За кулисами «Кровавого воскресенья»

О событиях 9 (22 – по новому стилю) января 1905 года в Петербурге, наверное, может рассказать каждый. О том, как празднично одетые рабочие под предводительством священника (и агента охранки) Георгия Гапона с иконами и портретами Николая II шли к Зимнему дворцу. Как царское правительство, желая остановить надвигавшуюся революцию, приказало войскам расстрелять мирное шествие. И как вместе с рабочими, их женами и детьми была расстреляна вера народа в царя.

Всё это, повторюсь, может рассказать каждый. Потому что история эта известна всем. Известна из школьных учебников, газетных и журнальных статей, из книг, фильмов, телепередач и т.п. Правда, опять же, перед каждым, кто брал на себя труд вдуматься в вышеизложенное, неминуемо возникал целый ряд вопросов.

Почему, например, с революцией боролись столь оригинально: стреляя не в бунтовщиков, а в верноподданных тружеников, всецело уповавших на царя-батюшку? И почему «агент охранки» поп Гапон, подведя рабочих под пули, не отправился получать от жандармов вознаграждение за успешно выполненное задание, а сбежал за границу, к революционерам-эмигрантам? И почему эти самые революционеры не расправились с «полицейским провокатором», а, наоборот, - приняли его с распростертыми объятиями? И много-много других «почему?», ответы на которые не давали ни учебники, ни фильмы, ни научные монографии. Что же на самом деле произошло в тот злополучный день? Ныне событиям «Кровавого воскресенья» исполняется 111 лет. Достаточный повод для того, чтобы поговорить о них подробнее.

Революционер в рясе

А начать, видимо, стоит с главного «героя» 9 января. Георгий (Юрий) Аполлонович Гапон увлекся революционными идеями ещё во время учебы в Полтавской духовной семинарии. Он и священником стал только потому, что в рясе удобнее было вести антиправительственную пропаганду. Представитель православного духовенства пользовался уважением в народе и не вызывал подозрений у полиции. Эти, связанные с принятием сана священника, выгоды Гапон в полной мере ощутил, когда в 1904 году оказался во главе «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга».

Созданное с разрешения властей «Собрание» ставило своей задачей организацию досуга столичных пролетариев. Оно устраивало вечера отдыха, концерты, лекции. Революционные лозунги там не провозглашались. Антиправительственные речи не допускались. Крамольные разговоры не велись. Полиция и градоначальник были довольны. Рабочие тоже. Одним словом, всё обстояло благополучно. Но только на первый взгляд.

В душе «отец Георгий» (который, кстати сказать, в охранке никогда не служил) оставался непримиримым противником самодержавия. Вместе с небольшой группой единомышленников он разработал революционную программу действий. По словам приближенного к Гапону Николая Варнашева, было решено «вести дальнейшую работу под флагом этой программы, не высказывая её прямо, а постоянно, при всяком удобном случае внедряя в сознание собравшихся рабочих». Вместе с тем Георгий Аполлонович стремился установить связь с профессиональными революционерами.

Последние, в свою очередь, пристально следили за «Собранием». Они хорошо представляли, каким образом можно использовать легальную организацию, и, конечно, не отказались от сотрудничества. Вскоре поп полностью попал под влияние представителей революционных партий. «Гапон – это пешка, и весь вопрос, кто эту пешку двигает», - самодовольно заявлял эсер Пинхус Рутенберг, приставленный к нему в качестве опекуна.

Впрочем, «пешку», вероятно, двигали не только партийные деятели. Шла русско-японская война. Агенты японской разведки старались разжечь смуту во враждебной стране и всячески поддерживали революционное движение в России. Вряд ли они обошли вниманием революционера в рясе.

Тем временем рабочие ни о чём не догадывались. Они по-прежнему верили «батюшке Георгию», посещали лекции и концерты. В «Собрание» записывалось всё больше людей. К декабрю 1904 года количество его членов исчислялось тысячами. Это была значительная сила. Следовало только удачно выбрать момент, чтобы распорядиться ею.

Забастовщики поневоле

Момент настал накануне нового, 1905 года. В Петербург пришло известие о падении Порт-Артура. Неудачный ход войны давно вызывал ропот в обществе. Очередное поражение усилило недовольство. Революционеры решили воспользоваться ситуацией для организации массового выступления против царизма.

