Дональд Туск как провозвестник будущих польских разделов

Уходящий с поста президента Европейского совета экс-премьер Польши Дональд Туск выступил с резонансным заявлением о том, что распад СССР не является «крупнейшей геополитической катастрофой». Более того, по словам Туска, он стал «счастливым событием для грузин, поляков, украинцев и всей центральной и восточной Европы. А также для русских».

Тем самым, почувствовав «независимость» от протокольной сдержанности действующего еврочиновника и решив напоследок «хлопнуть дверью», Туск сделал прямой провокационный выпад в адрес российского президента Владимира Путина, которому и принадлежат слова о «крупнейшей геополитической катастрофе». Но не только.

С одной стороны, понятно, что Туск, на днях «сильно возбудившийся» против тезиса о конце либерализма, решил, видимо, вернуть этот «должок» таким вот асимметричным способом. С другой стороны, понятно, что Туск далеко не только и не столько сводит счеты с российским президентом, сколько с Россией, как таковой.

И выражает не одну лишь свою личную точку зрения, на которую, в общем-то, наплевать. И не только неудовлетворенные польские амбиции, продиктованные традиционным гонором ничему не обучаемых и не способных обучиться пасынков истории. Но консолидированную позицию всех основных европейских правящих кругов, русофобия для которых – естественная среда обитания.

Польские «европейские» амбиции, проекцией которых, кстати, являются такие же амбиции украинские, - это гремучая помесь ненависти к России и страха ответственности за эту ненависть с комплексом национальной неполноценности «квазишляхетской» элиты, которая патологически не умеет быть самой собой, а способна лишь примазываться к чужому. Как констатировал в свое время гений Realpolitik Отто фон Бисмарк, большие нации ведут себя как хищники, а малые – как проститутки.

Обо всем этом приходилось говорить и писать уже не раз. Поэтому уточним эти расклады, уложив их в несколько тезисов.

Тезис первый. Когда в XV-XVII веках Москвой воссоздавалась единая русская государственность, прежде киевская, эти процессы шли за счет как раз польских амбиций. И когда Святой престол пытался брать на себя посреднические функции, маскируя свой антиправославный «миссионерский прозелитизм» неким «миротворчеством», более походящим на мифотворчество, и на встрече с представителями московских властей призывал их, выражаясь современным языком, «уважать суверенитет, территориальную целостность» и польскую принадлежность того, что сегодня именуется Украиной, то получал в ответ следующее. «Из Киева есть пошла Земля Русская, и мы от него не откажемся». Тогда не отказались, и сейчас не откажемся тоже, но это к слову.

Борьба России с Польшей за нынешние Украину, Белоруссию и Литву в те века наглядно демонстрировала, что Польша – есть та же Россия, только западная, окатоличенная, претендующая на распространение этой своей особенности далеко на Восток. И между Россией и Польшей идет конкуренция за единое цивилизационное и геополитическое оформление и организацию одного и того же пространства. А внутривидовая борьба, как известно, самая жестокая.

Победи в этой борьбе Польша (жанр альтернативной истории никто из науки не вычеркивал), граница польской государственности прошла бы по Волге, став межой жесточайшего противостояния с исламом, и история нашего Отечества, как и всего мира пошла бы совсем иными путями. Выражаясь современным языком, маршрутом «столкновения цивилизаций». Однако Богу и Истории оказалось угодно сохранить относительную глобальную стабильность, а для этого было нужно, чтобы великий евразийский Хартленд оставался под единым началом, которое его консолидирует поверх религиозно-конфессиональных разногласий.

Поэтому в противостоянии победила не местечковая, центробежная и уменьшительная польская, а широкая, центростремительная и объединительная русская идея, что обеспечило появление в центре Евразии доминанты славянско-православного и тюрко-исламского альянса в противовес антиисламскому и антиправославному славянско-католическому началу, которым одним только и способно было вдохновляться несостоявшееся польское владычество.

Именно поэтому, кстати, натуральной демагогией является апелляция Запада и западников к «общим христианским корням» с Россией. Русскому православию даже цивилизационно, не говоря уж о геополитике, собственные российские традиционные мусульмане куда ближе западных христиан, как католиков, так и протестантов. С первыми мы создали единую цивилизацию, а вторые вот уже пятьсот лет этому препятствуют и стараются ее разрушить, столкнув друг с другом образовавшиеся осколки. Пример нынешней Украины или Прибалтики – наглядней некуда.

Тезис второй. Поскольку Польша исторически находилась (и находится) в весьма плотной зависимости от пап и сил, контролирующих Ватикан, а те, в свою очередь, еще со времен даже не князя Владимира, а его бабушки княгини Ольги, грезили подчинением себе России, поражение Польши ими было воспринято собственным поражением. А также поражением многочисленных проектов объединения Европы, продвигавшихся папским Римом, начиная с империи Карла Великого.

