После «Кровавого Воскресенья»

После «Кровавого Воскресенья» потребовались экстраординарные меры. Новый Петербургский генерал-губернатор Д. Ф. Трепов начал с решительных действий. Он ввел в столице военное положение, потребовал возобновить работу, рекомендовал предпринимателям пойти на частичные уступки. С 13 (26) января 1905 г. стачка на заводах пошла на спад. Через два дня был восстановлен выпуск газет.

«После страшной недели, — отмечали 15 (28) января «Санкт-Петербургские ведомости», — всех намучившей и доведшей до отчаяния, с надеждой на будущее, русская столичная печать приступает к трудовой работе».

Либеральная «Наша жизнь» была более решительна:

«Молчание нередко является лучшим ответом на иные события, но бывают случаи, когда хотя бы слабое слово, но все же искреннее, должно быть сказано».

Газета свидетельствовала — до расстрелов люди не нарушали порядка, а жертв было гораздо больше, чем это указывали официальные источники. Расстрел привел к новым политическим реалиям в стране:

«Страшные дни 9, 10 и 11 января, когда на улицах столицы пролилась кровь наших братьев не от руки внешних врагов, несомненно дни исторические, к голосу самых различных слоев общества, громко раздававшемуся из многих, многих городов русских, присоединился мощный голос народа».

17 (30) января возобновил работу Путиловский завод. 10 (23) января в отставку с поста министра внутренних дел подал ген.-ад. Святополк-Мирский. Через восемь дней она была принята, князь был уволен согласно прошению, «по расстроенному здоровью». Эта отставка убедила либералов — более верхи не намерены считаться с ними и прислушиваться к ним.

«Государь и его правительство, — вспоминал Д. Н. Шипов, — как будто не осознавали, что политика государственной власти играет в руку самых оппозиционных элементов, с убедительностью подтверждая мнение последних, что никакое доброжелательное соглашение с властью не может иметь место и что осуществление справедливых общественных требований возможно лишь путем политической борьбы и ниспровержения государственного строя».

На следующий день А. С. Суворин задал в своей газете вопрос: «Революция кончилась или нет? И была ли это революция?» В любом случае, издатель считал: «…Необходимо управлять хорошо и искать новых путей, для хорошего управления. Пути эти не столько в людях, сколько в самой системе».

Менять систему все еще никто не собирался. «Санкт-Петербургские ведомости» наконец-то задались вопросом — кто такой Гапон. Ответ вполне соответствовал распространяемым официальным версиям — это провокатор, сектант и растлитель. Вопрос о том, каким образом он добился таких результатов, кем был рукоположен и поставлен на приход, подвисал в воздухе, хотя, как признавалась та же газета: «Роль Гапона не для кого уже не была тайной давно». Пока светские и церковные власти стремились уйти от вопроса «Кто виноват?», Трепов попытался заняться чем-то более серьезным. Он был сторонником того, чтобы император лично вмешался в рабочий вопрос и продемонстрировал рабочим, что он защищает их интересы. Начался отбор кандидатов в члены рабочей делегации. Сами рабочие никакого интереса к выборам своих «представителей» не проявили и они были назначены фабричной инспекцией под контролем полиции.

19 января (1 февраля) Николай II принял в Царском Селе делегацию рабочих и «осчастливил» ее «милостивыми словами». Сам император упомянул о случившемся следующими словами: «…Принял депутацию рабочих от больших фабрик и заводов Петербурга, которым сказал несколько слов по поводу последних беспорядков». Смысл этих слов сводился к призывам прекратить бунты, выйти на работу, не предъявлять недопустимых требований. Среди прочего было обещано:

«В попечениях Моих о рабочих людях озабочусь, чтобы все возможное к улучшению быта их было сделано и чтобы обеспечить им впредь законные пути для выяснения назревших их нужд. Я верю в честные чувства рабочих людей и в непоколебимую преданность их Мне, а потому прощаю им вину их».

Представители народа ничего не говорили, но с каждым из них пообщался император, который задавал вопросы по стандартной для себя схеме — имя, откуда приехал, чем занимался до поступления на завод, каково семейное положение. Членов делегации после такого приема ждало угощение и распечатанная речь Николая II. После этого их отправили на специальном поезде в Петербург. Подцензурная печать, по мнению министра финансов В. Н. Коковцова, в основном проигнорировала случившееся.

Её естественно, напечатали официальные газеты, но и лояльная правительству пресса не молчала. Полностью воспроизвели речь императора и восторгались ей «Санкт-Петербургские ведомости». Ультрамонархист князь Э. Э. Ухтомский восторгался:

«С чувством глубокого удовлетворения пришлось прочесть вчера те ясные слова, с которыми Государь обратился к депутации рабочих от разных заводов. Тяжелая завеса, отделявшая Монарха от народа, распалась: нет и не может быть двух мнений о произошедшем и о том, что ожидается впереди».

