На фоне событий в Казахстане и продолжающегося обострения российско-американских и в целом российско-западных отношений китайская дипломатия развернула беспрецедентную активность в Африке и на Среднем Востоке. Сначала глава МИД КНР Ван И совершил турне, которое охватило Шри-Ланку и три африканские страны, расположенные на побережье Индийского океана — Эритрею, Кению и Коморские острова. По оценкам китайских экспертов, маршрут выбран не случайно, а связан с продвижением инфраструктурного проекта «Пояса и пути», а также с урегулированием внутреннего конфликта в Эфиопии. Добавим к этому, что для Пекина, готового выступить посредником, очень важна стабильность этого субрегиона. Ибо поблизости, в Джибути, строится военно-морская база КНР, расположенная у южного входа в Красное море через Баб-эль-Мандебский пролив — важнейший маршрут международного торгового транзита и ключевой стратегический узел на пути из Индийского океана в Атлантику.
После возвращения китайского министра домой визитеры зачастили уже к нему. С Ван И встречались главы МИД более половины нефтеносных монархий Персидского залива — Саудовской Аравии, Бахрейна, Кувейта и Омана. Причем местом контактов был избран не Пекин, а город Уси в восточной провинции Цзянсу, расположенный вблизи второго крупнейшего мегаполиса страны — Шанхая. Это, кстати, тоже своеобразный дипломатический сигнал; консультации в удалении от столицы не предполагают приема иностранных гостей руководством страны, и это означает, что на данном этапе повестка будущих договоренностей лишь прорабатывается. Понятно, что в центре находятся два вопроса. Первый — нефтяной импорт Китая из зоны Залива. Хорошо известно, что эти страны считаются союзниками США, с которыми у них, однако, расширяются разногласия. Они заинтересованы в диверсификации экспорта энергоносителей; их интересует гигантский китайский рынок; они устали от перманентной нестабильности в регионе, провоцируемой Вашингтоном. Поэтому для этих стран, которые свой первый крупный шаг в сторону Китая сделали в июле 2019 года, когда поддержали его в спорах с Западом из-за Синьцзяна, настала пора геополитической «большой переоценки». Для Пекина же дипломатическая активность на этом направлении — один из двух ключей к надежности энергетических поставок. Вторым таким ключом, отвлечемся на секунду, служит связка Пакистана и Афганистана. Сейчас китайский энергоимпорт идет преимущественно танкерами через Малаккский пролив, в котором хозяйничает 7-й флот ВМС США. Поэтому Китай разрабатывает долгосрочный проект, связанный с расширением сухопутного транзита. Нефть из Залива должна будет поступать в пакистанский порт Гвадар и далее по трубам пойдет в обход конфликтного Кашмира через афганский Бадахшан и китайский Синьцзян в материковую трубопроводную систему. В самом Гвадаре, помимо этого, рассматривается перспектива еще одной военно-морской базы КНР, прикрывающей маршрут из Залива. Кстати, весьма показательно, что вслед за четырьмя монархиями, миссию которых на переговорах с Китаем своим присутствием поддержал Наиф аль-Хаджраф — генсек Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ), ожидается прибытие в Китай и главы МИД Ирана Хосейна Амира Абдоллахияна, которое именно сегодня и происходит. Переговоры с Ираном, с одной стороны, повторяют нефтяную повестку. Но с другой — наделены собственным глубоким содержанием. Во-первых, между странами утрясаются детали реализации подписанного в прошлом марте 25-летнего стратегического соглашения. Во-вторых, Китай — важный участник международных споров вокруг иранской ядерной программы, вес которого существенно вырос после того, как СВПД — Совместный всеобъемлющий план действий — покинули в 2018 году США. В-третьих, вместе с Россией и Китаем Иран входит в трио стран, если и не образующих союз, то совместно противостоящих американской региональной экспансии. Особенно в Сирии, где иранские войска весьма эффективно воюют «на земле», участвуя в крупных операциях на стороне законной власти Башара Асада.
