Смердяковщина, она смердяковщина и есть: Лев Вершинин

В блогосфере и социальных сетях резонанс вызвала статья православного монархиста Алексея Широпаева «Самый умный из братьев». «Смердяков — вот самый интересный и непонятый брат Карамазов. И самый умный, самый глубокий, в чём-то наиболее близкий к народу. Он наиболее смело и интересно заявил тему о России», — смело заявляет публицист, аргументируя эти утверждения сомнительными цифрами из времён наполеоновских войн.

Эксперт ИА REX, политолог и историк, кандидат исторических наук Лев Вершинин прокомментировал агентству историко-литературные изыскания публициста Широпаева:

Никаких претензий к автору текста в смысле оценки образа Павла Смердякова у меня, разумеется, нет и быть не может. Женщину, религию, дорогу, а равно и делать жизнь с кого, каждый выбирает для себя, и что термин «широпаевщина» давно уже стал синонимом «смердяковщины» ни для кого не секрет. Так что, скорее всего, я и не обратил бы внимания на очередной звонкий пук альтернативно мыслящей особи, кабы не одно интересное «но»...

Что г-н Широпаев историю России знает, мягко говоря, скверно, а то, что каким-то чудом всё-таки откуда-то знает, интерпретирует, мягко говоря, вольно, мне доводилось показывать уже не раз. И на примере Господина Великого Новгорода, бывшего отнюдь не «оплотом свободы и демократии», — по г-ну Широпаеву, — а вотчиной лютой олигархии, помыкавшей бесправным охлосом, и насчёт врача-немца, казнённого вовсе не по «царской прихоти», — по г-ну Широпаеву, — но за отравительство, и, прежде того, разбираясь с перепевом г-ном Широпаевым «новых мифов» украинской истории. Вывод был однозначен: пусть ему — мало ли бродит по просторам сети странных людей с особым взглядом на свою роль в этом лучшем из миров...

Но заинтриговало.

«А оказавшись в заграничном походе, — пишет о русских дезертирах 1814 года сие дарование, — стал разбегаться по Европе в поисках лучшей доли — считай, четыре дивизии кануло с концами! Сорок тысяч Смердяковых! Русские крепостные в солдатских мундирах ногами голосовали за вражеский «Кодекс Наполеона», т.е. за «совсем другие порядки». Наша нация оказалась не так уж «глупа».

Источник, в данном случае, понятен. Не знаю, из какой конкретно лужицы лакал наш козлёночек, но эту дикую цифру, — 40 000 дезертиров, — впервые назвал, — указав: «согласно многочисленным рапортам полковых командиров, сохранившимся в архивах», — известный шулер Андрей Буровский («Наполеон — спаситель России» М., 2009), затем её же, с тем же указанием, подхватил ещё один жулик и пройдоха, Евгений Понасенков («Наполеон Бонапарт — кавалер Ордена Св. Андрея Первозванного», Аргументы недели, 2010, 7 октября), и наконец, в юбилейном, 2012-м, её же озвучил известный либерал Владимир Абаринов, и не где-нибудь, а на сайте Радио Свобода, и не абы когда, но аккурат в сентябре, под годовщину Бородина. Ага. Именно. Чтобы хоть как-то, но нагадить. Правда, осторожности ради, г-н Абаринов, в отличие от Буровского и Понасенкова, не дурак, ссылается на «Записки Барановича», реальные мемуары реального артиллерийского офицера, в самом деле, прошедшего от звонка до звонка весь Зарубежный поход.

Но ссылается хитро. Сперва, как видим, описывает казус с денщиком полковника Засядько, затем признаёт: «автор записок утверждает, что этот случай «небывалый в войске и в летописях истории русских войск», однако тут же делает ход конём: «но в другом месте он же сообщает, что по возвращении из похода русская армия недосчиталась сорока тысяч нижних чинов, «о возвратe которых Государь Александр и просил короля Людовика XVIII», однако король просьбу императора исполнить не мог «за утайкою французами беглецов, и потому ни один не возвратился».

И вот тут, — внимание, — появляется повод бить жуликов канделябром по мордам. По хитрым рыжим мордам. Не потому даже, что всего в составе 6-й коалиции русских войск сражалось около 180 тысяч, а во Францию ступило сильно меньше 100 тысяч (само предположение о дезертирстве каждого второго бредово), а потому, что у Барановича сказано совсем иначе.

