Зимой 1905 года на фоне начавшейся в Петербурге революции вновь особую остроту приняли новости из Манчжурии, где по-прежнему без особого успеха продолжалась война. Апофеозом сражений на суше стала битва под Мукденом, которая началась 6 февраля 1905 года. С успехом оружия император связывал надежды на восстановление авторитета монархии, на победу не только над внешним, но и над внутренним врагом. От главнокомандующих — генерала Куропаткина и маршала Ойяма — зависело очень многое. Не меньше значения победе придавали и японцы. Их предвоенные планы разгрома русских в районе горной Манчжурии не были осуществлены. Японские победы под Ляояном, на Шахэ, под Сандепу, взятие Мукдена и уничтожение русской Тихоокеанской эскадры — всё это не приблизило окончание войны. А между тем эти победы потребовали значительного напряжения сил. Они были не бесконечными.
Ранее на ИА REX: После «Кровавого Воскресенья»
Три русских армии под Мукденом занимали фронт длиной в 150 километров (с охраняющими отрядами). Левый фланг на протяжении 45 километров прикрывала 1-я армия ген. Н. П. Линевича — 107 000 чел., 370 орудий и 22 пулемета. На правом фланге длиной 25 километров — 2-я армия ген. А. В. Каульбарса — 100 000 чел., 439 орудий и 24 пулемета. В центре стояла 3-я армия ген. М. И. Батьянова, имевшая на 20 километров фронта 68 000 чел., 266 орудий и 10 пулеметов. Им противостояли пять японских армий общей численностью 270 000 чел., 1062 орудия и 200 пулеметов.
Мукденское сражение поначалу походило на все крупные сражения этой войны — японцы осуществляли излюбленный прием окружения, пытаясь отсечь русские армии от железнодорожной артерии. Маршал Ойяма, поклонник прусской стратегии, бывший во время франко-прусской войны представителем японской армии при германском командовании, настойчиво пытался реализовать идею «Седана», но только в этот раз не путем одностороннего, как под Ляояном, а двустороннего обхода. Русская стратегия долгое время приучалась на примере Европейского театра военных действий к мысли о необходимости действия из польского выступа, от внутренней коммуникационной линии. Нечто подобное происходило и в Манчжурии. Главнокомандующий русскими армиями полностью подстраивался под волю противника, диктовавшего ее многочисленными демонстрациями и постепенно терял контроль над войсками. Так Куропаткин действовал с самого начала двухнедельного сражения.
Как только обнаружилось наступление противника против армии Линевича, так все приготовления 2-й армии к атаке были отменены и часть её войск, выполняя приказание главнокомандующего, по словам ген. М. В. Алексеева, «как угорелые овцы шарахнулись… к левому флангу»:
«Общее убеждение, что силы там у японцев скромные, что действия их там, хотя, как всегда, и энергичные, имеют характер демонстративный. Но они знают, по-видимому, характер нашего главнокомандующего: усиленными переходами всё, что было возможно, направлено туда, в эти горы, где и развернуть такие силы трудно. Словом там, на перевалах, узких путях, собрана половина всех наших сил».
В армии с места на место перебрасывались не только войска, но и их командиры. Например, 12 (25) февраля генерал П. К. Ренненкампф вместе с частью офицеров своего штаба был снят с командования своим конным отрядом и отправлен на формирование нового отряда у А. Р. Линевича. Его заменил генерал Эйхгольц. Но ненадолго — любимец Каульбарса не смог справиться с ситуацией в условиях боя и начал отходить. В результате Куропаткин, минуя командующего 2-й армией, распорядился вернуть Ренненкампфа назад. Последнему пришлось восстанавливать управление над своим отходящим отрядом. Всё это произошло всего лишь за сутки. Подобные действия вызывали раздражение и у командования, и у рядовых. Когда в III Сибирский корпус ген. Н. И. Иванова была прислана на помощь бригада Болотова, то первой реакцией командира корпуса были слова:
«Зачем только Куропаткин растрачивает свои резервы? Это не главная атака, ему не стоит волноваться за меня. Хотя Куроки яростно атакует каждый день, он всё же несет огромные потери; некоторые из его полков почти полностью уничтожены. У меня хорошие позиции, у япошек нет ни единого шанса, когда дойдет до штыковой с моими доблестными сибирскими стрелками».
Это происходило уже 11−13 (24−26) февраля.
