Много шума в мировых СМИ и западных политических штабах наделало недавнее заявление спикера парламента Ирана Мохаммада Бакери Калибафа, сделанное им вскоре после возвращения из Москвы, куда он привез послание президенту России Владимиру Путину от верховного лидера («Высшего руководителя») своей страны аятоллы Али Хаменеи. Речь идет о начале процедуры присоединения Ирана к ЕАЭС, которое стало одним из мировых событийных топов и произвело эффект разорвавшейся бомбы. В ходе визита не состоялась встреча Калибафа с Путиным ввиду того, что условием для нее являлось принятие соответствующих протоколов о состоянии здоровья, ибо российский лидер и его окружение соблюдают строгий карантин и существуют жесткие правила встречи с ним как иностранных, так и внутренних посетителей. Однако иранский спикер передал письмо духовного лидера своей страны российскому президенту через спецпосланника. И с учетом того, что было им обнародовано по возвращении в Тегеран, речь в нем шла как раз о перспективе вхождения Ирана в экономический союз, созданный на постсоветском пространстве после распада СССР, в котором до этого участвовали только бывшие советские республики.
Как только эта новость распространилась, недостатка в комментариях не наблюдалось. Основная их часть, однако, затрагивала преимущественно экономические вопросы. И вращались они вокруг перспектив, которые открываются, и проблем, которые в связи с этим предстоит решать. Особенно учитывая статус ЕАЭС как единой зоны свободной торговли (ЗСТ). Гораздо меньшее, а точнее, непропорционально малое внимание, к сожалению, было уделено политическим вопросам, связанным как с геополитической стороной дела, так и с взаимодействием в Евразии различных интеграционных проектов, которых уже имеется несколько. Не обошлось и без спекуляций, в частности, на противоречиях с Индией, которые существуют у Китая и союзного ему Пакистана; в рамках этого подхода выход России на Иран даже рассматривался с позиций не самостоятельной ценности, а некоего «прорыва» на индийском направлении.
БУДЬТЕ В КУРСЕ
Однако экономику здесь все-таки следует отделять от геополитики. Ибо одно дело — штатное развитие мировых событий, когда складывающиеся тенденции в балансе региональных и мировых сил вызревают десятилетиями, и на первое место вследствие этого выводится более актуальная для таких периодов экономика. И совсем другое — нынешнее форсированное нарастание, связанное с очень серьезной мировой динамикой. Во-первых, нет сомнений в том, что поднятый вопрос о вступлении Ирана в ЕАЭС является отражением сохраняющегося тупика в иранско-американских отношениях. Несмотря на смену власти в Вашингтоне, новая администрация США, хотя и обещает вернуться в СВПД по иранской ядерной программе, откуда в одностороннем порядке в 2018 году вышел Дональд Трамп, но делать подвижки не торопится. Более того, местами напряженность нарастает, свидетельством чему стал недавний удар ВВС США по позициям иранского ополчения в Сирии. Отнюдь не реверансом Ирану выглядит и анонсированное американским президентом Джо Байденом предстоящее укрепление позиций США в соседнем Ираке. И еще один момент: вроде бы Байден не торопится продолжить политику своего предшественника на израильском направлении; в мировых СМИ много спекуляций о том, что приоритетность Израиля в региональной стратегии Вашингтона может быть пересмотрена. Однако продолжающийся на фоне этих слов нажим на Иран побуждает воспринимать их именно как слова, а на деле с момента ухода из Белого дома Трампа угроза Тегерану со стороны еврейского государства не уменьшилась. А скорее возросла, учитывая, что иранские ядерные объекты по-прежнему находятся у Тель-Авива на прицеле, несмотря на перспективы «второго дыхания» СВПД. Это очень показательный момент, свидетельствующий о том, что за кулисами вашингтонского показного «охлаждения» к Израилю развиваются совсем иные, возможно, прямо противоположные тенденции.
