В структуру любой государственности входит система исторических символов и идей, объединяющих население государства в единое целое, скрепляющее государственно-организованный народ общей исторической памятью. Историю любого общества в принципе можно подразделить на историю общественно-политических процессов и историю системы символов.
Для изучения феномена российской государственности важны оба вышеуказанных компонента исторического процесса. Нельзя сказать, что они существуют изолированно друг от друга. Символы являются своеобразным структурообразующим материалом отечественной истории, они подобны кристаллам и маякам, служащим народу ориентиром в стремительном меняющемся временном пространстве. Исходя из этого, необходимо рассматривать совокупность исторических символов и процессов в их фундаментальной неразрывности и тесной взаимосвязи между собой.
Естественно, размеры настоящей статьи не позволяют в ней проводить анализ всех без исключения социально-политических процессов, имевших место в российской истории. В рамках данного исследования для нас представляется важным отследить общую эволюцию идейно-смысловых основ и системообразующих конструкций российской государственности на ее различных этапах, понять, ЧТО ИМЕННО придавало России форму ее магистрального движения. Определить контуры будущего России возможно, только опираясь на вышеуказанное знание, что придает затронутой нами тематике качество особой актуальности.
Итак, общий анализ исторического пути развития российской государственности позволяет прийти к следующим выводом.
Огромную смыслообразующую роль на первых этапах развития русской государственности сыграла православная церковь. В эпоху Киевской Руси, а также последующего за ней периода феодальной раздробленности она выступала в качестве хранительницы «живого огня» русского мира, сохраняющего преемственность веков и указывающего пути развития будущего. В непростой удельный период российской истории, междукняжеских усобиц и бесконечного дробления русских земель именно система стремительно возникающих на бескрайнем русском пространстве монастырей служила очагами духовности и самоотверженного служения Богу, стягивая воедино когда-то могучий и сильный древнерусский организм.
БУДЬТЕ В КУРСЕ
- 28.08.15 Правительственная «десталинизация»: «целесообразность» против законности? / Владимир Павленко, Михаил Шеповалов
- 01.04.15 Концепция государственности / Олег Юрин
- 18.03.15 Политическая система России скоро начнёт меняться / Сергей Исрапилов
- 18.03.15 Крым станет победой России только после смены экономического курса: Юрий Крупнов
В то же самое время политический и социальный идейно-смысловой контент Древней Руси не был всецело и стопроцентно религиозным. Его церковное содержание в значительной степени дополняли светские государственно-патриотические трактаты наиболее образованных князей и митрополитов (Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха, Иллариона и Клима Смолятича и других), которые ложились в основу древнерусской политической идеологии.
В более позднюю, московскую эпоху исключительно важное историческое значение сыграло учение монаха Филофея «Москва-Третий Рим». Именно оно впервые фундаментально обосновало русскую цивилизационную самобытность и ее непреходящее историческое предназначение.
К церковному самосознанию народа и к произведениям мастеров древнерусской политической мысли следует прибавить стихийно формировавшуюся веками народную память - систему коллективных воспоминаний множества поколений о великих и малых событиях прошлого. Ярким примером этого служит масштабнейшая по своему времени Куликовская битва, состоявшаяся в 1380 году, память о которой сыграла весьма значительную роль в плане формирования вокруг Москвы нового исторического очага русской государственности. Более того, победа в ней во многом окончательно оформила и завершила результат исторический процесса, шедший несколько предыдущих столетий, и выразившийся в возникновении единой великорусской народности.
Изначально древнерусское государство нельзя было назвать моноэтническим. Многие восточнославянские племена, проживавшие на определенных территориях, смешиваясь друг с другом, формировали региональные субэтносы, отличающиеся друг от друга многими ментально-культурными особенностями.
Помимо восточнославянского социокультурного ядра, Древнюю Русь населяли многие инонациональные группы. На восточной границе ее проживали тюркоязычные «черные клобуки», на севере - финно-угорские племена, на западе – литовские племенные союзы. Эти народности, сохраняя ментальные особенности, язык и культуру, проявляли лояльность древнерусскому государству, платили подати, несли военную службу. Таким образом, социокультурное устройство Руси изначально отличалось сложностью и многообразием. Этот фактор в значительной степени предопределил ее дальнейшее вековое развитие.
