24 февраля (9 марта) 1905 г. в 18:00 штабс-капитан А.А. Свечин — обер-офицер для поручений при управлении генерал-квартирмейстера — известил по телефону ген. М.В. Алексеева, что японцы перешли Хуньхе на участке IV Сибирского корпуса и устремились в тыл армии, за Мукден, к поселку Пухэ. С утра бушевал ураган, несший на русские позиции тучи пыли, видимость не превышала 10 шагов. Под покровом песчаной бури противник и перешел по льду реку. Главнокомандующий был извещен о прорыве приблизительно в 19:00. В начале девятого вечера в штабе 3-й армии получили приказ Куропаткина об отходе по Мандаринской дороге. Сразу были собраны все офицеры, которые начали писать под диктовку Алексеева диспозицию для отхода корпусов. Приказ был дублирован по телефону, работа была закончена в 22:00.
Приказ гласил: «24 февраля 1905 г. Между 9−10 часами вечера. Восточная Импань. 3-й армии предписано, с наступлением темноты, отойти от предмостных укреплений вдоль Мандаринской дороги, не втягиваясь в Мукден. 2-й армии задерживать противника до отхода 3-й армии из предмостных укреплений и затем отойти вдоль железной дороги, прикрывая движение 3-й армии от ударов с запада».
Так как Мукден официально оставался нейтральным городом, русские войска его не занимали и обходили вдоль стен, где дорог и мостов, естественно, не было. Это, а также и продолжавшаяся буря чрезвычайно осложняло отступление. Часть корпусов смогла выступить только с опозданием в несколько часов — от 23:00 24 февраля до 01:00 25 февраля. Обозы, артиллерия, войска двигались зигзагообразными колоннами, буквально на ощупь находя себе путь. Связь корпусов со штабом армии и соседями была потеряна.
Войска отступали широкой волной, постепенно перемешиваясь друг с другом — «…вся огромная площадь, которую видел глаз всадника, была сплошь покрыта отступавшими, и все тянулись в одну точку: в Мукден!» Около 04:00 25 февраля штаб 3-й армии также начал отступление в тыл. Алексеев в это же время выехал на Мандаринскую дорогу и увидел на ней результат слияния обозов, артиллерии и войск 2-й и 3-й армий:
«Море-море повозок вливалось потоками с различных боковых дорог. Беспорядочно, в несколько рядов, всё это тянулось к северу, и тянулось почти до 10 час. утра. Только в 11 час. могли тронуться наши ничтожные по силе войска 3-й армии».
На самом деле положение ранним утром 25 февраля было гораздо более худшим. Беспорядок приводил к пробкам, в которых колонны больше простаивали, чем двигались. В толкучке всёе перемешалось.
Генерал из штаба 2-й армии так описал картину, которую он застал около 06:00: «При выходе из Мукдена на Мандаринскую дорогу мы сразу наткнулись на такой хаос и такой вопиющий беспорядок, который далеко превосходил самые мрачные представления мои о беспорядочном отступлении. Со всех улиц Мукдена и вообще со всех сторон повозки, пушки, команды, или вернее, толпы людей — спешили на Мандаринскую дорогу, и у самого выхода из города образовалась какая-то беспорядочная масса, которая сама себе не давала возможности двигаться. Тут были и понтоны, которые, неизвестно для какой надобности, держались до последнего времени в Мукдене (самыми бесполезными и громоздкими были похожие на понтоны мостовые парки, которые так и ни разу не были использованы во время войны, так как не было подходящих к ним по ширине (около 220 метров), глубине и берегам рек, использовать их можно было бы только на Ялу; тем не менее они постоянно возились за частями, стесняя их движение — А.О.) и санитарные транспорты, и повозки артиллерийских парков, и патронные двуколки, одним словом, — повозки обоза всех трех разрядов, артиллерийские орудия и толпа будто бы искавших свои части людей; всё это не только не было распределено по родам повозок, но не было даже вытянуто в одну, две, три, хотя бы в 10 линий, а составляло доподлинно какую-то громадную кучу, в которой каждый хотел двигаться сам по себе, нередко даже по пути других повозок. На беду недалеко от выхода из города дорога имела вид врезанного в высокую гору дефиле; тут образовалась пробка, явно свидетельствующая о том, что весь этот беспорядок произошел вследствие крайней нераспорядительности начальства и полного безначалия в обозе».