Во-вторых, в условиях пролоббированных Вашингтоном санкций Тегеран оказывается во многом перед тем же выбором, перед которым встали Россия и Китай. Если Москва подвергается давлению со стороны США и особенно ЕС преимущественно в гуманитарной сфере, то Пекин стал объектом неприкрытой экономической агрессии с американской стороны, осуществляемой под видом торгово-тарифной войны. Как и в случае с Ираном, Байден много чего обещал до прихода к власти, но выполнять этого, похоже, не собирается. Формулировка «стратегический конкурент», адресованная США Китаю, очень тесно пересекается с аналогичной характеристикой России политиками ЕС: «сосед, но противник». Так, еще во времена Трампа стали складываться все более прочные предпосылки для расширения формирующегося стратегического альянса Москвы и Пекина с участием КНДР на Востоке Евразии и с помощью Ирана на юге нашего континента. Прорыв в этом направлении наступил на рубеже смены администраций в США. Иран заключил, а затем ратифицировал с Китаем 25-летнее масштабное инвестиционное соглашение; одновременно, по мере приближения срока окончания 20-летнего соглашения о стратегическом партнерстве с Россией, в Тегеране заговорили о его пролонгации, несмотря даже на то, что по условиям документа это происходит автоматически на пятилетний срок, если ни одна из сторон против этого не возражает. Не против никто, поэтому вопрос о пролонгации отправляет нас к возможности расширения взаимодействия в рамках этого соглашения или дополнений к нему отнюдь не на пять лет, а на более серьезный срок. Если к этому добавить обнародованную в начале февраля перспективу обновления еще и российско-китайского Договора о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве (2001 г.), которое затрагивает сферу углубления как минимум координации в военной сфере, то налицо формирование в Южной Азии российско-китайско-иранского треугольника. И его значение выходит не только за региональные рамки, но и за пределы экономики, распространяясь на вопросы, связанные с безопасностью. Не будем забывать, что речь идет о регионе Персидского залива, этой своеобразной мировой «нефтяной житницы». Собственно, об альянсе Москвы, Пекина и Тегерана западные политики и СМИ, что очень показательно, шумят еще с лета прошлого года. И особенно болезненно эту публика реагирует на военно-морские учения, для участия в которых иранская сторона регулярно приглашает российскую и китайскую, а иногда, как совсем недавно, в середине февраля, еще и индийскую.
В-третьих, взгляд на ситуацию через эту призму выводит на тему совместной реакции России и Китая на активное внедрение американской стороной стратегической концепции «индо-тихоокеанского» региона (ИТР). Что здесь особенно важно? Объединив зоны стратегии и ответственности командований США в Тихом и Индийском океанах, Пентагон по сути перешел к практической реализации запущенного еще в конце XIX века и полноценно развернутого в середине XX века проекта «анаконды» — охвата Евразии дугой с юга с постепенным продвижением вглубь континента за счет дестабилизации и фрагментации лимитрофных пространств у границ СССР (России) и Китая. По сути это американский вариант продолжения знаменитой британской «Большой игры», которая в XIX веке велась Лондоном против Российской империи. В предыдущем столетии США вели эту игру преимущественно против СССР (хотя фрагментацию и отсечение китайского юга из виду тоже не выпускали). Пример: по сути одновременная, в конце 70-х годов, дестабилизация Афганистана и Ирана с втягиванием СССР в эти события, угрожавшие подрывом стабильности в советских среднеазиатских республиках. Сейчас игра, как заявлено в руководящих концептуальных документах США, а теперь и ЕС, ведется против Москвы и Пекина одновременно. И именно в этом суть «индо-тихоокеанской» концепции, которая позволяет «нанизать» на стержень американской военно-морской стратегии весь «большой азиатский лимитроф» — от Японии и Южной Кореи через Австралию и Океанию к Индии. В последние годы Дели изрядно сблизился с Вашингтоном, и по мере того, как это происходит, перманентно обостряются индийско-китайские и индийско-пакистанские противоречия и ослабляются традиционно прочные связи Индии с Россией.
Включение Ирана в ЕАЭС, наряду с его участием в российско-китайском альянсе на юге (как и КНДР на востоке), укрепляет безопасность на всей этой дуге потенциальной нестабильности, противопоставляя американским альянсам свои региональные союзы. Они имеют значение не только военное, но и политическое, да и торгово-экономическое тоже. Индия потому участвует в военно-морских учениях с Ираном и Россией, что не готова складывать в американскую «корзину» все свои интересы; может, и сложила бы, не будь этих учений, но на их фоне не может. Дели тоже стремится к региональному балансу, и еще одним проявлением этого выступает его вхождение в возглавляемое Китаем ВРЭП — Всестороннее региональное экономическое партнерство. В результате американская стратегия своих целей в полной мере не достигает и дает сбой. Если к этому добавить разворачивающиеся на западе ИТР китайскую и российскую военно-морские базы в Джибути и Судане, то получается, что Москва и Пекин подрубают важнейший фланг стратегии США. И, кроме того, получают возможность непосредственно влиять на транзит через Баб-эль-Мандебский пролив, соединяющий Индийский океан с Красным морем и далее, через Суэцкий канал, с важнейшим европейским бассейном — Средиземным морем. В определенном смысле — это асимметричный противовес американскому контролю над Малаккским проливом из Индийского в Тихий океан, которым проходит до 60% мировой морской торговли, в том числе значительная часть китайского импорта энергоносителей из зоны Залива. Ну, а что США хотели, когда рвавшиеся к власти демократы всю выборную кампанию 2020 года упрямо твердили про возвращение Америки к блоковой политике альянсов, как способе глобальной проекции военной силы?
