В чём состоит «зелёный» бизнес, или Почему в России «зелёным» так хорошо. Часть 1

На портале NEWS.ru 19 октября 2020 года было опубликовано эксклюзивное интервью главы комитета Государственной думы по экологии и охране окружающей среды Владимира Бурматова, в котором парламентарий выдвинул тезис, вынесенный в заголовок статьи, что «сегодня «зелёным» быть выгодно», а также объяснил, почему он считает Владимира Путина главным экологом страны.

Вполне допускаю, что лично Владимиру Бурматову «зеленым» быть выгодно, особенно в глазах «главного эколога страны», но насколько сегодня «зеленость» выгодна гражданам, предприятиям и экономике России в целом?

Чтобы ответить на этот вопрос, нам потребуется разобраться, что сегодня подразумевается под словом «зелёный»? Если считать, что «зеленый» означает экологичный, чистый, охраняющий дикую природу и т. п., как это используется в названиях многочисленных экологических партий и общественных организаций, тогда в отношении хозяйственной и экономической деятельности логично было бы считать, что «зеленый» означает «экологически эффективный». То есть экологически эффективную хозяйственную деятельность. Тогда возникает следующий вопрос: а каким способом сегодня оценивается экологическая эффективность хозяйственной деятельности, а ещё точнее — какой единицей измеряется анализируемая нами «зеленость»? Где проще всего найти ответы на эти вопросы? Конечно, у специалистов Министерства природных ресурсов и экологии Российской Федерации (МПР), непосредственно занимающихся оценкой экологической эффективности хозяйственной деятельности. В направленном мною в адрес министерства письме вопросы были сформулированы так:

«Эффективность энергетики измеряется количественными единицами: джоуль, калория, тонна условного топлива и т. д. Эффективность экономики измеряется денежными единицами: долларом, рублем, евро.

1. Какой количественной величиной измеряется экологическая эффективность?

2. Какой количественной величиной измеряются экосистемные услуги?

3. Какой количественной величиной измеряется баланс техносферы и биосферы?»

На официальный запрос был получен официальный ответ, в котором по вопросу об измерении экологической эффективности МПР сообщило следующее:

БУДЬТЕ В КУРСЕ

• 04.11.20   Проекты по «зелёному» водороду вслед за ЕС становятся мировым трендом
• 27.10.20   Монреальский протокол — главное научное фиаско XXI века
• 26.10.20   Холодная война против глобального потепления

«Российское законодательство не содержит в себе самостоятельного определения понятия «экологическая эффективность. Кроме того, «экологическая эффективность» не является самостоятельной величиной, имеющей единицу измерения».

Без комментариев.

Ответ на вопрос об измерении экосистемных услуг был более развёрнутым:

«…особенно важна оценка экосистемных услуг в стоимостных показателях (экономическая ценность экосистемных услуг), результаты которой используются в экономическом анализе и позволяют проводить сопоставления ценности различных экосистем и территорий между собой, что значительно повышает возможности использования системы эколого-экономического учета в целях повышения эффективности территориального управления природопользованием. … Исходя из понимания роли России как экологического донора, Российская Федерация принимает активное участие в обсуждении вопросов, касающихся формирования системы компенсаций (платежей) за экосистемные услуги на различных площадках международных организаций, в том числе системы ООН».

В ответе много воды, но ответ, каким способом и какой количественной единицей измеряются экосистемные услуги, опять отсутствует.

А вот что думает МПР по поводу измерения баланса техносферы и биосферы:

«Минприроды России не располагает информацией о количественном определении и единицах измерения баланса техносферы и биосферы».

И это, несмотря на то, что «главный эколог страны» (по мнению Влдимира Бурматова) В. В. Путин ещё в 2015 году на Генеральной Ассамблее ООН заявил о необходимости соблюдения баланса техносферы и биосферы. Если мы не в состоянии измерять баланс, то неудивительно, что в нашей российской действительности экологические намерения президента РФ «за здравие» заканчиваются в наших ведомствах «за упокой».

Так всё же о какой «зелёности» мы говорим?