На самом деле даже в этой ситуации начальство продолжало распоряжаться и вводить бесконечные импровизационные «улучшения». Движение по лессовому глинистому грунту Мандаринской дороги с ее крутыми спусками и подъемами для обозных повозок было весьма непростым делом. Осложняла его и разница в ширине дороги (около 17 метров) и мостов через овраги и ручьи (около 4−4,5 метров). Примером того, каким образом начальство превращало на «Мандаринке» отступавшие части в перемешанную толпу людей, может послужить отход 1-го восточносибирского понтонного батальона. Он получил приказ о начале движения из города 24 февраля в 21:00, и через час начал отступление обычном порядком, повозка за повозкой, в одну линию.
«При первом встречном овраге с одним переездом через него, — отмечал в дневнике командир батальона, — означенный порядок нарушался заездами задних повозок по сторонам основной магистрали, из желания найти по сторонам другой переезд. За неимением же такового, означенные колонны останавливались перед обрывами оврага в 5−6 параллельных линий, имея впереди себя лишь один переезд. Пропуская через овраг обоз одной части, другая ждала своей очереди, заставляла ждать третью и т.д. При таком способе переправы сохранялась целостность обозов частей. Между тем кому-то из распорядителей по переправе обозов через овраги показалось, что такая система переправы ненормальна, почему и сделано было распоряжение пускать из каждой колонны по 1−2 повозки. Пропустив из колонны 2 понтонные повозки, следующие могли проходить за первыми лишь тогда, когда из 5 остальных колонн пройдут по 2, т. е.(2×6=12) 12 повозок; после этих шли снова 2 понтонные и т.д. Получалась разрозненность обозов, и тем большая, чем чаще встречались овраги. При этом способе переправы управление обозом начальствующими лицами становилось окончательно невозможным».
Так как резерва, которым можно было попытаться восстановить дисциплину и контроль над отступавшими, не было, Алексеев послал часть своих офицеров навести порядок в обозах и направить отступавших за дефиле широким фронтом вдоль дороги, благо промерзший грунт позволял это. Впрочем, и это сделать было непросто.
«Движение без дорог в Манчжурии зимой, — вспоминал отступавший из Мукдена офицер, — весьма тяжело; поле всё вспахано бороздами и сплошь покрыто срезанными пнями гаоляна до ¼ аршина высотой».
За дефиле на расстоянии километра слева и справа от дороги массами шло то, что раньше было армией. Одновременно генерал-квартирмейстером были сделаны попытки наладить связь с VI Сибирским корпусом, потерянным в ходе движения вокруг Мукдена.
Когда его головные колонны около 08:00 вышли из предгорья на дорогу, ситуация еще более осложнилась.
Командир корпуса вспоминал: «На обширной площади, шириною в 5−7 верст и длиною в 15−20 верст, несколько всхолмленной, почти лишенной растительности и залитой лучами южного солнца, стояли и двигались войска и обозы трехсоттысячной армии. С трех сторон гремела артиллерийская канонада. Картина была грандиозная… Сразу нельзя было разобрать, что именно происходило. Войска двигались, как это мне показалось, большими массами, почти без промежутков. Обозы тянулись вереницею. Движение было очень медленное, так что в первую минуту, когда перед нами открылось отступление огромной армии, мне показалось, что войска не двигаются, а стоят на месте».
Несколько ручьев, оврагов и река с обрывистыми берегами — всё это никак не способствовало быстрому движению беспорядочной массы шириной в несколько километров.