Поводом для бунта стало увольнение одного из рабочих Путиловского завода. Уволили его справедливо – за пьянство и лень. К тому же произошло это ещё три недели назад, и никто тогда не протестовал. Тем не менее «отец Георгий» и те, кто за ним стоял, попытались теперь поднять волну возмущения. Они распустили слух, что уволен не один, а четверо рабочих. И не за пьянство и лень, а за членство в «Собрании». Гапон призвал к забастовке.

Выяснилось, однако, что своё влияние он переоценил. Рабочие благоговейно внимали «батюшке», когда он говорил о Христовом учении, но призыв к стачке встретили иначе. Бастовать они не хотели. Явившиеся на заводы и фабрики посланцы попа натолкнулись на неожиданное сопротивление.

«Положение делалось неловкое, - вспоминал соратник Георгия Аполлоновича Николай Петров, возглавлявший один из районных отделов «Собрания». – Кого заставишь бросить работать – одеваться не идут, или оденутся – из мастерской не выгонишь. Некоторых чуть не силой приходилось всовывать в пальто, а некоторые постоят, одевшись, и опять раздеваются. Чувствовалось нехорошо, слёзы навёртывались на глаза, язык присыхал к гортани от уговоров и убеждений».

Выручили уголовники (с ними у революционеров был налажен тесный контакт). Сплоченные банды врывались на предприятия, беспощадно избивая всех, кто отказывался бросать работу. А полиция бездействовала. Наряды городовых появлялись на заводах уже после того, как криминальные элементы выгоняли оттуда рабочих.

Позднее полицейских будут упрекать в нерасторопности, указывать, что если бы они действовали энергичнее, дальнейших печальных событий можно было бы избежать. Всё это, безусловно, так. Однако медлительность блюстителей закона имела объяснение. Их сдерживал… министр внутренних дел Петр Святополк-Мирский.

Трудно с полной уверенностью говорить о причинах столь странного поведения высокопоставленного чиновника, в обязанности которого входило недопущение беспорядков. Будучи человеком либеральных убеждений, он, возможно, просто не хотел применять силу. Но не исключено и другое. Вирус измены уже начал поражать правящий слой Российской империи. В феврале 1917 года, когда предателей в аппарате управления окажется слишком много, государство рухнет. В 1905-м «болезнь» только начиналась. И министр внутренних дел Святополк-Мирский являлся, может быть, «первой ласточкой». Точнее, первым буревестником.

Как бы то ни было, стачка расширялась. Ошалевшие от безнаказанности криминал-революционеры переходили от предприятия к предприятию, останавливая их. За несколько дней к забастовке поневоле «присоединились» более ста тысяч человек. «Борцам за свободу» оставалось лишь спровоцировать беспорядки. Ради этого и была выдвинута озвученная Гапоном идея: идти к царю с петицией.

На убой

Первоначально петиция не содержала в себе ничего революционного. Она ограничивалась просьбами о повышении зарплаты, улучшении условий труда и т.п. В таком виде прошение зачитывалось рабочим и единодушно одобрялось ими. Люди ставили свои подписи на отдельных листах бумаги. Затем заполненные подписные листы прилагали к основному тексту. Вот только… это был другой текст.

Активистка «Собрания», пламенная революционерка Любовь Гуревич признавала впоследствии, что уже после сбора подписей петиция была «слегка видоизменена и кое в чем дополнена». Скромное «кое в чем» состояло из политических требований (вплоть до созыва Учредительного собрания). Без ведома рабочих, но от их имени эти требования отослали властям с припиской, что в воскресенье, 9 января, народ придет к царю, чтобы добиваться исполнения изложенного в петиции.

Расчет был прост. Получив известие о готовящемся движении революционно настроенных масс к Зимнему дворцу, правительство вынуждено будет вызвать войска. Столкновение станет неизбежным. Вспыхнут беспорядки, которые перерастут в восстание. Не важно, что оно имеет мало шансов на успех. Главное – вызвать кровопролитие. «Убежден, что нас расстреляют, - говорил Гапон сообщникам 8 января. – Но за один завтрашний день, благодаря расстрелу, рабочий народ революционизируется так, как другим путем нет возможности это сделать и в десять лет».

Поп заставлял рядовых членов «Собрания» клясться на Библии, что все они, причем обязательно с семьями, примут участие в шествии ко дворцу. Присутствие членов семей было важной составляющей революционного плана. Близкий в то время к Георгию Аполлоновичу журналист Александр Матюшенский, приписав себе авторство коварного замысла, откровенничал потом в эсеровском журнале «Красное знамя»: «Я толкал женщин и детей в резню, чтобы вернее достичь поставленной цели. Я думал: уничтожение взрослых мужчин простят, но женщин, матерей с младенцами у груди – никогда! Значит, пусть идут они, - думал я себе, - пусть гибнут, и вместе с ними погибнет единственный символ, который сковал Россию кандалами рабства, муки и стонов».