Последнее время «зеленость», понимаемая как экологичность, оказалась сведена к единственному параметру — углеродоемкости, который используется в рамках процессов регулирования и стимулирования сокращения выбросов парниковых газов. Допустим, что мы согласились с таким упрощением, а точнее, очевидной профанацией. Но даже в этом случае возникает вопрос, как рассчитать экономику экологической эффективности, если, по заявлению представителей Минэкономразвития, «в России цены на углерод нет» (не надо путать с налогом на углерод). На самом деле «цена на углерод» в России была определена ещё в конце 1990-х годов по результатам реализации в России ряда проектов по совместно осуществляемой деятельности в соответствии с Рамочным соглашением по изменению климата (РКИК).

В последующем, с 2008 по 2012 год, эта «цена на углерод» по результатам ряда международных проектов совместного осуществления (ПСО), реализованных в России в рамках Киотского протокола, скрывалась под видом коммерческой тайны участников проектов (данные о реализованных ПСО смотрите на сайте «Российского реестра углеродных единиц»).

При этом регулируемых парниковых газов всего пара десятков веществ, а вредных веществ, выбрасывающихся в окружающую среду в процессе хозяйственной и потребительской деятельности, только нормируемых — свыше 250, а ненормируемых — около 3000. В первую очередь люди умирают не от парниковых газов, а от выбросов токсичных и особо токсичных веществ, количество которых с каждым днем в окружающей нас среде увеличивается в связи с появлением различных новых технологий и материалов и химических соединений. Это сегодня общепризнанный факт на уровне ООН и всех национальных правительств. Поэтому в сложившихся условиях сводить и измерять «зеленость» исключительно углеродоёмкостью крайне странно. Но об этом нужно говорить отдельно (см. «Для чего 17 целей устойчивого развития сведены к глобальному потеплению»).

Но сегодня мы безвольно плывем в русле навязанной нам извне климатической парниковой парадигмы. Как говорит Владимир Бурматов,

«сейчас наши зарубежные партнёры всерьёз говорят о введении углеродного налога. И если определённым показателям наши промышленные предприятия не будут соответствовать, там будет углеродный след так называемый при производстве продукции, то будет вводиться углеродный налог, который по сравнению с другими предприятиями может их дискриминировать на внешних рынках».

«Нам придётся вернуться к обсуждению инструментов, которые бы позволили нашим предприятиям, которые будут экспортировать продукцию, быть конкурентоспособными и не столкнуться с дискриминационными явлениями на внешних рынках, а нам, гражданам, жить в более комфортной среде и понимать, что наша страна действительно находится среди лидеров, снижающих вредное воздействие парниковых газов на атмосферу, окружающую среду, планету в целом».

Но что толку в условиях гибридной войны, ведущейся против России, надеяться на благородство противника, когда до самого последнего времени все российские правительственные структуры, ответственные за разработку климатической политики, на протяжении 20 лет активно саботировали создание национальной системы регулирования парниковых газов, без которой Россия не имеет шансов защититься против агрессивного и циничного углеродного протекционизма Евросоюза.

Во-первых, необходимо понимать, что в условиях холодного климата производство продукции нашими предприятиями будет всегда более углеродоемким и энергоемким по отношению к продукции, произведенной в странах с более теплым климатом, при всех остальных равных технологических условиях. Но есть одна особенность этого внешнеторгового процесса между странами, которая вытекает из принципов Устава ООН и норм международного права, зафиксированных в принципах Декларации ООН по окружающей среде и развитию (Рио-де-Жанейро, 1992 г.).

Вот некоторые из них:

«Принцип 2.

В соответствии с Уставом Организации Объединенных Наций и принципами международного права государства имеют суверенное право разрабатывать свои собственные ресурсы согласно своей политике в области окружающей среды и развития и несут ответственность за обеспечение того, чтобы деятельность в рамках их юрисдикции или контроля не наносила ущерба окружающей среде других государств или районов за пределами действия национальной юрисдикции.

Принцип 16.