Еще за неделю до катастрофы армия верила в благополучный исход сражения. Куропаткин издавал приказы, сообщавшие о том, что дела идут блестяще. 16 февраля (1 марта) П. Н. Краснов заявлял в армейской газете:
«Новый год начался счастливо. Грозная, под ружьем стоит Маньчжурская армия в сознании скорой победы. И ее не смутят и не потревожат ни японские прокламации, ни жалкое нытье людей тыла, которым всё надоело, которые все готовы бросить и во всем видят неудачу. В передовых окопах наших позиций твердо уповают на то, что «на зачинающего Бог!» Однако именно в это время армию потревожили далеко не японские прокламации или козни готового сдаться тыла».
14 (26) февраля кавалерия, стоявшая на флангах русской армии, вскрыла обходное движение японцев. 16 февраля (1 марта) выяснилось, насколько большими массами движется противник — некоторые из его колонн достигали до четырех верст в глубину. В этот день разведка донесла, что обходные колонны японцев, движущиеся на левом фланге, принадлежат к армии ген. Ноги. Японцы наступали энергично и уверенно, и при обстреле русской артиллерией даже не разворачивали свои колонны — они торопились зайти в тыл Манчжурских армий. Когда обнаружилось движение Ноги, ему было нечем эффективно противостоять.
Получив известия об обходе, главнокомандующий фактически вмешался в руководство 2-й армией, еще больше усложняя управление ею. Вмешательство Куропаткина носило мелочный, дезорганизующий характер. Через несколько дней после переброски I Сибирского корпуса, его солдаты снова вынуждены были совершать марш-бросок, теперь уже в обратном направлении, на крайний правый фланг армий, и, как писал тот же британец, который наблюдал их тяжелое движение ранее, «…несмотря на всю усталость и деморализацию, которую несло с собой это бесцельное шатание, они сопротивлялись ужасному напору Ноги с бросающейся в глаза храбростью и упорством». Нельзя забывать, что все эти передвижения русские войска совершали при довольно холодной погоде. Температура колебалась от — 17,1 градуса по Цельсию в семь утра до — 2,8 в полдень и — 8,1 в девять вечера. Силы солдат были не безграничны.
Начиная с Ляояна в полевых армиях постоянно росло присутствие тяжелой артиллерии. Под Мукденом у японцев было уже до 170 тяжелых орудий против 158 русских. Впрочем, с началом японского наступления русская осадная артиллерия снималась с позиций и отправлялась в тыл. Прок от ее присутствия был невелик — главнокомандующий запретил даже обстреливать работы противника по установке 11-дюймовых орудий, без разрешения его штаба распорядиться тяжелой артиллерией не мог даже командир корпуса, на позиции которого она находилась. Однако это было очевидное указание на подготовку к будущему отступлению. Особенно удручающе действовал на солдат этот отвод, потому что сразу же за ним начался обстрел русских позиций японской тяжелой артиллерией. Русская полевая артиллерия не могла бороться с 11-дюймовками противника. Уже 13 (26) Алексеев понял — Куропаткин готовится отходить. По настоянию генерал-квартирмейстера Бильдерлинг написал главнокомандующему письмо, оно осталось без ответа. Переброска войск с правого фланга на левый ослабила армию Каульбарса и на нее навалились японцы. Куропаткин уже 15 (28) февраля предупредил командующего 3-й армией, что большая часть его общего резерва израсходована на поддержку 1-й и 2-й армий. Для укрепления угрожаемых участков теперь ему оставалось лишь прибегнуть к излюбленному средству — созданию импровизированных отрядов. Результатом этого была такая путаница в расположении частей, что даже командующие армиями теряли представление о составе войск, им подчиненных.
«Отрядомания» под Мукденом достигла пика: «…бывали случаи командования корпусными командирами такими тактическими единицами, в состав которых не входило ни единого даже батальона вверенных им корпусов, что, например, в одном отряде, силою в 51 батальон, имелись войсковые части всех трех армий, из 11 корпусов, 16 дивизий и 43 различных полков».
Это был отряд генерала от кавалерии Генерального штаба М. В. фон дер Лауница, который должен был прикрывать фланг отступавшей русской армии, в состав которого входили, кроме этих батальонов, 20 ¾ сотен и эскадронов, и 132 орудия (из 5 артиллерийских бригад). Мало этого, этот отряд еще делился на четыре отдельных отряда. Более мелкие соединения также формировались по принципу калейдоскопа. Так, например, сводная дивизия ген. Ф. К. Гершельмана состояла из частей трех корпусов и пяти дивизий. Для формирования этих новых единиц командование выдергивало из частей отдельные роты, взводы и даже отделения. Смешение войск достигло уровня хаоса, войска не знали своих командиров, командиры — войска, все вместе — соседей.