В середине 16 века, к моменту покорения войском Ивана Грозного Казанского, Астраханского и Сибирского ханств, Россия становится государством не только многонациональным, но и многоконфессиональным, что в условиях господствовавшего тогда Средневековья являлось серьезным историко-социальным феноменом. В указанный период времени в России имело место начало векового братского общежития между православием и традиционным исламом, а впоследствии и с иными конфессиями, господствовавшими в ее отдельных регионах. История идейно-политического синтеза православия с традиционными пророссийскими иноверческими мирами изучена слабо, и вопрос этот еще ждет своего исследователя. Тем не менее, на подсознательном уровне указанная система духовных и идейно-символических конструкций дала российской историко-культурной личности совершенно особенные очертания и свойства.
Смутное время в России, вызванное династическим кризисом, многочисленными экономическими бедствиями и масштабной военной интервенцией, поставило государство на край гибели. Эти годы показали, насколько в обществе, с трудом изживающем из себя феодально-удельные пережитки, было сильно значение крепкой единоличной власти. Межсословная рознь, существовавшая в то время, представляла едва ли не большую опасность, чем нападение внешнего врага. Преодолеть смуту в обществе оказалось возможным лишь в результате создания всесословного земского ополчения и консолидированного избрания на престол нового монарха и новой династии. Последствия Смуты преодолевались затем многими десятилетиями.
В середине 17 века в России происходит церковный раскол. Он наносит русскому обществу большую травму. По некоторым данным, раскольниками стала пятая часть тогдашнего населения. Его негативным следствием оказалось значительное ослабение роли церкви в российском обществе в качестве общенациональной цементирующей силы. Петровская секуляризация церкви, осуществленная на полвека позже, во многом лишила ее также идеологической и социально-политической независимости, что резко сузило ее возможности осуществлять необходимое обновление идейно-смысловой базы жизнедеятельности российского общества в соответствии с требованиями времени.
Петровские реформы, осуществленные в начале 18 века, резко усилили возможности российского государства, но, в то же самое время, провели к бескомпромиссному слому господствовавшей ранее многовековой старо - московской традиционности. Петровская «модернизация», однако, в корне отличалась от одновременных с нею европейских процессов становления буржуазных отношений, шедших рука об руку с протестантской Реформацией. Одним из таких отличий стало то, что европейский «правовой барьер», ставший альфой и омегой всей западной общественной жизнедеятельности, Россией взят не был. Иными словами, право в России не приобрело характера всеобщего и верховного регулятора социальной жизни, по-прежнему оставаясь на вторых, «дополнительных» ролях, в то время как старая допетровская система обычаев и традиций, была, как мы уже сказали, безжалостно уничтожена. Всеобщим доминирующим регулятором жизни в послепетровское время стала культура - трудно формализуемая система образцов поведения, взятая из реальной жизни, а также из произведений мастеров творчества – устного народного жанра, живописи, литературы и т.д. Этот удивительный феномен русской жизни до сих пор слабо изучен, между тем как он до сих пор в неявном виде регулирует функционирование общероссийской повседневности.
В течение всего 18 века стремительно росли роль и статус российского дворянства. Из сословия, осуществляющего служилые функции, оно превратилось в полноценную элитную прослойку, властные прерогативы которой твердо гарантировались существовавшим тогда самодержавием. В то же самое время рост социального статуса дворян происходил одновременно со снижением градуса их социальной ответственности. Суровая система обязанностей, которыми дворянство наделил Петр, неуклонно уменьшалась его приемниками, все более превращающими данную группу людей из сословия «для службы» в сословие «для себя». Кризис элиты стремительно нарастал, и уже к началу 19 века эта прослойка не стремилась ни к каким серьезным общественным перемен, заботясь в основном о собственном социальном благополучии. Множество ярких исключений (декабристы, мастера культуры «золотого века», многочисленные яркие публицисты) лишь подтверждало указанное правило.
