направлении. Как и движение последнего десятилетия в пользу расширения финансовой базы за счет обращений о пожертвованиях малых сумм к большому количеству граждан. С другой стороны, малая польза оказалась от законов, запрещающих взносы корпораций и, как показали некоторые судебные слушания, они часто обходились. Обсуждается отмена этих ограничений. Угрозы возможного контроля над партиями со стороны корпоративных интересов могут быть эффективнее преодолены за счет:
a) установлением полной транспарентности всех политических взносов,
b) уравновешиванием частных пожертвований государственных финансированием (180);
КОММЕНТАРИЙ:
Ну и что не сказано открытым текстом? Что корпоративное финансирование партий, то есть «прикармливание» их олигархическим бизнесом, нужно с одной стороны расширить, а с другой, - прикрыть «диверсификацией» и госфинансированием? При том, что последнее в значительной мере также отражает интересы корпораций, защита которых на Западе считается важнейшей задачей власти.
В Японии несопоставимость взносов крупного бизнеса в ЛДП в сравнении с другими партиями подрывает честность электорального соревнования и служит источником коррупции. Эта нечестность может быть устранена, во-первых, запретом корпоративных взносов или установлением на них жестких лимитов и также установлением транспарентности этих взносов. ЛДП должна пройти испытание, чтобы консолидировать легитимность японской демократии как таковой. Даже если эти меры потерпят крах из-за лазеек в законе, они все равно стимулируют более честное соревнование партий и активизируют индивидуальное финансирование партийной деятельности. В Японии это наиболее сложно, и политикам предстоит это стимулировать. Например, чтобы персональное спонсорство ассоциациями (коенкай) отдельных политиков осуществлялось только членами этих сообществ (180).
КОММЕНТАРИЙ:
Очень любопытно: японский опыт, как помним из заключительной главы доклада, объявляется «примером для подражания» остальных «трехсторонних» регионов. Означает ли это, что и в США и Европе нужно создать свои «коенкай» и ограничить спонсорство (и ответственность) политиков сугубо их кругом? То есть предельно сузить круг влияния на власть, создав и узаконив нечто вроде олигархической клики (или «кружка друзей рейхсфюрера СС», если обращаться к историческим аналогиям).
4. Восстановление баланса между правительствами и СМИ
Более 200 лет в западных обществах шла борьба за свободу прессы расследовать, критиковать, сообщать и публиковать выявленные поползновения правительств надеть узду на эту свободу. Свобода прессы абсолютно необходима для работы демократических правительств. Но как и любой свободой, этой – злоупотребляют. Последние годы показали значительный рост власти и влияния СМИ. В разных странах либо в результате политики издательств, либо по причине роста влияния журналистов и собственников, пресса стала во главе критиков правительства и других официальных властей. В некоторых странах традиционные нормы «объективности» и «внепартийности» были отброшены в пользу «адвокатского журнализма». Но ответственность СМИ должна расти пропорционально росту их влияния; серьезные меры нужны, чтобы восстановить баланс между СМИ, правительством и другими общественными институтами (181);
Эти недавние перемены во взаимоотношениях правительств и прессы особенно заметны в США. Усиление СМИ не похоже на подъем к власти промышленных корпораций в конце XIX в. Как корпорации «отмазывались» ссылками на пункты конституционного процесса, так современные СМИ защищаются при помощи Первой поправки (в конституцию США). В обоих случаях очевидно, что эти важные права подлежат защите, но то же можно сказать и о расширяющихся интересах общества и правительства. Коммерческий акт, подписанный между штатами, и шермановское антитрестовское законодательство установили регулирование деятельности новых экономических центров влияния в интересах общества. Нечто подобное сегодня необходимо в отношении СМИ. Особенно существует необходимость ограничить право прессы публиковать все, что она захочет без удержу, за исключением чрезвычайных обстоятельств. Кроме того, и у правительства должно быть право отказывать в передаче информации источнику. Нет необходимости отказывать органам власти и в праве на защиту от клеветы, и судам необходимо восстановить действие закона о клевете как способа проверки злоупотреблений прессы своей властью. Журналистам необходимо выработать собственные стандарты профессионализма и создать механизмы, такие как пресс-советы, для усиления их влияния в своей среде. Альтернативой саморегуляции должен стать правительственный контроль (181-182);
КОММЕНТАРИЙ:
Поскольку никто и никогда на Западе и прежде всего в США не покусится на корпоративные привилегии, данную рекомендацию следует читать следующим образом. СМИ-де нужно оставить роль «дезинтеграции старых форм контроля», но ограничить в проведении тех расследований, которые угрожают интересам «сильных мира сего».