Впрочем, Ухтомский не уточнял, что увидели рабочие за завесой и что ждет страну впереди. Восхищалось и «Новое Время» — газета Суворина:

«После пережитых столь тяжких потрясений оно (обращение императора — А.О.) возбуждает надежду на восстановление того внутреннего мира, который служит лучшим обеспечением и необходимым условием внешнего порядка и плодотворного труда».

Было ясно, что даже столь щедрый поток монарших милостей не мог переломить развития кризиса. Реакция органа либералов была вполне революционна:

«Речь царя просто нетерпима. Это провокация. Это — бомба, изготовленная самим царем и могущая во всякий момент разорваться и разнести престол».

Реакция на слова императора среди рабочих была самой острой. В воскресенье 23 января (5 февраля) церковь Путиловского завода посетил митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний. Владыка отслушал литургию — церковь была заполнена молящимися - и обратился к рабочим с речью, в которой призывал к успокоению и подчинению властям. Архипастыря внимательно слушали. Впрочем, остановить революцию словами было уже невозможно. Более того — слова императора лишь разжигали страсти. Они были явно неуместны. Вскоре даже монарху станет ясно — на уступки идти все же придется. Речь пойдет лишь об их пределах.

4 (17) февраля 1905 г. был убит Великий Князь Сергей Александрович. С 1891 г. он занимал пост Московского генерал-губернатора, а 1 (14) января 1905 г. был смещен по своей просьбе и назначен Главнокомандующим войсками Московского Военного округа. Покушение произошло в самом центре Кремля — Сергея Александровича буквально разорвало на части. Большая часть свидетелей убийства никак не продемонстрировала сочувствия к убитому и его вдове, которая выбежала из дворца к месту теракта. Страна погружалась в хаос. С февраля наметилось падение стачечной активности — в этот месяц было зафиксировано 1034 стачки, в которых приняло участие 291 210 чел., в марте — 225 стачек и 72 472 чел. Впрочем, успокоение было только кажущимся. Правительство по-прежнему надеялось на победу над внешним врагом, которая позволит добиться перелома и в борьбе с внутренним неприятелем. 10 (23) февраля Великого Князя отпевали в Москве.

В тот же день, когда был убит Сергей Александрович, Кронштадт провожал на Дальний Восток эскадру контр-адмирала Н. И. Небогатова. Это была последняя надежда, устаревшие корабли. При прощании звучали слова, значение которых вскоре приобретет другой, зловещий смысл:

«Порт сроднился с ними и никогда никому в голову не приходило, что ему придётся прощаться, быть может, навсегда, со своими защитниками. Говорят, что броненосцы береговой обороны останутся навсегда на Востоке».

Корабли провожали бурными аплодисментами и цветами. Команды на кораблях были сборными, людей собирался буквально со всех концов, о слаженности действий экипажа не приходилось и думать, матросы находились под явным влиянием того, что произошло в столице.

18 февраля (3 марта) 1905 года был подписан Манифест «О призыве властей и населения к содействию Самодержавной Власти в одолении врага внешнего, в искоренении крамолы и в противодействии смуты внутренней». Он был опубликован в тот же день. Сообщая об убийстве Сергея Александровича, император призывал подданных сплотиться вокруг трона. Роли поменялись. Теперь уже монарх призывал общественность к диалогу, предлагая ей проект законосовещательной, так называемой «Булыгинской» Думы. Рескрипт министру внутренних дел А. Г. Булыгину был подписан императором в один день с Манифестом, 18 февраля (3 марта) 1905 года, но опубликован на следующий день. В войсках на Дальнем Востоке о нем узнали на финальном этапе сражения под Мукденом. «Вестник Маньчжурских армий» опубликовал его 21 февраля (6 марта):

«Преемственно продолжая царственное дело венценосных предков Моих — собирание и устроение земли Русской, Я вознамерился отныне с Божьей помощью привлекать достойнейших, доверием народа облеченных и избранных от населения, — людей к участию в предварительной разработке и к обсуждению законодательных предположений».

Доверенное лицо монарха и его тайный советник — Клопов — был в восторге. 25 февраля (10) марта он обратился к императору, назвав рескрипт началом новой эры в истории России. Он ошибался. Призывы к единению в стране, как известно, не подействовали. Либералы не верили в них. Вынужденный характер манифеста и рескрипта был очевиден и потому в действенность их не верили. Правительство теряло контроль над страной. Уже 1 (14) апреля Клопов сообщал Николаю II:

«Все чувствуют, что мы накануне страшных событий, что к нам приближается пугачевщина».

Ранее на ИА REX: Россия встала на путь «Кровавого воскресенья»