Ермолов против Аббас-мирзы: открытия Гюлистанского договора 1813 года

В автобиографии Ермолов подвел итоги своей миссии в Персию в 1817 году: «Мир был утвержден, изъявлено в первый раз согласие допустить пребывание нашего поверенного в делах и с ним вместе миссии. По возвращении из Персии всемилостивейше награжден чином генерала от инфантерии. Занимался внутренним порядком страны». Это дало основания для того, что петербургский кабинет решил в 1818 году обнародовать для всеобщего обозрения Гюлистанский трактат. Дело оставалось за проведением работ по разграничению и налаживанию торгово-экономических отношения между Российской империи и Персией. Эту работу и должен был выполнить назначенный поверенным в делах Персии Симон Иванович Мазарович, секретарем при нем был Александр Грибоедов.

Общее направление деятельности миссии осуществлялось главноуправляющим в Грузии. Но существующие документы позволяют предполагать наличие некоторых коллизий в треугольнике Ермолов – Мазарович - Нессельроде, который тогда в МИД «набирал политическую силу». Чувствительный на кадровые интриги Денис Давыдов в своих мемуарах специально подчеркивает, что «Мазаровича продвинул Ермолов», в то время другие называют его «креатурой» Нессельроде. Интрига тут в том, что Ермолов не желал, чтобы донесения из Персии в Петербург поступали «через его голову». Потому, что его взгляды в отношении перспектив российско-персидских отношений расходились с позицией некоторых столичных чиновников, и в частности, Нессельроде. Речь шла о выстраивании взаимоотношений с наследником персидского престола Аббас-мирзой, и в стремлении провести по своему сценарию административные преобразования на включенных по Гюлистанскому трактату в состав империи территориях.

Симпатизирующий Ермолову Василий Потто пишет:

«Признание Аббаса-Мирзы наследником персидского трона оказалось, как и предвидел Ермолов, весьма важной политической ошибкой, и отношения между Россией и Персией, вместо того, чтобы выиграть, напротив, бесконечно проиграли от этого неосторожного шага. С того самого момента, как он был сделан, начинается новый ряд политических усложнений, который в конце концов неизбежно должен был повести к войне. Пока Аббас-Мирза не был признан русским двором, он имел лишь косвенное и незначительное влияние на политические дела, ограничивая их скромной ролью начальника смежных с Россией провинций; теперь с ним приходилось разговаривать как с наследником трона, и уже ни один хоть сколько-нибудь важный вопрос не мог пройти без его участия. Под его влиянием снова появляются на сцену притязания Персии на Карабаг и Талышинское ханство. На самой границе Карабага он отвел владения беглому грузинскому царевичу Александру, а земли, смежные с Талышинским ханством, передал в управление убийце князя Цицианова. Он вел тайную переписку с закавказскими ханами, волновал татар, поддерживал деньгами смуты в Дагестане и, наконец, почти открыто договаривался с Турцией, предлагая ей заключить наступательный союз против России. В 1818 году Персия воевала с афганцами, и готова была начать войну уже с Турцией».

Ермолова серьезно беспокоило то, что Аббас-мирза с помощью англичан быстро провел модернизацию армии. Он считал неизбежной войну с Персией и настойчиво обращал на это внимание Петербурга. В своих «Записках» так охарактеризовал ситуацию:

«Донес я (рапорт статс-секретарю Нессельроде - С.Т.) об отправлении Мазаровича, но в то же время объяснил, что шах, удаляясь всяких дел, сложил оные на Аббас-Мирзу, предоставив ему полную свободу действовать по произволу; что сей со стороны его не встречает ни малейшего противоречия в своих замыслах, и что по ходу дел предвижу я войну неизбежную. Я просил приумножения войск одною пехотного дивизиею и несколькими казачьими полками как средства предупредить войну. Поверенный наш в делах г. Мазарович был принят Аббас-Мирзою неблагосклонно. Он не умел даже воздержать себя от разных дерзостей, которые, кажется, делал с намерением, дабы, вызвав Мазаровича на возражение, иметь право поступить с ним неприятным образом. Аббас-Мирза имел неблагоразумие страшить даже угрозами, хвастливо говоря о войсках своих, об артиллерии. Он сказал г. Мазаровичу, что напрасны надежды его на шаха, на счет мой расточал самые оскорбительные ругательства. Шах в обращении с г. Мазаровичем был гораздо вежливее, но приметно предупрежден был Аббас-Мирзою, и о делах переговоры были безуспешны. Можно сказать, что о них рассуждать не хотели, но скрывая решительное намерение прервать сношения дружественные, объявили, что с письмом от шаха и окончательными предложениями будет прислан ко мне чиновник, облеченный в доверенность».

Непросто складывалась ситуация и в спорных приграничных зонах. Обер-квартирмейстер Отдельного Кавказского Корпуса полковник М. Е. Коцебу докладывал:

«Один взгляд на карту легко удостоверит каждого, что принятые в силу Гюлистанского трактата границы слишком ясно создают любимый предлог персиян к начатию войны. Впрочем, касательно споров пограничных, мы столько же виновны, как и персияне, ибо хотя в трактате границы довольно ясно описаны, но ни персияне, ни русские не имели оных съемок или описаний, ниже глазомерных обозрений. Поверка оной, или лучше сказать, настоящее определение ее, отлагалось от самого заключения мира обеими сторонами, чем ясно доказывается, что не слишком важным почитали предмет сей, но когда Аббас-Мирза начал помышлять о разрыве, на что потребен был какой-либо благовидный предлог, то персияне начали настоятельно требовать назначения комиссаров».