«По 6-недельном отдохновении, — вспоминает он, — приказано было выступать в Россию... другой же день, для похода по сбору хотя (солдаты) и явились в парк, но не досчитались семнадцати рядовых, бежавших к своим хозяевам, уговорившим содержать их на своём иждивении и женить на дочерях. Когда же мы прибыли на границу России, то слышали, что из всего войска осталось во Франции до сорока тысяч нижних чинов, о возврате которых Государь и просил короля Людовика XVIII под условие, что возвращающийся в отечество наказанию не подлежит, если добровольно явится в полк на службу или в домашнее своё семейство, и путевыя издержки Государь приемлет на свой счёт. Но король не в состоянии был исполнить государеву просьбу за утайкою французами беглецов, и потому ни один не возвратился».

Итак, как видим, информация о «40 тысячах дезертиров» основана отнюдь не на «рапортах полковых командиров», а исключительно на неясных слухах, донёсшихся до офицера среднего ранга. Что же касается документов, то, к сожалению, я не нашёл в сети прекрасной монографии Евгения Назаряна, исследовавшего этот вопрос (все случаи дезертирства за все годы и их причины, как раз по тем самым рапортам, которых ни Буровский, ни Понасенков явно в глаза не видели) от альфы до омеги, но даже из первой его статьи на сей счёт следует, что случаи дезертирства хотя и были, но исчислялись, по самому максимуму, сотнями. Ну, ладно, две-три тысячи на круг за 3 года. Бывало, бежали, проштрафившись и боясь наказания, бывало, по личным причинам, а в 1814-м случалось и так, что фермеры-французы, приманив солдатиков, в самом деле, «брали их на полное иждивение и женили на своих дочерях».

Вот только представим себе, как оно было. Два десятилетия войн, как известно, стоили Франции примерно 3 миллионов мужчин, в основном, ясное дело, молодых, так что уже под Лейпциг пришлось гнать «мари-луиз», мальчишек 13-14 лет. Голод на мужиков, то есть, на рабочие руки и женихов, особенно на селе (основную-то тяготу наборов несло крестьянство), был жуткий, и совершенно понятно, что тысячи настоящих Мари и настоящих Луиз, застоявшись, с визгом подзалетали от кого угодно, лишь бы не калека.

После чего дядюшки Жаки и мамаши Кураж, дабы не сиротить будущих внуков и не бездолить дочерей, — да и чтобы хозяйство не рассыпалось в прах, — создавали заезжим молодцам (к слову сказать, не только русским, но и пруссакам, и чехам, и хорватам) режим наибольшего благоприятствования. На тебе, типа, солдатик, и дочь мою, и полцарства моего, а когда помру, так и всё тебе, лишь бы остался. А иной служивый, со своей стороны, получая всё и сразу, — тёплую жену и «полное иждивение», а в перспективе дом, скотину, кубышку и так далее, да плюс ко всему, прикидывая, что однова живём, а ежели искать станут, так баба с тестем ни в жисть не сдадут, — включал элементарную смекалку.

В такой ситуации, право слово, остаётся лишь удивляться моральной стойкости русского солдата. Всего (по подсчётам Назаряна) от 800 до 1,5 тысяч, не устоявших перед соблазном, это — на фоне 4 тысяч беглецов из прусской армии и почти 10 тысяч беглецов из армии австрийской — можно сказать, семечки. А уж если сравнить с британскими показателями, — аж 25% (42 тысячи дезертиров за 10 лет, в основном, во Францию, где по дефициту мужиков привечали и прятали всех), — так и вовсе. И ведь многие из этих «от 800 до 1,5 тысяч» потом, не прижившись, ещё и обратно домой просились.

В общем, дорогие читатели, всё, как видите, проще простого, и никакой «Кодекс Наполеона», и никакие «совсем другие порядки» здесь даже в намёке ни причём. Уж как хотите, но самая обыкновенная экономическая эмиграция. «Ногами голосовали» за жену-иностранку (только покрестись в латинство, и к алтарю) и всякие круасаны в придачу, на фоне чего такие мелочи, как присяга, Вера, Отечество и т.д. для некоторых — немногих, но все же — сущая дребедень. Смердяковщина, она смердяковщина и есть...