В штабе Лауница (если этот термин применим к тому, с чем он вынужден был начинать руководство своим отрядом, а именно одного полковника Генерального штаба и двух адъютантов генерала) эффективно действовала только лишь связь с главнокомандующим, которая поддерживалась по телефону. Командиры вновь прибывавших частей не могли получить ни информацию об общей ситуации, ни точных указаний к действию, нельзя было представить, где именно расположен отряд Лауница. Даже организация нормального снабжения таких отрядов была почти невозможной, управлять ими было очень трудно, активно использовать — нельзя. В этом состоянии они могли лишь обороняться порознь. Управление отрядами было также весьма сумбурным.
Так, например, с 14 по 15 февраля Конный отряд, начав с 14 сотен и 6 орудий, неоднократно менял свой состав и структуру. За эти дни им командовало 4 генерала, но отряд не получил ни одного приказа об активных действиях — кроме приказа защищать Мукден с севера (с 500 шашками!). Что касается отряда Лауница, то он должен был не только прикрыть отступление 2-й и 3-й армии, но и отбросить противника. Очевидно, по причине явной слабости отряда на правый фланг с левого была переброшена бригада Болотова, так ничего и не сделавшая в корпусе Иванова.
Постепенно сокращалась и боеспособность частей-доноров. Они сокращались, в той же третьей армии вскоре осталось около 40 батальонов, то есть из трех корпусов остался приблизительно один.
«Но если бы это был корпус! — Писал Алексеев. — Нет, это были клочки трех корпусов, а остальные клочки пошли по батальону во 2-ю армию. Что там была за организация! Это лоскутное одеяло; забвение всех основ всех правил и законов организации».
Каульбарс не предпринимал ничего без санкции Куропаткина. 17 февраля (2 марта) было абсолютно непонятно, кто командует 2-й армией.
«В эти дни 17−22 февраля, — отмечал офицер ее штаба, — исчезли растворенные в различных отрядах не только корпуса, но и дивизии нашей 2-й армии».
В задержанной военной цензуре телеграмме корреспондент «Нового Времени» Ольгинский (Березовский А. А.) сообщал:
«Начать с того, что к 22 февраля у нас не было ни одной цельной комплектной боевой части. Целые полки, батальоны, даже отдельные роты вырывались из своих тактических единиц и усылались то на правый, то на левый фланг, нередко на 70−80 верст расстояния… Менялись, смешивались, перепутывались не только части, но и начальники их… Никто, говорю убежденно, никто не знал, у кого он находится, кто у него справа или слева, где его начальник. Ординарцы, посылавшиеся передать приказания, были самыми несчастными людьми, и вот, когда неожиданно началось отступление, естественно, что разрозненная армия пошла вразброд».
Неразрозненными оставались только I Сибирский корпус и 25-я пехотная дивизия. Каульбарс без штаба отправился к дер. Салинпу, чтобы организовать контрудар обходящему его противнику. На посту командующего его временно заменил фон дер Лауниц, не знакомый ни с войсками, ни со штабом армии. Кроме того, в управление тем, что еще поддавалось руководству, постоянно вмешивался Куропаткин. Полупарализованное управление не смогло обеспечить действенную связь между частями.
Тем не менее оставались надежды на победу. Войска ждали приказа о переходе в контрнаступление и готовились к нему. Армии Линевича и Бильдерлинга твердо держали оборону. В контратаку перешел отряд Топорнина под Салинпу. Она имела успех до тех пор, пока в руководство ею не вмешалось несколько инстанций. Японское командование осознавало свою слабость в центре, и чрезвычайно опасалось того, что русская армия перейдет здесь в наступление. По ночам русские позиции освещались прожекторами противника, его пехота оставалась начеку, обстреливая даже одиночек. Вспоминая 17 февраля 1905 года через месяц, Алексеев писал:
«Думалось лишь о том, что вступаем вконец разоренную страну и питание будет более или менее случайным. Думалось… да думалось многое, что из нашей I армии, с левого фланга пойдут полки, с этими полками составятся грозные силы и с ними мы будем опрокидывать всё на пути своем и разобьем японцев».
Наступления этих полков, однако, так и не последовало. Их ждало разочарование.
Комментарии читателей (0):