Железнодорожный вокзал и окружавшие его склады также находились за городом, как раз на пути отступавших войск. Второй раз за короткое время люди, уставшие за время двухнедельных боев в февральские морозы, вынуждены были сталкиваться с одним и тем же искушением. Оставляемые запасы разбирались — из-за «пробки» на Мандаринской дороге и медленного движения солдаты перемешавшихся частей вынуждены были простаивать около уничтожаемых запасов продовольствия, обмундирования, спирта. Видя оставление города, многочисленные «вольные» торговцы начали раздавать свои товары, состоявшие прежде всего из спиртных напитков. Часть лавок стояла открытыми, и оттуда вывались пьяные солдаты, растаскивавшие коньяк, ром, вина. Появилось большое количество пьяных, часть из них бесцельно бродила между городом и станцией. Брошенный русский городок начали грабить китайцы. Значительная пьяных на вокзале и при отступлении попала в руки японцев и китайцев. Участь вторых была незавидной — как правило, их убивали.
«Страсть к разрушению ради разрушения, — вспоминал английский журналист, — охватила солдат и грозила сделать их неуправляемыми. Допускать войска грабить свои же собственные склады — это как разрешать частично прирученным тиграм попробовать кровь».
Утром 25 февраля обходившие город войска увидели огромные пожары — горели интендантские склады. На войска это зарево производило самое тяжелое впечатление. Сделано было практически всё, чтобы войска перестали быть войсками. При отходе русские войска проходили между флангами обходивших их японцев, ширина разрыва между частями противника в ночь на 25 февраля (10 марта) составляла уже 24 версты. Противника удерживали сводные отряды, которые по мере сил держали оборону, в тылу у них подымались столбы пыли, явно указывавшие на движение обозов и войсковых масс по дороге. В конце концов, оказавшись без поддержки и без прикрытия артиллерии, части прикрытия начали откатываться. Близость японцев немедленно сказалась на состоянии отступавших.
«Расплывшаяся на широком фронте, — писал Алексеев, — эта сволочь повалила назад уже вполне беспорядочной толпой. Ни уведомления, ни шашки, ни угроза револьвером не могла сдержать мерзавцев, потянувших в узкое пространство, еще не замкнутое неприятелем».
Его близкий сотрудник и друг полковник С.К. Добророльский, тоже участник этих событий, вспоминал через два года:
«Трудно, если не невозможно было бороться со стихийным потоком повозок и лошадей; поздно было принимать меры здесь, на Мандаринской дороге; всё неудержимо лезло бессознательно назад, руководимое общим желанием выбраться скорее из района боя, громовые отзвуки которого и справа, и слева действовали угнетающим образом на нестроевых и обозных».
Около 9 часов утра несколько японских орудий обстреляли дорогу, по которой шли обозы, началась паника.
«Произошло то, — анализировал доктор Е.С. Боткин, — что происходит в любом театре, когда вся собравшаяся толпа, вследствие действительной или ложной тревоги, должна выйти из здания через его узкие проходы. Произошла давка, паника; люди, находившиеся в крайнем нервном напряжении, совершенно обезумели: забыли родство, чины, душу, Бога и только спасали свой живот. Реакция соответствовала героизму предшествовавших дней…».
В какой-то момент единственной управляемой силой, бывшей в распоряжении Бильдерлинга, Мартсона, Алексеева, был штабной конвой. Один из его младших офицеров предложил отправить этих кавалеристов в атаку на японские орудия. Но кризис был преодолен за счет нескольких полков, отступавших в порядке — их и направили на выстрелы. После этого Бильдерлинг и Мартсон отправились дальше, а руководить или, вернее, пытаться руководить остался Алексеев.