Японская пресса, в особенности многомиллионные 5 национальных газет и связанные друг с другом коммерческие ТВ-сети, имеют отличные традиции и иные проблемы, чем в Западной Европе и США. Оппозиционность всегда была традицией японских СМИ, поэтому они равноудалены от партий и особенно чувствительны к общественному мнению. Функционирование японской демократии улучшится, если частные газеты более четко станут в поддержку или в оппозицию правительству (что это, как не поощрение управляемости процесса. – Авт.) (182);
В Западной Европе большинство наиболее традиционных и многотиражных газет в большей или меньшей степени зависят от олигополий (знаменательное признание. – Авт.). Эта перемена, первоначально воспринятая как признак и деполитизации, на самом деле усилила власть прессы как независимого института, что приближает ситуацию к американской и японской. Появляются такие же угрозы, которые требуют сложных, но обязательных контрмер (182-183).
5. Пересмотр цены и функций высшего образования
Огромное распространение высшего образования в «трехсторонних» странах пришлось на 1960-е гг. Это результат увеличения благосостояния, демографического роста в соответствующих возрастных группах и преодоления прежних представлений, что высшее образование – привилегия узкого слоя элитных групп. Результатом стало «перепроизводство» специалистов, для которых не было работы, увеличение бюджетных расходов и протесты низших классов, несогласных с налогами, которые шли в том числе на обучение «богатых». Появляется фрустрация в среде выпускников, неспособных отыскать достойную работу и такие же процессы в среде тех, кто не окончил ВУЗы – из-за неспособности сохранить завоеванную работу (183);
В США уже началось уменьшение количества выпускников – из-за превышения всех возможных ресурсов. Что нужно – адаптировать образовательные планы к экономическим и политическим целям. Нужно ли кардинально пересматривать концепцию колледжского образования ввиду его вклада в общий культурный уровень населения и возможного снижения уровня гражданской ответственности? Если ответ утвердительный, то необходимо просто снизить завышенные ожидания работы. Если негативный, то требуется вернуться к практике увязки программ с запросами промышленности (183-184);
В Японии всплеск высшего образования в 1960-е гг. был обусловлен его дешевизной (причем, правительство не подпитывало). Но сегодня многие частные университеты в банкротстве, а в качестве такое образование проигрывает настоящему университетскому. И поддержка частному малобюджетному образованию снизилась. Много неочевидностей в будущем японского высшего образования. Со стагнацией госбюджета образовательные фонды встанут перед серьезным выбором: низкокачественное и массовое высшее образование или высококачественное и элитарное? Япония быстро приближается к точке, в которой будет необходима перестройка высшего образования (184);
Как контраст, европейское высшее образование нуждается в консолидации и омолаживании больше, чем в перестройке. Здесь опять по-разному от страны к стране и от места в обществе. Но везде оно ограничено и консервативно. За редким исключением (профессиональная школа и отдельные страны, например, Британия), оно хаотично, неэффективно, оперирует устаревшим материалом и способствует росту оппозиционных настроений и отчуждения в среде студенчества. Никто не понимает серьезности этой опасности. Ведь высшее образование сегодня наиболее важная система выработки ценностей в обществе. И угроза – в том, что эта система работает либо слабо, либо наперерез интересам общества. До поры – до времени это проходит. И чем дальше – тем больше оно отбирает у молодого поколения стимул креативности (184-185).
КОММЕНТАРИЙ:
«Дилемма» между низкокачественной массовостью и высококачественной элитарностью – вымышленная, точнее, сконструированная. Вопрос совсем в другом: в приоритетах общества. Если приоритет – воспитание человека-творца, как в советскую эпоху, то появляется высококачественное массовое образование, как в СССР. Если же приоритет – «квалифицированный потребитель», как провозгласили министры Фурсенко и Ливанов, ибо «этого требует глобализация рынков», к которой «мы (то есть они) идем (идут)», - то это другой разговор. На выходе – резкое снижение и качества, и количества. И абсолютная правда в том, что образование – это вопрос ценностей. Сегодня навязывается потребленческий, элитарный ценностный стандарт, из которого вытекают индивидуализм и эгоизм, а нужен трудовой, производительный, порождающий на выходе коллективизм и морально-нравственную, если угодно религиозную, точнее, метафизическую мотивацию к труду (труд как «предмет доблести и геройства», а не поиск пропитания).
