Предисловие.
Только что появилось в парижском журнале «Les Annales» новая статья великого бельгийского поэта Эмиля Верхарна «L'Allemagne Incivilisable».
В той атмосфере ненависти и негодования, которые возбудили к себе германцы, благодаря преступной политике Вильгельма II и его клики, национализм, к сожалению, зашел слишком далеко. В то время как французская и, особенно, английская демократия старается внушить всем шовинистам, что народы тройственного согласия борются не с германским народом, а с прусским режимом, с его деспотизмом, с его милитаризмом, - профессора Сорбонны, ученые и поэты Франции, клерикальные и буржуазные публицисты и политики стараются, наоборот, доказать, что происходит борьба культур и цивилизаций.
Но, ведь, провозгласить борьбу с какой-нибудь культурой путем меча, это значит провозгласить варварский принцип, принцип вандализма. Разве тройственное соглашение не протестует против этого принципа, которого, по его мнению, придерживаются германцы в этой мировой войне?
Германская культура, германская литература, искусство и поэзия имеют слишком много вечных элементов, чтобы можно было и следовало бы поднять против них гонение. В великой борьбе особенно опасны заблуждения.
К величайшему прискорбию, благородный поэт Бельгии, поэт-социалист, не избег этого заблуждения. Он все свое возмущение направляет на творческий дух германского народа, который он считает отрицательным. Он даже отрицает то, что Германия была когда-то страной Гете, Бетховена и Канта. В этом признании, как известно, не отказывают современной Германии даже самые злейшие германофобы…
Но как бельгиец, как сын разоренного народа, против которого Германия совершила немыслимое преступление, Эмиль Верхарн имеет извинение и может быть выслушан с терпением и вниманием.
Ол. Кастальский.
Жизнь не есть средство, жизнь есть цель. Вот то, что следует себе сказать, чтобы действительно существовать на земле. Только отсюда, от этого признания вытекает обязательство – совершенствовать жизнь, делать ее прекрасной и высокой, творить из нее chef d’oeuvre. Отсюда же вытекает презрение и ненависть к тем, которые хотят ее сделать тусклой – путем ли мысли, путем ли действий.
БУДЬТЕ В КУРСЕ
Германия действует, как если бы она была самой отсталой из наций. Да, действительно, несмотря на свою внешность, Германия по существу феодальна. Может быть есть немецкая культура, но нет немецкой цивилизации.
Можно быть ученым и, в тоже время, быть едва оттесанным. Дух солидарности, благородства, свободы, ненависть не от разума, а от чувства. Немецкий профессор – это библиотека, которая марширует. Он собирает, раскладывает, комплектует. Порядок и дисциплина заменяют ему все. Они медленно обогащают его несамостоятельный и раболепный ум. Может быть, потому он и классифицирует много, что так посредственен. Все им размещается по лестнице, то нисходящей, то восходящей. Все превращается в разряды. Что удивительного тогда в том, что все в его глазах материализуется, что ум каждого тевтона сам претендует быть скромной и строгой клеточкой в известной системе общественных клеточек.
О нем уже было сказано, что он как будто даже ничего не изобретает. Он только трудится над изобретением другого. Чтобы изобретать, нужно обладать умом, бунтующим против того, что есть. Он таковым не обладает. Он есть существо, которое всегда и только усваивает.
Но как только открыто что-нибудь новое, он сейчас же его перенимает. Он его медленно испытывает, ворочает на все стороны, проделывает с ним, так сказать, различные процессы. И достигает в конце концов того, что увеличивает его могущество. Даже более, он хочет, чтобы оно служило и нашло свое применение на практике совершенно так же, как он сам служит и применен в жизни.
Никогда немцы не открывали великих путей в науке. Они открыли только тропинки. Путь Лейбница и Канта разветвляются от царственного пути Декарта. Едва ли был бы Геккель, если бы не существовал Дарвин. Кох и Беринг развили работы Пастера.
Эта второразрядная наука прекрасна только для посредственных умов. Работать в своем маленьком углу, решать некоторые второстепенные вопросы и, в то же самое время воображать себя кем-то, когда представляешь из себя бездарность – это может льстить только пошлому тщеславию. Всякий маленький провинциальный университет мог бы тешить себя иллюзией, что он наполнен настоящими учеными соответственно немецкому понятию, что ученым называется тот, кто знающ и серьезен. Неподвижный казарменный дух в лабораториях, абсолютное отрицание творческой инициативы и, особенно, протестантского и революционного духа. Если бы немецкий народ был бы действительно народом цивилизованным, он никогда не смог бы сохранить молчания перед нарушением бельгийского нейтралитета. Даже между теми, идеи которых противоположны всему нынешнему политическому порядку, не нашлось ни одного, кто бы поднял протест против этого преступления, учиненного и объявленного в пленарном заседании парламента в начале войны самим канцлером Бетман-Гольвегом. Всеобщее удивление по поводу этого молчания было столь велико, что мир от него до сих пор не пришел в себя. За исключением Либкнехта вся немецкая социал-демократия словно себя обесчестила: ее хотят выбросить из Интернационала. Она извиняется, но так, что еще больше отягощает свою вину. Она говорит:
- Могли бы арестовать и бросить в тюрьму наших людей.
Ей отвечают:
- Что они – боятся смерти?