Нарастающий элитный кризис стал дополняться во второй половине 19 века кризисом идейно-смысловым. Блестящие победы России на Балканах в эпоху русско-турецкой войны 1877-78 годов, едва не приведшие к исполнению русской вековой мечты – поднятия Креста над Святой Софией и взятию Россией контроля над христианскими святынями Палестины - были перечеркнуты крупнейшими европейскими военными державами того времени. Созвав Берлинский Конгресс в 1878 году, они фактически свели к нулю какое-либо серьезное участие России в разрешении балканских дел, и, тем более, перспективы реализации заявленных глубинных целей. Масштабное разочарование той эпохи стало приводить к отходу значительного сегмента российского общественного актива от православной идеологии. Основная его часть стала находить поддержку в марксизме – передовом революционном учении того времени. Успеху развития марксизма в России также способствовали происходящие в стране социально-экономические процессы, в ходе которых в обществе росло отторжение европейского капиталистического духа, и поиск идейных конструкций построения «царства божия на земле», изобильной и социально-справедливой общины будущего, приобрел исключительную актуальность.
Многие годы в российском интеллектуальном патриотическом сообществе ведется спор о соотношении идеологических и социокультурных феноменов классического марксизма и русского общинного коммунизма. Вопрос этот сложен, исключительно интересен, и ответ на него способен объяснить многие вещи в формировавшихся в то время основах будущей советской идеократической системы. С одной стороны, через марксизм как идейно-смысловое учение, прошел практически весь общественный актив, вышедший в начале 20 века на авансцену действия. Победившая впоследствии партия большевиков во главе с В.И. Лениным сделала марксизм своей официальной идеологией, а марксистский язык в качестве своего господствующего дискурса. В то же время по мере обострения в России революционного процесса Ленин в своей практической деятельности, исходя из текущей жизненной необходимости, все сильнее отходил от многих основных постулатов марксизма. В частности, им теоретически и практически доказывалась возможность проведения социалистической революции в отдельно взятой и по преимуществу крестьянской стране, отвергался выбор западного пути развития в качестве магистрального, осуществлялась фундаментальная опора в революционной деятельности не только на рабочих, но и на крестьянство. Этот фактор послужил делу раскола социал-демократической партии на большевиков и меньшевиков. Меньшевики основывались на классическом марксизме и евроцентризме, большевики – руководствовались требованиями почвы и отечественной реальности.
Впоследствии указанный доктринально практический спор произошел уже в победившей большевистской партии. Главным его предметом были расхождения во взглядах между большевиками-космополитами, выступавшими за осуществление мировой революции любой ценой, и большевиками-почвенниками, стремящимися в конкретных условиях того времени к построению социализма исключительно на российском пространстве. К счастью для исторической России, вторая позиция в политической борьбе одержала верх.
Красный коммунистический идеал социальной справедливости, построения братского и изобильного общества, сопровождающийся всесторонним развитием Человека и Человечества, выступил в качестве огромной исторической силы. Под красным знаменем империя вновь была собрана, после чего героические усилия народа способствовали масштабному преобразованию всех сторон общественной жизни. Высшим триумфом Красной Идеи стала победа СССР над Германией в Великой Отечественной войне, спасшая человечество от коричневой чумы.
В то же время к началу 60-х годов стали прослеживаться и слабые стороны коммунистического проекта, которые требовали к себе особого внимания. Относительно благополучная жизнь советского человека, живущего в отличие от предыдущих эпох уже преимущественно в городских условиях, требовала от руководства страны серьезного обновления раннесоветских идеологических кодов, приведения их в норму в соответствие с требованиями времени. Однако этой работы не было сделано. Более того, хрущевское руководство, осуществляя огульную десталинизацию, стало возрождать атеистические установки времен гражданской войны (за 11 лет правления Хрущева было разружено в 2.5 раза больше храмов, чем за предыдущие 35 лет советской власти), и подменять коммунистические идеальные духовно-символические конструкции лозунгами потребительского общества, к тому же не реализуемыми на практике (догнать США к 1980-му году по производству мяса и молока и др). Результат этой деятельности сказался в еще большем подрыве идейно-смысловых основ, заложившем под советский социум мину замедленного действия и взорвавшуюся во времена «перестройки».