Стычки происходили в основном вокруг пограничного размежевания Карабахского ханства. Как сообщал Коцебу, на этом направлении «персидская сторона проявляла особенную и неосновательную настойчивость. Нередко встречалось, что они на другой же день отпирались от условий, заключенных накануне. Мне кажется справедливым с сего времени считать политическую войну. Спорные пункты всегда занимались нашими войсками без всякого прекословия со стороны персиян, но потом несколько раз отряды персидских войск располагались в виду наших постов, как бы с намерением устрашить присутствием своим, но видя, что на появление оных не обращали никакого внимания, опять удалялись».

Так выявлялось два направления повышенного интереса персов - Талышское и Карабахское ханства. Напомним, что ст. II. Гюлистанского трактата следующим образом описывала талышскую проблему:

«Как Талышинское владение в продолжение войны переходило из рук в руки, то границы сего ханства со стороны Зинзелей и Ардавиля для большей верности определены будут по заключении и ратификации сего трактата избранными с обеих сторон комиссарами со взаимного согласия, кои под руководством главнокомандующих с обеих сторон сделают верное и подробное описание земель, деревень и ущелий, также рек, гор, озер и урочищ, кои до настоящего времени находятся в действительной власти каждой стороны, и тогда определится черта границ Талышинского ханства на основании status quo ad presentem, таким образом, чтобы каждая сторона осталась при своем владении».

Но и тут события на границе ничем не отличались от карабахских.

В этой связи Ермолов после поездки в Персию стал готовить Петербург к принятию новой модели переустройства края, но таким образом, чтобы вывести не только проблемы Карабахского и Талышского ханств из зоны дискуссий с Персией, но и подготовить тылы на случай войны с Персией, превратить Закавказье в мощный укрепленный район. Причем, надо признать, что при этом уже не обращалось внимания на положения Гюлистанского трактата, которые гарантировали сохранение усеченной власти некоторым ханам. 24 февраля 1817 года Ермолов писал Воронцову из Тифлиса в Париж:

«Терзают меня ханства, стыдящие нас своим бытием. Управление ханами есть изображение первоначального образования обществ. Вот образец всего нелепого, злодейского самовластия и всех распутств, унижающих человечество».

В то же время ханы заинтересованно следили и за ходом русско-иранской войны 1804-1813 годов и последующими событиями. Многие из них верили, что Персии все же удастся восстановить контроль над утерянными территориями, и выжидали. В то же время такая политическая двойственность давала возможность Ермолову обвинять или подозревать их в неверности российскому императору. Часто для этого существовали реальные основания. В 1819 году Исмаил-хан шекинский умер без наследников и ханство было присоединено к России в виде Шекинской области. Ширванский хан Мустафа, заподозренный в сношениях с персами, бежал в Персию и был объявлен низложенным, в конце 1822 года Мехти-Кули-хан карабахский бежал в Персию, а Карабаг был объявлен провинцией России.

Правда, не все выглядело столь прямолинейно, что можно проследить на примере Талышского ханства. Речь идет о проекте императора Павла Первого образовать из мусульманских ханств федерацию в составе Кубинского, Дербентского, Бакинского и Талышского ханств под общим управлением Петербурга. 26 декабря 1802 года был даже подписан Георгиевский коллективный договор мусульманских ханств Восточного Закавказья. О нем вспомнили в Петербурге, полагая, что таким образом возможно создание буферной зоны между Российской империей и Персией. При определенных обстоятельствах это могло бы устроить Персию, поскольку необходимо было готовить новый трактат с Россией, и, возможно, даже с новоявленной федерацией. Это могло бы устроить и англичан. При этом вырисовывалась и другая перспектива. В случае развала Персидской империи пограничный Южный Азербайджан, которым управлял наследник престола Аббас-мирза, мог бы влиться в эту федерацию. Такой сценарий в качестве запасного держал Нессельроде.

Неслучайно Аббасу-мирзе, видимо, не без помощи поверенного в делах Персии Мазаровича, удалось вступить в переписку с Нессельроде, в которой обсуждались перспективы нормализации отношений между двумя странами. При этом Аббас-мирза рекомендовал отозвать Ермолова из Тифлиса, что позже и произошло. В начале 1821 года Ермолова высочайшим указом вызвали в Петербург, откуда он должен был следовать в Лайбах (ныне - Любляна), чтобы принять командование над русской армией, которая должна была войти в Италию для оказания помощи австрийскому императору для подавления восстания в Пьемонте. Но Ермолов в Царском селе так и не дождался решения императора и вновь вернулся на Кавказ.

Нити этой интриги стали выявляться только в ходе второй русско-иранской войны 1826-1828 годов, когда русские войска взяли Тавриз.

«Я мог бы иметь в своих руках,– писал главнокомандующий на Кавказе Иван Федорович Паскевич,– даже самого Аббас-Мирзу, когда он, всеми оставленный, ожидал моего ответа ; многие из ханов вызывались схватить и привести его ко мне, но я не хотел разрывать навсегда связь непокорного народа с прежним его правителем. Я опасался, что после того не с кем будет положить основание мира и что, вообще, при заключении мира свободный наследный принц будет нам полезнее, чем пленный». Отметим и то, что при подготовке уже нового мира с Персией Нессельроде предлагал осуществить фрагментацию территории Персии, создав федерацию.

Но это было потом. А сейчас, как писал французский разведчик Адриан Дюпре, «утерявшее свое могущество монархия Персидская, чей государь племени туркоманского господствует над провинциями пустынными, лишенными половины своих жителей, готовилась к очередной войне с Россией».