В социал-демократии все было методично и все было организовано, как в немецких университетах и армии. Она была сильна не знаю, каким количеством избирателей. Ее считали торжествующей и непобедимой. Говорили:
- Это она – Германия.
Она должна-де служить примером всем демократиям земли. Те, которые клялись ею, уверяли, что она поглотит империализм, когда это надо будет. В минувшем августе, в один час, в рейхстаге, это было она, которую пожрали.
Во время недавнего посещения брюссельского народного дома некоторые немецкие социал-демократы придают так много значения завоеванию их территории.
- Что же вас связывает с родиной? – спросили их немцы.
- Честь! – ответили бельгийцы.
- Честь! Честь! Это буржуазное понятие! – сказали немцы.
Нет, истинная цивилизация имеет своим окружением именно честь. Честь отнюдь понятие не буржуазное, а понятие аристократическое. Она создавалась избранным человечеством, веками, медленно. Когда культивировалась сила – ей противопоставлялась честь. Именно последняя ставила силе рамки и запруды. Она становилась разумной, когда смягчалась мерой и тактом. Грубая сила сдавалась перед силой моральной: право становилось силой.
Чем более та или иная нация была готова к такому изменению, чем более она удалялась от материального духа к порядку идейному, тем более она возрождала в своем развитии уважение к совершенному человеческому образу, тем более она становилась цивилизованной и великой.
Такая нация остается верной своему слову. Ни интерес, ни необходимость и ничто другое не заставит ее совершить вероломство. Она предпочитает покровительствовать, чем притеснять тех, которые слабее ее. Она искренно проповедует через весь мир известные социальные принципы, которые, может быть, утопичны, но достаточно прекрасны, чтобы жить не исключительно для настоящего, но и для будущего.
Эти удивительные принципы, которые, может быть, никогда не будут приложены вполне на практике, но к которым должно всегда приближаться, являются выражением самого глубокого человеческого великодушия. Они представляют радикальное отрицание грубой и примитивной силы. Они направляют мир ко всеобщему и светлому миру. Они внушают веру в бесконечное совершенствование совести. Только нация высокой цивилизации способна постигнуть подобные совершенные человеческие отношения и предаваться столь великим мечтаниям. Германия никогда на это не была способна, потому что немецкая личность наименее гибка и наименее восприимчива, чем какая бы то ни была.
Мне приходилось посещать в различных европейских столицах многочисленные собрания, на которых англичане, французы, итальянцы, русские, немцы сидели бок о бок и беседовали. Как меня уверяли, это были представители избранного общества. Их нации могли ими гордиться. Но немец чувствовал себя редко в прекрасном положении. Он был одновременно и смущен и высокомерен. Остроумие его покидало. Его учтивость была непроницаемой броней. Он как бы боялся показаться не в курсе всего. Вкус наиболее эксцентричный представлялся ему наилучшим. Он считал, что тот достоин своего времени, кто схватывал его последнюю минуту. Он крайне огорчался, если кто-нибудь в его присутствии был в курсе не только последней минуты, но даже секунды его времени.
Как только предоставляют ему слово и слушают, он сейчас же начинает целую лекцию. Ясность для него не необходима. Редко можно догадаться, что он в сущности хочет сказать. Если другие отыскивают штрихи и нюансы, чтобы придать своей мысли совершенную форму, то он едва ли этим прельщается.
С каким весом представитель Германии держит себя в собрании дипломатов! С какой неуклюжестью немецкий завоеватель располагается в стране им завоеванной!
В то время, как Франция к концу полустолетия заставила себя любить в Савойе, Ментоне и Нице, в два столетия ассимилировала Лиль, Дюнкерк, Страсбург и Эльзас; в то время как Англия, в несколько десятилетий, привлекла симпатии Египта и Капской Земли – на Германию продолжают сыпаться проклятия в Польше, Шлезвиге и Эльзас-Лотарингии. Она всюду – persona in-granta. Она знает только жесты, которые разделяют, но не знает тех, которые соединяют. Ее декларации действуют на умы, как мороз на растения. Она не умеет ни привлекать, ни прельщать, ни цивилизовывать, потому что она не обладает моральной силой, непосредственной и глубокой. Европа, под примитивной духовной гегемонией Аеин, Рима и Парижа, стала самым замечательным центром человеческого развития, который когда-либо был. Под гегемонией же Германии Европа пришла бы к обезличивающей и жестокой организации, где все было бы раболепно и проникнуто высшим деспотизмом.
Ибо истинная Германия – это теперь наше непоколебимое, хотя и печальное убеждение – никогда не была Германией Гете, Бетховена и Гейне. Она всегда была страной неукротимых ландграфов и кровавых юнкеров. Как тысячелетия тому назад она бросала свои орды на Европу – вандалов, визингов, алланов, герулов – так и теперь она продолжает это делать. В этом состоит ее ужасная и зловещая деятельность.
В будущем мы в ней больше не ошибемся: она – нация опасная, потому что она нация варварская, потому что в ее замках, в ее селах, в ее казармах находится неисчерпанный и, может быть, неисчерпаемый резервуар человеческой жестокости.
Эмиль Верхарн.
Утро Юга. Ростов-на-Дону, 18 марта 1915.
Комментарии читателей (0):