В-четвертых, возможное участие Ирана в ЕАЭС наделено для нас и внутренним измерением, причем как российским, так и евразийским. Скажем прямо: после создания ЕАЭС, точнее, после появления с подачи казахстанского экс-президента Нурсултана Назарбаева в названии союза слова «экономический», статус и перспективы этого образования оставались не вполне понятными. Поставив крест на политической составляющей этого проекта, элиты Казахстана начали раскрывать далеко не лучшие свои качества и планы, особенно по отношению к России, всячески демонстрируя, что интеграция — интеграцией, а «табачок врозь». С вхождением в ЕАЭС Ирана ситуация меняется, причем кардинально. Союз укрепляется в сугубо экономическом статусе, но при этом перестает ассоциироваться с постсоветской интеграцией. Более того, еще ярче проявляется его «широкая» задача, совместно анонсированная Россией и Китаем несколько лет назад. А именно: служить формированию общей евразийской стратегии путем сопряжения с китайской инициативой «Пояса и пути». При том, что обе стратегии друг друга органично дополняют как соответственно торговая, связанная с созданием широкой ЗСТ, и инфраструктурная. С появлением ВРЭП в этом сопряжении может сложиться еще более прочная симметрия баланса экономических интересов в масштабах всей континентальной Евразии. Исключая разве что ее оконечности вроде Европы с Британскими островами на Западе и Японии с Югом Кореи на Востоке, которые в той или иной мере служат геополитическими придатками США. Ситуация еще более укрепится, если Пекин в ближайшее время отыщет способы дополнительно активизировать сближение со странами АСЕАН и подписать с ними, наконец, Кодекс поведения в Южно-Китайском море (ЮКМ), который в значительной мере обесценит агрессивно-спекулятивную, паразитирующую на территориальных противоречиях в этом бассейне, стратегию Вашингтона.
Что касается внутренних вопросов постсоветского пространства, то окончательное сосредоточение проекта ЕАЭС на экономической интеграции, ориентированной вектором на «Большую Евразию» или «Большое Евроазиатское партнерство», анонсированное в свое время Владимиром Путиным и Си Цзиньпином, очевидным образом разблокирует другие форматы интеграционных процессов в бывшем СССР. Они с этого момента могут считать себя свободными от влияния ЕАЭС как другого проекта, не имеющего политического содержания и не связанного с ним. Следовательно, настоящее политическое интеграционное решение еще предстоит отыскать. И как минимум это означает, особенно учитывая ту экспрессию, с которой проект ЕАЭС был в свое время встречен в США, что американскую сторону все эти годы успешно водили за нос, а она, не разобравшись в ситуации, за этим своим носом послушно ходила. А теперь игра начинается заново, с чистого листа, с той лишь оговоркой, что на этом чистом листе Вашингтон уже успел отметиться унизительным фальстартом.
Подчеркнем: каким именно будет (если будет) новый интеграционный проект в бывшем СССР — это уже другой вопрос; главное, что в новых условиях ЕАЭС ему не окажется препятствием, и очень крупный стратегический выигрыш России от иранского участия, возможно, заключается именно в этом.
И в-пятых, столетиями Россия стремилась к южным морям — не из экспансионистских соображений, а ввиду того, что англосаксонская стратегия «анаконды» целенаправленно старалась запереть ее в северных широтах, «удушая» таким образом в геополитических «объятиях». Прорыв этой блокады на иранском направлении — не просто исторический триумф нашей страны, но и жирный крест на многовековой вражеской стратегии, которая, невзирая на существенные преимущества Запада на различных этапах этой борьбы, успеха не достигла. Россия выдержала этот геополитический экзамен, разблокировав для себя важнейшее стратегическое направление. И, кроме того, мы близки к тому, чтобы получить в фактические союзники не только Китай, но и Иран, страны, отношения с которыми, если вспомнить события, скажем, всего лишь сорокалетней давности, неизменно входили в списки первоочередных внешнеполитических угроз. Если это не подлинный внешнеполитический прорыв, то что тогда вообще можно назвать прорывом.
Оговоримся: ситуация с возможным вступлением Ирана в ЕАЭС пока находится в начальной стадии своего развития, и итоги подводить пока преждевременно. Не спугнуть бы эту удачу. Тем не менее с относительной уверенностью говорить о намечающихся тенденциях глобального развития, которые ведут прочь от сценариев однополярного мира «нарисованных» в Вашингтоне и других концептуальных центрах Запада, включая ведущие транснациональные банки и корпорации, можно уже вполне определенно. В этом и заключается «моментальный» срез обсуждаемого нами события.
Павленко Владимир
Комментарии читателей (0):