В принципе, это руководство уже сводилось к тому, что, находя в отступавшей толпе какую-нибудь часть с офицерами, идущую в порядке, генерал-квартирмейстер армии направлял ее на прикрытие отступления. Беспорядок рос лавинообразно, начиналась полная потеря морали, когда заставлял бежать визуальный контакт с разъездом противника. Тем не менее управляемые подразделения еще встречались. Это мог быть и батальон с батареей и пулеметом, даже команда хлебопеков — всё бросалось на укрепление цепи по сторонам Мандаринской дороги.
«Недоумевавшие лица солдат этой команды, — вспоминал находившийся при Алексееве полк. Парский, — хорошо запечатлелись в моей памяти».
Естественно, что для этого импровизированного заслона, находящегося под обстрелом артиллерии противника, было важно иметь поддержку собственной артиллерии. Но управлять батареями в этом беспорядке было сложно — некоторые из них произвольно снимались с позиций, отстрелявшись по одной, раз указанной цели. При приближении японской пехоты артиллеристы не хотели рисковать своими орудиями и уводили их на дорогу. К часу дня она опять оказалась под перекрестным обстрелом японских пушек. И здесь, в котловине у реки Пухэ, армия окончательно разложилась, именно с этого момента применимы слова Алексеева: «25 февраля армия не хотела сопротивляться». В обозе и среди отступавших началась паника, после которой порядок уже навести было невозможно. Офицеры штаба армии собирали бежавших группами по 15−20 человек, но они разбегались при первом же взрыве шимозы. Повозки мчавшихся обозов калечили людей, особенно отличились артиллерийские парки с мощными лошадьми, сметавшими всё на своем пути.
Находившийся с конницей у западного края «Мукденского горлышка» А.И. Деникин имел возможность наблюдать произошедшее:
«Одни части пробивались с боем, сохраняя порядок, другие, расстроенные, дезориентированные — сновали по полю взад и вперед, натыкаясь на огонь японцев. Отдельные люди, то собираясь в группы, то вновь разбегаясь, беспомощно искали выхода из мертвой петли. Наши разъезды служили для многих маяком… А всё поле, насколько видно было глазу, усеяно было мчавшимися в разных направлениях повозками обоза, лазаретными фургонами, лошадьми без всадников, брошенными ящиками и грудами развороченного валявшегося багажа, даже из обоза главнокомандующего… Первый раз за время войны я видел панику».
Обозные обрубали постромки и спасались верхом — о масштабах происходившего можно судить по потерям 2-й и 3-й армий в материальной части. Были потеряны 29 скорострельных орудий, 46 лафетов, 44 передка, 547 зарядных ящиков, 9 передних ходов зарядных ящиков, 279 патронных двуколок, 753 хозяйственных двуколки, 79 походных кухонь, 489 разных повозок. Теттау говорит о 6000 повозок, потерянных при отступлении от Мукдена. Большая часть этих потерь, без сомнения, выпадает на Мандаринскую дорогу. Гибель обоза завершила разложение еще контролируемых войск. Штаб ничего не мог сделать. Солдаты бросали оружие, грабили брошенное имущество, даже повозки штаба 3-й армии. Алексеев потерял в эти минуты свои ордена и часть бумаг, всё это находилось в обозе, и он не сомневался, что это было результатом действий мародеров.
Территория в несколько квадратных километров была усеяна убитыми, ранеными и… пьяными. Штаб армии, снова собравшийся у выхода из этой котловины, мог только наблюдать — «…обширное ровное поле было усеяно шедшими и бежавшими врассыпную солдатами, всюду валялись сломанные повозки, с выброшенными из них вещами, некоторые из них горели, видны были бежавшие люди и много лошадиных трупов… Это была картина бегства!» Русская армия отступала в полном беспорядке. Арьергард отходивших на Телин частей шел по полям, усеянным брошенным армейским имуществом — повозками, кухнями, бумагами, сухарями, цинковыми коробками с патронами и т.п. Не удивительно, что толпа из солдат пришла в Телин без вещмешков, патронташей, патронных сумок и т.п. — отступавшие бросали всё то, что казалось им лишним. Переутомление было таким, что люди и кони падали от бессилия падали на холодную землю и сразу же засыпали.