В указанный период времени противоречия между классическим марксизмом и стихийно складывавшимся общинным коммунизмом русско-советского образца, заложенные еще в революционную эпоху, стали все более обостряться. Классический марксизм, заразивший многомиллионные массы людей мощнейшим всемирно-историческим потенциалом, основанном на гуманизме и оптимистическом образе будущего, создавался на Западе и при анализе специфики западного общества. Русская революция имела глубинно-почвенный характер и осуществлялась хоть и под знаменами Маркса, но во многом не по Марксу. Первые же три послереволюционных десятилетия советская Россия прожила, выражаясь языком Д.И. Менделеева, «бытом военного времени». Ее руководство должно было осуществлять государственное строительство в исключительно трудных условиях, принимая многочисленные сложнейшие решения в очень узком коридоре возможностей.
К сожалению, знание об этом, равно как и о многих реальных процессах становления советского социума, не было должным образом собрано и формализовано. Это обстоятельство в будущем послужило фактором, крайне затрудняющим создание для позднесоветского общества реалистичной идеологической основы, базирующейся на подлинном знании прошедшего исторического пути. В 60-е годы, когда жизнь советского человека вошла в стабильную колею, проблема выбора стратегии общественного развития встала с новой силой. Увы, классический марксисткий истмат уже не мог дать готовые ответы руководителям и обслуживающему их партийному идеологическому аппарату на многие вызовы современности. Обновлять же духовно-идеологическое знание советского общества никто не стал, в результате чего в СССР начала конструироваться и впоследствии преподаваться в ВУЗах система упрощенных марксистских тезисов, помноженная на злобу дня и метко прозванная современным обществоведом С.Г. Кара-Мурзой «вульгарным истматом». Потенциала «вульгарного истмата», как показала история, с трудом хватило лишь на два десятка лет.
Первая половина брежневского правления прошла во временном режиме «стабильного развития». Экономика страны показывала убедительные темпы роста, что прямо и недвусмысленно отражалось в различных отраслях промышленности. Тем не менее, в этот период все отчетливее проявлялись проблемы «нематериального сектора», обеспечивающего морально-политическое и духовно-культурное единство советской нации.
Помимо вышеперечисленного следует отметить и иные слабые места позднесоветской действительности. Анализируя указанный период истории, С.Г. Кара-Мурза в числе таковых выделяет возрождение сословности в позднесоветском обществе и наличие у многих советских людей «голода на образы»[1]. Действительно, для партийной номенклатуры того времени было свойственно приобретение признаков сословности. Наличие власти при весьма слабых механизмах ответственности делали эту социальную группу стоящей над обществом и в определенной мере противостоящей ему, что чем-то отдаленно напоминало положение русского дворянства в 19 веке. Второй упомянутый здесь компонент оказался актуализирован вследствие стремительной урбанизации населения страны, происшедшей в течение жизни одного поколения. В государстве, где шел стремительный рост городов, не успевала сложиться городская культура общежития. Указанный фактор порождал стрессовые ситуации, механизмов компенсации которых создано не было. Если Запад к тому времени, к примеру, отлично освоил «индустрию потребления», в том числе и потребления образов, в виде сети магазинов, торговых центров, развлекательных комплексов, Советский Союз к новому вызову времени оказался неподготовлен. Канализация недовольства не могла не приводить к значительному росту числа противников советского строя.
В то же самое время в позднесоветской элите появляются организованные группы, нацеленные на последующий демонтаж советского строя. Исторические исследования С.Е, Кургиняна, А.В.Островского, А.П. Шевякина и др. говорят о сложившемся еще в 70-е годы вокруг тогдашнего председателя КГБ Ю.В. Андропова «спецслужбистского бэграунда», сыгравшего решающую роль в дальнейшем «перестроечном» процессе. Указанные группы рассматривали возможность проведения будущей перестройки как способа избавления России от «бремени национальных окраин» и будущую возможность русского ядра «войти в Европу» и стать частью западной цивилизации.