Вторая часть вопроса, тесно связанная с первой, — нарастающее противостояние Китая с США, которые занимаются его эскалацией из торгово-экономической сферы при Дональде Трампе в военную при Джо Байдене. Под это противостояние даже изобретен геополитический концепт так называемого «Индо-Тихоокеанского региона», рассчитанный на вовлечение в антикитайские игры Индии и стран АСЕАН. В рамках этого концепта укрепляются старые и формируются новые военные альянсы — Quad и AUKUS, а сам он ни в коей мере не ограничивается проливами, а претендует на «широкую» трактовку противостояния с Китаем в акваториях Южно-Китайского (ЮКМ) и Восточно-Китайского (ВКМ) морей, эпицентром которого является расположенный на их стыке Тайвань. Однако в целях эскалации используются практически все региональные споры, в которых Вашингтон отчаянно навязывает свой патронат в противодействии «китайской экспансии», причем, вопреки горячему нежеланию стран АСЕАН в этом участвовать. Как видим, планы Пентагона охватывают Китай большой «дугой нестабильности» по всему периметру юга Евразии. И поскольку все геополитические концепции англосаксов, изобретенные ими еще с конца XIX века, однозначно указывают на Евразию как на «центр мира», куда прорваться для организаторов британской, а теперь американской «Большой Игры» считается вопросом выживания, противостояние идет не только по «большому» морскому периметру. Но и по внутренним лимитрофам. Напомним, что в прошедшем году, с провалом США в Афганистане, закрылась американская дестабилизирующая «лавочка», тесно связанная с коррумпированным и зависимым бывшим афганским режимом. Однако бегство из Афганистана, даже создав серьезный ущерб американской репутации, не отменяет сохранения в южном подбрюшье России и у границ китайского Синьцзяна, который США усилиями объединенного Запада настойчиво расшатывают и подрывают, некоего террористического анклава. Можно делать упор на противостоянии друг другу его элементов, но нельзя не учитывать единого происхождения исламистского террористического феномена, который родом из британской «пробирки» движения «Братья-мусульмане». В Вашингтоне не только не скрывают расчетов на «активизацию» исламистского фактора, но и всячески таковую подталкивают. Как в самом Афганистане, где, как прозвучало на недавнем чрезвычайном саммите ОДКБ, уже начались стычки талибов (организация, деятельность которой запрещена в РФ) между собой. Так и в соседних среднеазиатских республиках, ярким примером дестабилизации которых стали события в Казахстане. Между тем четыре из пяти постсоветских образований Средней Азии — все, за исключением Туркменистана, — входят в возглавляемую Китаем и Россией ШОС. Удар, нанесенный в Казахстане по этой организации, купированный силами ОДКБ, — это удар прежде всего по России и Китаю. Не говоря уж о геополитике, возьмем хотя бы экономическую сторону вопроса. С одной стороны, об этом уже подзабыли, Казахстан в СССР вместе с Россией, Украиной и Белоруссией, входил в «большую четверку». И она обеспечивала 94% ВВП страны; на остальные одиннадцать республик в сумме приходилось всего 6%. И это показывает во многом сохранившийся уровень взаимного переплетения экономик России и Казахстана. С другой стороны, Казахстан исключительно важен и для Китая, и как раз с точки зрения упомянутого энергетического импортного транзита. Через казахстанскую территорию проходит от 15% до 20% этого потока, включая трубу из Туркменистана. Стабильность Казахстана для Пекина — важнейший вопрос. Именно поэтому китайская сторона решительно поддержала меры по наведению порядка, принятые в рамках ОДКБ, пообещав со своей стороны законным властям Казахстана максимальную поддержку, в том числе по части взаимодействия правоохранительных органов и систем безопасности. Во многом это, конечно, ситуативное, тактическое решение; стратегия по отношению к Казахстану заключается в том, чтобы побудить власти этой постсоветской республики вслед за Россией денонсировать режим соглашений о разделе продукции (СРП) с западными компаниями, выгнав их со своей территории. Как уже приходилось отмечать, благодаря этому Запад обладает серьезными рычагами для подрыва стабильности, прежде всего в социальной сфере. Однако это в перспективе; сейчас выжившему режиму Касым-Жомарта Токаева явно не до резких телодвижений, если на посту главы информационного министерства появляется завзятый русофоб с репутацией «казахстанского Геббельса», который в своей деятельности откровенно эксплуатирует тюркский фактор, для постсоветского пространства весьма деликатный. Сам этот факт как нельзя лучше свидетельствует в пользу ограниченности возможностей действующей власти и засилья в ней националистического влияния, причем на достаточно высоких этажах властной иерархии. Поэтому усиленно критикуемое в нашей стране с популистских позиций решение о выводе войск ОДКБ после наведения порядка на самом деле выглядит «протягиванием ножек по одежке». Слишком многое за эти годы упущено, в том числе из-за чрезмерного доверия к не заслуживающему такового назарбаевскому клану, представители которого во главе КНБ, выскажем субъективное мнение, сделали все для успеха провалившегося мятежа. Лучше так вот уйти, пусть и не совсем вовремя, чем через некоторое время получить террористическое подполье, подпитываемое различными течениями исламистского «халифата». Конъюнктурная эксплуатация данной темы известным персонажем с российского иновещания — лишь один пример подобной политической близорукости. Заметим, что таковую означенный персонаж, кстати, демонстрировал не раз, наиболее памятный пример — не вполне адекватное, если не сказать лизоблюдческое, прославление в 2016 году победы Трампа. Что касается вывода войск, то вспомним опыт Чехословакии, куда в свое время тоже вошли с благими целями, но, оставшись там, получили в итоге одну из наиболее злобствующих и местечковых русофобских фрондирующих элитных тусовок в Европе.