При этом «связь с запросами промышленности» - чистая демагогия, причем, демагогия дважды. Во-первых, потому что таким образом образование пытаются сделать платным, то есть как раз элитарным, заставив платить за него если не обучающихся, то бизнес, потребляющий кадры (бизнес заплатит больше); во-вторых, если связь – «с промышленностью», то почему у нас такое «перепроизводство» экономистов и юристов? Понятно ведь, что это – идеологический императив. А именно: переделать все под западные «рыночные» и «правовые» стандарты, оболванив и лишив будущего, как можно больше молодых людей. Внушить им ложные, несовместимые с русской традицией, ценности.
Ну, а оппозиционность в студенческой среде была всегда, еще во времена Царя Гороха. Не потому, что это «студенчество», а потому, что – молодежь, которой радикализм свойственен органически.
И напоследок: если есть в этом мире для Трехсторонней комиссии «положительные примеры», то это конечно же Британия. Еще бы она была отрицательным примером! Кто платит, тот и заказывает музыку.
6. Более активная инновационность в сфере работы
Очень длинная традиция существует на Западе и в Японии по государственному вмешательству в широкие сферы труда и социальной политики. Это – одно из величайших достижений «трехсторонних» демократий. Это - здоровье, снижение риска, большая безопасность, свобода ассоциаций, расширение прав, право на забастовку, предоставление защиты, рабочие советы, коллективные действия. Две новые проблемы появились, затмевающие старые:
1) Рабочая структура предприятий,
2) Содержание работы как таковой.
Эти проблемы, к сожалению, не поддаются простому правовому и административному решению. Они вызывают болезненную трансформацию социальных отношений, культурного пространства, авторитета т даже моделей поведения (185);
КОММЕНТАРИЙ:
1) Представленное «достижение» - отнюдь не «трехсторонних» демократий. В гробу они видали «достижения», ущемляющие «хозяев жизни»! Это – достижение СССР, на фоне существования которого обирать собственных граждан на Западе стало опасно, ибо вело к росту интереса к советскому опыту. Это – важный мотив разрушения советской системы, чтобы ограничить разросшиеся в конкуренции с ней социальные права собственного, западного населения.
2) Разве не видно, что под «двумя новыми» проблемами на самом деле понимается несколько иное, как дальше и увидим. Речь идет о переходе от индустриализма Модерна к постиндустриализму Постмодерна.
До сегодняшнего момента доминирующие социал-демократическая и даже либеральная школы мысли сосредотачивались на предложениях создания индустриальных систем по образцу политических. Они редко достигали успеха, ибо противоречили промышленной культуре и логике организации бизнеса. Это движение получило новый импульс, особенно в Западной Европе, под воздействием идей самоуправления, национализации как ключевых идей на политической арене (185-186);
Многие поддерживали умеренность участия труда в принятии важных решений, влияющих на политику предприятий в сферах производительности и условий труда. (В Германии это получило название «совместного определения политики предпринимателями и рабочими»). Это, как они считали, заставит профсоюзы действовать более ответственно. В некоторых случаях так и получалось. Однако, в целом, «совместное определение…» даже в Германии оказалось успешным лишь частично, а в других демократиях оно создало неразрешимые проблемы – или ввиду отклонения его профсоюзами без предложения иных вариантов умеренного взаимодействия, или потому, что рабочим удалось разрушить его цели (186);
Иная, более многообещающая и фундаментальная стратегия должна быть предложена для решения второй группы проблем – таких как работа, условия и организация труда. Это гораздо более конкретный круг вопросов, порождающих негодование, протесты, фрустрацию, порождаемых прежними соглашениями между трудом и менеджментом. Это проблемное поле, в котором становятся возможны серьезные перемены. Появились новое мышление и эксперименты, которые возможно получат широкое распространение и финансирование. Промышленность получит всевозможные стимулы для внедрения принципиально новых моделей организации. Это единственный способ ослабить напряжение при продвижении к постиндустриальному обществу в этой сфере – по-другому преодолевать тактику шантажа и новое инфляционное давление. Кроме того, это единственный способ восстановить статус высококвалифицированного ручного труда и решить усиливающую проблему иммиграции в Западную Европу, которая в перспективе может стать сопоставимой с расовыми проблемами в США (186-187).