Утром 9 января нарядно одетые люди сходились к отделам «Собрания». Они были уверены, что сегодня их будет ждать царь (ведь так сказал «батюшка Георгий»!). Из разных районов стройными рядами направился народ к центру города. Гапон в священническом облачении шел во главе колонны Нарвского отдела. Рядом с ним, переодетые дьяконами, шествовали несколько эсеровских боевиков, несли иконы и хоругви (чтобы их раздобыть, ограбили ближайшую часовню), а также царские портреты.

Маскарад был необходим, чтобы увлечь за собой ничего не подозревающих рабочих. «В наших рядах, - отмечала в мемуарах социал-демократка Александра Соколовская, вошедшая в историю как первая жена Льва Троцкого, - на выступление 9 января смотрели как на демонстрацию невиданных до того размеров. Своеобразный же характер демонстрации давал возможность стянуть в ее ряды такие кадры, которых иначе не двинуть бы».

В толпу заранее внедрились группы вооруженных революционеров. До определенного времени они вели себя тихо и ничем не отличались от окружающих. Но стоило шествию приблизиться к воинской заставе, все изменилось. Боевики внезапно открыли стрельбу из револьверов, стали швырять в солдат камни и куски льда, выкрикивать антимонархические лозунги, поднимать красные флаги. Дождавшись ответных выстрелов, они тут же разбежались, подставив под пули растерявшихся рабочих. Это привело к тому, что среди убитых и раненых вместе с действительными бунтовщиками оказались ни в чем не повинные люди.

Справедливости ради надо отметить, что у военного командования не было иного выхода, кроме использования силовых методов. Революционеры готовились идти до конца. Кровопролитие произошло бы даже в случае полного отсутствия воинских частей на улицах. Позднее в узком кругу Гапон признавался, что если бы навстречу «верноподданническому шествию» вместо солдат вышел бы сам Николай II, то императора сразу же «убили бы, застрелили в полминут, в полсекунд!». Затем планировалось разграбить Зимний дворец и поджечь город.

Власти выбрали меньшее зло, попытавшись задержать толпу на подступах к центру столицы. Приказ применить силу отдавался только в крайних случаях, после многократных предупреждений и увещеваний. Первыми огонь открыли революционеры, а первыми жертвами в тот день стали два полицейских, застреленные боевиками у Нарвских ворот…

«Для беспристрастного наблюдателя совершенно ясно, что войска до момента столкновения вели себя более мирно, чем толпа (не войска двигались на толпу, а толпа на них), что со стороны командиров прилагались все старания к тому, чтобы избежать необходимости прибегать к оружию, и что последнее каждый раз пускалось в ход лишь тогда, когда толпа (которую, однако, необходимо было остановить) выказывала явное намерение прорваться чрез военную преграду, - констатировал дореволюционный исследователь тех событий П. Алмазов. – Если тут была «провокация», то она была, несомненно, со стороны толпы, или точнее – со стороны тех сознательных и бессознательных революционных элементов, о присутствии которых в ней нам теперь слишком хорошо известно, благодаря вполне компетентным свидетельствам самих же господ революционеров. А присутствие в толпе мирных рабочих нескольких сот подпольных революционеров и бомбовщиков очевидно делало очень сомнительным «мирный» характер всей толпы. Пустой чугунный шар сам по себе имеет, бесспорно, вполне «мирный» характер, но попробуйте начинить его динамитом!»

О том же уже после революции 1917 года писал видный большевик Владимир Бонч-Бруевич. «Обыкновенно принято думать, - замечал он, - что 9 января было мирной демонстрацией, когда народ под предводительством священника Гапона шел к Зимнему дворцу, чтобы «лицезреть» царствовавшего тогда Николая II и подать ему челобитную. Действительно, была такая толпа, которая шла за Гапоном, но это далеко не все… Помимо этой части демонстрации, была громадная масса рабочих, которая шла на демонстрацию с совершенно иными целями. Эта рабочая масса была настроена вполне революционно, шла, насколько могла в то время, вооруженною и старалась всюду не только вести пропаганду и политическую агитацию, но и оказывать прямое сопротивление войскам».

Итог столкновений: 96 человек убиты, 333 ранены (революционная пропаганда преувеличит потом эти цифры в сотни раз). «Тяжелый день! – записывал в дневник Николай II. – В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных районах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!»