Национальные власти должны стремиться содействовать интернализации экологических издержек и использованию экономических средств, принимая во внимание подход, согласно которому загрязнитель должен, в принципе, покрывать издержки, связанные с загрязнением, должным образом учитывая общественные интересы и не нарушая международную торговлю и инвестирование».

Когда нас стращают международным «углеродным налогом», во-первых, необходимо определить, что будет являться налогооблагаемой базой? Давайте посмотрим, какие теоретически имеются варианты:

1. Объемы выбросов парниковых газов страны?

2. Положительная разница превышения объемов выбросов парниковых газов страны над объемами их поглощения территорией страны?

3. Углеродный след экспортируемой продукции — объемы выбросов парниковых газов в процессе жизненного цикла продукции от добычи сырья, производства, эксплуатации, утилизации?

4. Удельный углеродный след экспортируемой продукции — выбросы парниковых газов в процессе жизненного цикла, приведенные к одному году эксплуатации?

5. Объемы экспорта продукции в зависимости от углеродного баланса стран — отношение объемов выбросов парниковых газов страны к объемам их поглощения территориями страны?

Принципам Устава ООН, нормам международного права и Принципу 2 РИО-92 отвечают только варианты 2 и 5, и все пункты при этом ограничивают международную торговлю и инвестирование, отмеченные в Принципе 16, что нарушает положения ВТО. Но при наличии международного природоохранного (климатического) соглашения ВТО допускает введение инструментов экологического регулирования международной торговли и инвестирования. Но пока, как констатируют специалисты по международным экономическим отношениям, «обоснованного комплексного механизма компромиссных решений еще не создано» (см. «Экологические аспекты международных экономических отношений и внешнеэкономической деятельности предприятий»).

В условиях присоединения к Парижскому климатическому соглашению (ПКС), а также участия в ряде других международных природоохранных соглашений, России необходимо выбрать такие механизмы и инструменты «углеродного» и экологического регулирования, которые бы соответствовали приоритетам собственного экономического развития и обеспечения качества окружающей среды для жизнедеятельности граждан.

Попробуем определить приоритеты интересов России в «углеродном» и экологическом регулировании, раз это не сделало правительство, отвечающее за разработку национальной климатической стратегии. Для решения этой задачи предлагаю воспользоваться таблицей, которая впервые была мной опубликована в начале 2000-х годов.

Реакция субъектов национального рынка на государственные меры и механизмы регулирования выбросов парниковых газов.

Как видно из представленной таблицы, ряд механизмов и инструментов (выделены красным) встретят различные формы сопротивления их внедрению, вплоть до закрытия предприятий и ликвидации соответствующего бизнеса со стороны субъектов национального рынка, что мы и наблюдаем в настоящее время. Угрозой введения именно этих механизмов регулирования озабочены сегодня представители РСПП, что обсуждалось на недавнем Экологическом форуме «Климатические риски и возможности для экономики: взгляд государства и бизнеса». Также и на съезде РСПП 19 октября 2020 года было заявлено о необходимости «оспаривать введение «углеродного налога», а первый заместитель председателя Комитета РСПП по экологии и природопользованию Игорь Нечаев призвал:

«Для предотвращения негативных последствий, связанных с введением трансграничного углеродного регулирования, нашей стране необходимо оспаривать его введение в рамках двустороннего взаимодействия с Еврокомиссией и ЕС, а также в рамках ВТО и международных переговорных площадок по климату».

Для разрешения этой конфликтной ситуации с ЕС съезд РСПП утвердил создание профильного комитета по климатической политике и углеродному регулированию.

Так какие же механизмы регулирования не встретят сопротивления со стороны бизнеса? На внутреннем рынке не встретят сопротивления только два механизма, а именно:

1) «установление удельных нормативов выбросов на единицу продукции» и

2) «премия за снижение выбросов».

Но удельные нормативы выбросов на единицу продукции на внутреннем рынке могут не соответствовать подобным нормативам в других странах, в частности в странах ЕС. И это нормально, учитывая тот факт, что невозможно установить одинаковые климатические условия в России и странах ЕС. Попытки ЕС использовать собственные внутренние нормативы для введения «пограничного углеродного налога» на импорт из России будут противоречить Принципу 2 Декларации РИО-92, то есть принципам Устава ООН и нормам международного права.