«Японская армия была очевидно истощена, — вспоминал П.А. Половцов, — и не преследовала нас. Если бы они только послали за нами несколько эскадронов хорошей кавалерии, катастрофа могла бы стать ужасной, но они дали нам уйти».
К счастью, японцы не заметили сразу отхода русских сил из «мешка» и начали преследование в центре русских позиций, на фронте 3-й армии, около полудня 25 февраля (10 марта). Только тогда армия Оку начала движение и заняла Мукден к четырем часам дня — в результате русские арьергарды были отрезаны. Отряд генерала Ганненфельда втянулся в город и вынужден был сдаться. Организованное отступление смог организовать только подполковник Генерального штаба Л.Г. Корнилов — начальник штаба 1-й стрелковой бригады. Под его руководством 17 рот из 3 стрелковых полков не только сумели сохранить порядок, но и присоединить к себе стихийно отступавшие команды. Теснимый и обстреливаемый с трех сторон, отряд Корнилова спас несколько пулеметов и знамя 10-го стрелкового полка и к семи часам вечера соединился с основными силами армии. Корнилов уходил вдоль насыпи железной дороги. Арьергардный бой шел без всякого руководства высшего начальства. Его и не могло быть, до вечера связи между штабами армий и штабом главнокомандующего не было.
Поскольку в результате паники 25 февраля (10 марта) армия потеряла и большую часть своих подвижных запасов, то при отходе на Сыпингай она столкнулась с проблемой отсутствия снабжения. Эти лишения только усилили беспорядок и увеличили потери русской армии в Мукденском сражении. Они были огромны. Кроме оставленных 29 скорострельных трехдюймовок, были потеряны 2 полевые мортиры и 2 поршневых орудия. В плен попали почти 30 тыс. рядовых, один генерал, убито и ранено свыше 60 тыс. человек. 5 полков потеряли свои знамена (4 из них, как выяснилось позже удалось спасти и вернуть, в том числе и из плена).
После Ляояна, когда Куропаткин сумел отвести войска в порядке, не было ни таких потерь, ни ощущения, что война окончательно проиграна. Один из германских наблюдателей, генерал Кемерер, который находился тогда при русской армии, осенью 1904 года вспоминал ситуацию, которая сложилась «…у Ляояна, где весь мир, по крайней мере англо-саксонский мир, ожидал второго Седана. Этот прерванный бой большого стиля дал японцам лишь выигрыш места, но они не взяли ни одного пленного, ни одного трофея; то была вполне бесплодная, отрицательная победа, купленная, однако, ценою почти 20 000 человек. Япония не в состоянии выигрывать много таких побед, а Россия может перенести еще несколько таких поражений». Строго говоря, «Седана», то есть окружения и полного уничтожения армии, не было и в этот раз, но потери оказались слишком велики, и уже никто не говорил, что русская армия сможет перенести несколько таких поражений. Дело, конечно, не только в потерях людских и материальных.
«Для каждого непредубежденного человека, — отмечал Теттау, — было ясно, что после сражения под Мукденом исключалась всякая вероятность поворота уже определившегося исхода войны. Правда, русские имели полную возможность пополнить свои потери в людях и оружии; они имели возможность получить из дому гораздо больше, чем на это могли надеяться японцы, но нельзя было наполнить потерю нравственного духа войск, их готовность к самопожертвованию, веру в собственные силы, а самое главное — доверие войсковым начальникам».
Катастрофа под Мукденом, или, вернее, неудачное сражение под Мукденом, закончившееся катастрофой на Мандаринской дороге, неизбежно сказалась на дальнейшем развитии внутриполитического кризиса в России. Теперь правительство могло надеяться только на чудо.
Ранее на ИА REX: Россия перед отступлением и катастрофой. Февраль 1904 года под Мукденом
Комментарии читателей (0):