КОММЕНТАРИЙ:
1) Тренд от индустриализма к постиндустриализму проговаривается открытым текстом (напомним, что речь идет об итоговом документе, результирующем весь доклад). Правда, постиндустриализм стыдливо «ограничивается» промышленностью. Но мы-то с вами, читатель, понимаем, что Постмодерн, его предполагающий, - это иной, по сравнению с индустриальным Модерном, уклад, в том числе технологический. Поэтому речь пойдет не об «этой» (промышленной), а обо всех сферах, включая упомянутое образование, политику, культуру, наконец…
2) В рамках постиндустриализма – внимание, это важно! – невозможными становятся, как следует из доклада, «прежние соглашения между трудом и менеджментом» (грубо говоря, «раскатанную» губу придется «закатать» обратно); в этом и заключается «серьезность перемен».
3) Ну, а насчет расовых проблем в Европе, то во-первых, это отсылка к фашизму, а во-вторых, отнюдь не «гениальное предвидение», а проектный расчет, формировавшийся еще в 1970-е годы, что мы и наблюдаем в современности.
7. Создание новых институтов для совместного продвижения демократии
Эффективная работа демократических правительств в «трехсторонних» обществах не может более рассматриваться как дарованная свыше. Усиливающиеся требования и давление на демократические правительства, а также кризис правительственных ресурсов и публичного авторитета требуют более открытой совместной работы. Можно потребовать более надежного обеспечения безопасности и ресурсов от фондов, бизнес-корпораций, профсоюзов, партий, гражданских ассоциаций и, где возможно и допустимо, государственных агентств – для создания ИНСТИТУТА ДЛЯ УКРЕПЛЕНИЯ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ (выдел. – Авт.). Целью такого института мог бы стать совместный поиск ответа на общие проблемы, связанные с оперированием демократии в «трехсторонних» обществах, расширением сотрудничества между институтами и группами по общим заботам между «трехсторонними» регионами, поощрением «трехсторонних» обществ в изучении и распространении опыта друг друга в более эффективном функционировании демократии. Такой обмен опытом давно применяется в экономической и военной сферах, и необходимо поощрять его распространение на политическое поле. Такой институт смог бы выполнить полезную функцию в привлечении внимания к специфическим наболевшим вопросам, как, например, критический характер проблем, противостоящих демократии в Европе (187).
КОММЕНТАРИЙ:
Говорят, язык дан политику, чтобы скрывать свои мысли. Политику – да, но не идеологу. Генри Киссинджер в своей докторской диссертации еще 60 лет назад сделал вывод, что это неправда полагать и надеяться, что тоталитарные экстремисты, оказавшись у власти, воздержатся от выполнения обещанного. Они будут это делать, констатирует патриарх американской и мировой политики, далеко не чуждый «теневым», «концептуальным» структурам глобальной власти.
Так вот ОНИ будут:
- создавать «институты для укрепления демократических институтов», разумеется, транснациональные и глобальные;
- «обмениваться опытом демократии» в рамках «трехсторонних» регионов (В. Высоцкий: «Из заморского из лесу, где и вовсе сущий ад, / Где такие злые бесы, чуть друг друга не едят, / Чтоб творить им совместное зло потом / Поделиться приехали опытом…). Вот они и поделились…;
- расширять «трехсторонние» регионы (в 90-е гг. на всю Европу, в 2000-е – на Азиатско-Тихоокеанский регион);
- выходить за рамки «трехсторонних» регионов, навязывая им свои миссии (перечитайте Третью Стратегическую концепцию НАТО, Лиссабонский саммит 2010 г.) и т.д.
Более того, ОНИ непременно будут расширять «поле критичности», вслед за «трехсторонними» регионами, выводя критичность на глобальный уровень.
ОНИ все это будут делать. И делают.
«Институт для укрепления демократических институтов» - не что иное, как «СУБЪЕКТ ДЕМОКРАТИИ» из второй, «европейской» главы. А также калька с «теневых» институтов, подобных Трехсторонней комиссий. Поэтому когда подобное произносится на ее уровне, то знайте, что речь идет о создании новых, более эффективных, институтов, а в перспективе - и их сетей. Именно это и произошло в постсоветскую эпоху.
«В настоящее время мы сотрудничаем со всеми, кто может заставить все национальные государства нашего мира забыть о загадочной силе, называемой суверенитетом, - говорил, выступая в 1931 г. в Копенгагене, научный директор лондонского Королевского института («Chatham House») Арнольд Тойнби. – И мы постоянно отрицаем то, что делаем в действительности» (Цит. по: Хаггер Н. Синдикат. История мирового правительства. М.: Алгоритм, 2009. С. 44).
Продолжение следует
Павленко Владимир
Комментарии читателей (0):