Воздействие элитных спецслужбистских групп на политическую элиту страны привели к тому, что к середине 80-х годов ее мышление характеризовалось в основном двумя тенденциями:1) либерально-советской, предусматривающей реформирование СССР по образцу стран Запада и ведущей к постепенному слиянию социалистической и капиталистической систем и 2) национал- модернистской, представители которой считали необходимым ликвидацию СССР и создание на ее территории относительно небольшого российского государства с последующим «введением» его в европейские структуры[2].
Ни та, ни другая группы не учитывали цивилизационной, экономической и культурной самобытности нашего государства, ведущей к необходимости создания новых концептуально-идеологических основ будущего нашей страны. В условиях второй половины 80-х годов существенное творческое обновление и переосмысление многих постулатов коммунистической доктрины оказывалось делом уже предельно необходимым и не требующим никаких отлагательств. Увы, вместо решения данной задачи правящие круги взяли курс на стремительную вестернизацию страны. В то же самое время, элитному бэкграунду, состоящему из двух вышеперечисленных групп, нужен был актив определенного качества, подталкивающий «снизу» основы жизнедеятельности СССР к стремительному слому для дальнейшей реализации на территории российского государства вышеобозначенных социальных проектов. Этим активом и явились вчерашние либералы-диссиденты и националистические активисты в каждой из союзных республик.
Трагедия развала СССР и последующие драматические события 90-х годов во многом оказались плодом работы указанных выше групп. Более того, запущенный ими социальный процесс стал жить собственной жизнью, порождая стремительную криминализацию общества и его последовательный самораспад.
Приход к власти Президента РФ В.В. Путина в 2000 году в значительной степени снизил ход идущих регрессивных тенденций. В то же время, системный социально-экономический и социокультурный регресс полностью переломлен не был, а политика вестернизации России была продолжена в качестве единственного основополагающего принципа.
Что же касается реальности общественной жизни последних двух десятилетий, то декларируемым сверху классическим западным либерально-демократическим ценностям и принципам в стремительно криминализирующемся российском пространстве не соответствовала практика поведения ни одного социального слоя, а потому говорить всерьез о «европейских выборе единой России» становилось все труднее. Сложность этого увеличивалась еще больше в связи с тем, что Запад сам неоднократно стал давать понять, что Россию в ее нынешних границах он в свой состав не примет. Таким образом, в существующем коридоре возможностей осталось лишь две осязаемых перспективы: либо управляемый самораспад России с возможным (но не обязательным) включением в европейский мир ее отдельных частей, либо сохранение ее территориальной целостности и продолжение жизни России как единой социокультурной личности.
Эту трагическую по своей сути дилемму окончательно выявили украинские события 2014 года. Сейчас уже для многих не секрет, что украинская многоходовая операция использовалась западными элитными группами в качестве блицкрига как способ давления на Россию с перспективой «перенесения» майдана в Москву и с целью дальнейшего управляемого распада российского государства. Возвращение в состав России Крыма и возникновение очага антифашистского сопротивления на Донбассе этот бликриг сорвали, однако опасность, вытекающая из сегодняшнего идеологического вакуума, по-прежнему велика и несет в себе целую систему внешних и внутренних угроз.
Сложившаяся сегодня ситуация со всей неизбежностью и очевидностью говорит о том, что России в срочном порядке необходимо заново обретать собственные идейно-смысловые основы, внимательно изучать уроки прошлого и делать из них соответствующие выводы. Их новое обретение возможно лишь на сверхмодернистском синтезе всех исторических эпох и, прежде всего, на возрождении ключевых дореволюционно-православных и красно-советских социокультурных кодов. Чем скорее указанная работа начнется, тем больше историческая Россия имеет шансов на успех.
[1] Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием. М., АЛГОРИТМ, 1998.
[2] Сергей Кургинян. Агенты и политика // "Россия XXI". 1998. №1—2.
Комментарии читателей (0):