По-иному отреагировал на случившееся писатель Алексей Максимович Пешков (более известный как Максим Горький). Он вращался в революционных кругах и имел прямое отношение к подготовке беспорядков. При успехе бунтовщиков Горькому был обещан портфель министра народного просвещения в революционном правительстве. Разумеется, Алексей Максимович находился в гуще событий. После происшедших столкновений он толкал речи на митингах, говорил, что потрясен гибелью мирных людей, подписывал воззвания, осуждал царский режим и выражал сочувствие близким погибших. А вернувшись поздно вечером домой, хладнокровно писал жене: «Итак – началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренне и серьезно поздравляю. Убитые – да не смущают – история перекрашивается в новые цвета только кровью».

Достаточно сопоставить суждения прозванного «кровавым» царя и близкого к большевикам «пролетарского гуманиста», чтобы понять, кто на самом деле стремился к кровопролитию 9 января 1905 года.

На следующий день

Ответственность за трагедию революционеры постарались переложить на царский режим. Однако сделать этого не получилось. Вопреки позднейшим уверениям советских историков, вера в царя расстреляна не была. Рабочие своими глазами видели, кто повинен в гибели их товарищей. И когда на следующий день партийные агитаторы явились подбивать народ к «дальнейшей борьбе», то нарвались на решительный отпор.

«Нам удалось собрать небольшую толпу, открыть собрание и в небольшой речи попытаться подвести итоги вчерашнего дня. Но на первое резкое слово критики существующих политических условий из толпы раздался голос: «В пропасть ты нас тащишь! Повесить тебя надо!» - рассказывал социал-демократ С. Сомов, вынужденный спешно ретироваться от возмущенных рабочих.

Партийцы приходили в отчаяние. «Рабочая масса крайне инертна, тупа и несознательна. Она не способна бороться за себя, - доносили своим вождям революционеры. – Отсталые рабочие видят виновников происшедшего в интеллигенции и студентах».

«Студенты доказали, что они умеют умирать за рабочее дело; один из них на Васильевском острове умер, пронзенный восемью ударами штыков после того, как он водрузил красное знамя на баррикаде, - сообщал симпатизировавший революции корреспондент французской социалистической газеты «Юманите» Этьен Авенар. – Несмотря на это, во многих рабочих кварталах на интеллигентов смотрят с недоверием; кое-где их побили и прогнали, а рабочие поговаривают о новой демонстрации, чтобы поджечь на сей раз уже не Зимний дворец, а университет».

Не смогли противники самодержавия возмутить и провинцию. Попытка организовать всероссийскую стачку протеста против «жестокой расправы царизма с безоружным рабочим людом» с треском провалилась. Даже в знаменитом революционной традицией Сормове призыв к забастовке отклика не нашел.

«Может быть, это вранье, - говорил мне один рабочий, - может быть, рабочие были не безоружны, и царь, зная об этом, принял такие суровые меры.

Другой, более развитой, рабочий, высказывал другие предположения:

- Возможно, что все это подстроено буржуазией, интеллигенцией, чтобы как-нибудь вызвать нас на революцию, а самим при удаче захватить власть», - так описывал ситуацию в Сормово большевик Василий Каюров.

Некоторый успех революционная агитация имела лишь в западных регионах Российской империи, где пролетариат в значительной мере состоял из представителей национальных меньшинств.

«В стачках почти повсеместно участвовали одни еврейские рабочие, - подчеркивал известный в 1920-х годах советский историк Наум Бухбиндер. – Русские же рабочие (русскими до революции называли не только великороссов, но и украинцев и белорусов – Авт.) не везде присоединялись. В мастерских со смешанным составом наряду с евреями оставляли работу и русские рабочие. Те же предприятия, где работали исключительно русские, во многих местах вовсе не примыкали к стачке. В целом ряде городов при попытках остановить заводы и фабрики русские рабочие оказывали сильное сопротивление. Так обстояло, например, в Минске, Бобруйске, Пинске, Дубровно, Бердичеве, Брест-Литовске. Еврейские рабочие, начиная стачки, ждали присоединения христианских рабочих; отказ последних сильно влиял на настроение бастующих; в некоторых городах это послужило причиной преждевременного прекращения забастовок».

Инициаторам революции понадобилось несколько месяцев, чтобы вызвать в стране массовые бунты и восстания. Как это происходило – особая история. О ней – как-нибудь в другой раз…