«Премия за снижение выбросов» или возможность продажи результатов сокращения выбросов, удовлетворяет всех участников национального рынка, как российских, так и иностранных. Но возникают три технических вопроса:

1. Какова должна быть величина этой премии?

Для ответа на этот вопрос необходимо знать ответ на другой неоднократно поднимавшийся вопрос о «цене на углерод» на внутреннем рынке, которую не надо путать с величиной углеродного налога и стоимостью прав на выбросы.

2. Как внутренняя «цена на углерод» связана с ценами на внешних «углеродных» рынках?

3. Как сформировать финансовые источники этой премии на внутреннем рынке?

Ответ на первый вопрос о премии достаточно прост. Цена на углерод на внутреннем рынке должна быть соизмерима с себестоимостью затрат на сокращение выбросов на внутреннем рынке. Практика реализации международных проектов по совместно осуществляемой деятельности на территории РФ в рамках РКИК периода 1995−2005 годов, а также в рамках Киотского протокола периода 2008−2012 годов показала, что себестоимость затрат на сокращение выбросов парниковых газов на внутреннем рынке составляла $5−30 на тонну сокращенных выбросов в эквиваленте СО₂. В странах ОЭСР эта себестоимость составляла $100−150, а в Японии доходила до $600 на тонну сокращенных выбросов в эквиваленте СО₂.

Ответ на второй вопрос о связи внутренней и внешней цен на углерод достаточно сложен и сегодня зависит от решений Сторон ПКС по статье 6, которые намечены на Конференции РКИК и ПКС в 2021 году, но не факт, что они будут приемлемы для национальных интересов России. Проблема в том, что в рамках Киотского протокола (КП) от одной страны другой из списка Приложения 1, куда входит и Россия, по проектам совместного осуществления по статье 6 КП передавались права на выбросы парниковых газов, которые по терминологии КП (статьи 3.1−3.11) назывались «установленное количество». Стоимость прав на выбросы определяется не себестоимостью затрат на сокращение выбросов, а величиной ВВП, создаваемого при выбросах одной тонны парниковых газов. В России эта величина примерно равна $400, а в ряде стран ОЭСР эта величина достигает свыше $4000 за тонну прав на выбросы в эквиваленте СО_2. Таким образом, получается, что продавать другой стране права на выбросы по внутренней цене на углерод — причинять экономический ущерб своей стране. Для свободных рыночных отношений с углеродными рынками других стран, дабы не наносить экономического ущерба своей стране, целесообразно введение «углеродной» пошлины на экспорт результатов сокращения выбросов, достигнутых в России, в том числе и по проектам, увеличивающим поглощение парниковых газов (например, по посадке лесов), в размере стоимости прав на выбросы в России.

Ответ на третий вопрос об источниках финансирования премии в достаточной степени зависит от действующей модели экономики России.

Во-первых, одним из источников премии за снижение выбросов может быть стоимость экономии энергии, достигнутая по проектам энергосбережения и энергоэффективности, выраженная в эквиваленте СО₂, в госсекторе.

Во-вторых, источником премии в частном секторе также может быть стоимость экономии энергии, достигнутая по проектам энергосбережения и энергоэффективности, в том числе и при производстве энергоэффективной продукции потребления, выраженная в эквиваленте СО₂. Подобная деятельность ведет к уменьшению потребления энергоресурсов на внутреннем рынке, что позволяет бюджету получать пошлину за увеличение объемов экспорта энергоресурсов или экспортерам сокращать затраты на добычу этих энергоресурсов. То есть у добывающих энергоресурсы предприятий появляется выбор эффективности своей экономической деятельности: или увеличивать добычу, или инвестировать в эффективное использование добываемых энергоресурсов.

В-третьих, источником премии на внутреннем рынке может быть использование Принципа 16 РИО-92 «загрязнитель платит» во внешней торговле РФ.

Читайте продолжение материала: В чём состоит «зелёный» бизнес, или Почему в России «зелёным» так хорошо. Часть 2