Возвращаясь к Китаю и российско-китайской «оси» ответственности за безопасность в Евразии, связанной с ШОС, отметим, что, с одной стороны, предстоит большая работа по укреплению этой организации и синхронизации ее деятельности на постсоветском пространстве с ОДКБ. Кроме того, на новый уровень «просится» сопряжение проектов «Пояса и пути» с ЕАЭС, в том числе в вопросе пересмотра сугубо экономических приоритетов последнего, навязанных в свое время опять-таки Нурсултаном Назарбаевым. Это с одной стороны; с другой — и здесь самое время перейти к теме еще одного важного визита на этих днях в Китай — никуда не деться от новой фазы диалога с центром современных мировых пантюркистских тенденций, которым выступает турецкий правящий режим Реджепа Тайипа Эрдогана. Очевидная цель — профилактика новых прецедентов, подобных казахстанскому. Именно об этом в том же китайском Уси вели разговор руководители внешнеполитических ведомств Китая и Турции Ван И и Мевлют Чавушоглу. Оговоримся: подробной информации о содержании этих и остальных переговоров китайский официоз не дает, но даже скупые строчки информационного сообщения о встрече министров в полной мере демонстрируют остроту противоречий и стремление их если не урегулировать, то свести к приемлемому минимуму.
«Стороны должны поддерживать друг друга в вопросах защиты государственного суверенитета, безопасности и интересов развития, а также соблюдать такую базовую норму международных отношений, как невмешательство во внутренние дела друг друга».
«Должны поддерживать» — значит, сейчас такой поддержки недостает, и это прямая апелляция китайской стороны к двусмысленности турецкой позиции по Синьцзяну. Раньше Турция открыто поддерживала уйгурский сепаратизм, потом стала вести себя осторожнее, перейдя к практике двойной морали. На словах Синьцзян — неотъемлемая часть Китая; на деле правящие в Анкаре пантюркисты (они же неоосманисты) считают уйгуров, как тюрков, «сферой своего влияния». Именно поэтому китайский министр и ведет речь о суверенитете. И о невмешательстве во внутренние дела, в которых у Турции имеется свой уязвимый «скелет в шкафу» — курдская проблема, в том числе в Сирии, которую им пока не дают «решить» американцы.
Ван И также выразил надежду, что «Китай и Турция не станут на международном уровне участвовать в каких-либо акциях, направленных против другой стороны, но будут по двусторонним каналам укреплять коммуникацию и взаимопонимание в вопросах различий в восприятии, в том числе истории и нации». А вот этот тезис напрямую отсылает наше внимание к Казахстану, где турецкое пантюркистское участие является «секретом Полишинеля» и направляется как раз на консолидацию «тюркского мира», что в корне противоречит интересам как Китая, так, заметим, и России. Именно потому так однозначна поддержка Пекином действий ОДКБ, которые и воспрепятствовали турецким планам, пользовавшимся кулуарной поддержкой американцев, у которых в Казахстане действовало около двух сотен своих НКО.
В обмен на благоразумие китайской стороной Анкаре предложен широкий спектр выгодного взаимодействия. Ван И призвал к «дальнейшему усилению сопряжения стратегий развития, содействию реализации знаковых проектов, в том числе в атомной энергетике, и расширению сотрудничества в таких сферах, как новые источники энергии, сети 5G, облачные вычисления и большие данные». Только прекратите играть в свои игры. Трудно не увидеть, что с таких же позиций к турецкому режиму подходит и Москва, что все равно не мешает Анкаре вести «свою партию» в Турции. А также заигрывать с противостоящими России украинскими националистами, даже продавая им оружие (включая наделавшие немалый шум сначала в Нагорном Карабахе, а затем поставленные ВСУ БПЛА «Bayraktar TB2»).
Спектр предложений Китаю со стороны М. Чавушоглу оказался скромнее, что косвенно показывает стремление Турции продолжать свою нынешнюю линию в стиле «да, но…». «Турецкая сторона готова усиливать сопряжение своей инициативы «Средний коридор» с инициативой «Пояс и путь». Анкара, по словам министра, «высоко оценивает положительную роль турецко-китайского экономического, торгового и инвестиционного сотрудничества, а также инфраструктурной взаимосвязанности в укреплении экономической мощи Турции». А также в ядерном сотрудничестве. Общий интерес обе страны, судя по отчету о переговорах, нашли в укреплении многосторонней координации и подходов к демократизации системы международных отношений. В этом тезисе без труда угадывается недовольство Анкары, которая, как и Пекин с Москвой, не удостоилась приглашения на американский «саммит за демократию», проведенный Байденом чуть более месяца назад.
Словом, смысл визита главы турецкого МИД в Китай вполне понятен и прозрачен. Получив в Казахстане весьма болезненный «щелчок по носу», Эрдоган еще и опростоволосился перед американцами, с которыми у него сложные отношения и не так много общих тем. Шанс, если угодно, выслужиться перед Байденом, заслужив приглашение на следующий, второй «демократический саммит», безнадежно упущен. Хотя желание добиться этого за счет российских, китайских интересов, а главное, в собственных планах, как и ставка на националистическое лобби и подполье в Казахстане, имелось. И это — медицинский факт. Именно по этим основаниям визит М. Чавушоглу в Китай стоит особняком от переговоров, которые вели в Цзянсу главы внешнеполитических ведомств других мусульманских стран. Однако по форме никаких исключений для Турции сделано не было. Обошлось без далеко идущих «месседжей». Российско-китайская координация остается главным и, без сомнения, обнадеживающим трендом нашего непростого времени.
Павленко Владимир
Комментарии читателей (0):