Поскольку любое поражение алчет реванша, отсюда исторически пошли две вещи. Во-первых, сочетание антирусских и антироссийских императивов европейских элит с восточной экспансией, получившей законченное оформление в феномене «коронованной» папством «революции», о которой Федор Тютчев писал применительно к явлению Бонапарта, а также в гитлеровской геополитической максиме «Drang nach Osten».

И во-вторых, всяческое вовлечение в Запад верхушек российской элиты, которые Западом охмурялись, вербовались и переделывались на «европейский лад» с целью превращения в «пятую колонну», олицетворяемую оскорбительно провокационной соловьевской формулой «русского как прилагательного к европейцу». И к его оторванным от жизни прожектам «Божественного (по-современному, экуменического) единения» Запада с Востоком в лице симбиоза политической власти русского царя и духовной римского папы.

Некоторые русские властители этими прожектами если и не проникались до конца, то все равно с упорством, достойным лучшего применения, тянулись к Западу. То прорубали «окно в Европу», отодвигая от духовного кормила «Третий Рим», то бездумно, не до конца понимая, что именно происходит, встревали в западные разборки, предоставляя убежище иезуитам, то тащили Россию в католический Мальтийский орден.

Грубо говоря, многовековая стратегия Запада на российском направлении осуществлялась под контролем Ватикана, ставшего впоследствии одной из «повивальных бабок» нацизма, и заключалась в следующем. Во-первых, завоевать для европейцев «Lebensraum», колонизировав русский Восток Европы, превратив его в «германскую Индию» (или британский Египет и французскую экваториальную Африку).

Во-вторых, вовлечь в эти планы прозападную фракцию русской элиты настолько, чтобы превратить ее в инструмент собственной экспансии. От князей Даниила Галицкого и Михаила Тверского к князю Курбскому и гетману Мазепе, и от них, через века, к Троцкому и Власову и далее – к Березовскому и Ходорковскому. Времена меняются, характер же противостояния власти и оппозиции нет, поэтому каждый выбор и каждый рубеж у нас – судьбоносный, и от него зависит, «быть нам свободными или впасть в порабощение».

Отсюда же и нынешние западные обещания «пропуска в глобальную элиту» российским компрадорам, и встречный в безотчетности «порыв» этих компрадоров на Запад, сравнимый разве что с иудейским порывом в Палестину после ее перехода под британский протекторат и обустройства с помощью ротшильдовских вложений. Циничней и откровенней всех это уже в постсоветские времена прокомментировал Бжезинский: «Более 500 млрд долларов вашей элиты лежит в американских банках. Вы еще разберитесь, это ваша элита или уже наша».

Тезис третий. На фоне создания к востоку от Европы, где недавно бурлило «перекати поле», мощной централизованной державы, которую Запад, будучи не в состоянии вовлечь и адаптировать, стал воспринимать как угрозу, которой там видят все самостоятельное, не находящееся в колониальной зависимости, в европейских элитах сложился геополитический стереотип. И он, по сути, в неизменности перенесен в современность через всю вторую половину второго тысячелетия.

Не осознавая своей уязвимости в исторической перспективе перед исламом, Европа чувствовала себя комфортно именно в условиях русской раздробленности и считала такое положение дел «геополитическим балансом». Поэтому когда у нас произошло воссоздание централизованной государственности, европейские элиты посчитали баланс нарушенным, в то время, как наши элиты, напротив, восстановленным.

Это противоречие, сохранившееся до сих пор, является фундаментальным и неразрешимым. С точки зрения Запада баланс – это когда централизованной России нет или она предельно ослаблена. С русской точки зрения, когда нас нет – это отсутствие баланса, а сохраняется он тогда, когда мы ограничиваем западный «Drang nach Osten» своей цивилизационной самобытностью и геополитической мощью.

Российско-европейский спор только внешне упирается в тысячелетний раскол христианства. На деле же он исчерпывающе характеризуется строчками из «Священной войны»: «Как два различных полюса / Во всем враждебны мы». Поэтому как только мы рушимся, как в Великую Смуту, при Временном правительстве или в 90-е годы XX века, Запад сразу теряет ограничения, а вместе с ним и «берега». И во внешней политике, где возрождается «дипломатия канонерок», и во внутренней, где в помойку выбрасывается концепция «социального государства».

В том, что это именно так, убеждают и нюансы эволюции западной геополитической мысли. С самого начала, с момента осознания зависимости национальных интересов и внешней политики от географического расположения и природных условий, там возобладали представления о сухопутном Хартленде, захватить который, чтобы господствовать над миром, призвана морская цивилизация англосаксов.

И поскольку, когда Хартленд контролируется русской централизованной государственностью, это невозможно, постольку его разрушение становится главным императивом англосаксонской геостратегии – из века в век, из эпохи в эпоху. Запад сам, в теории и практике своего исторического поведения, утверждает бескомпромиссность выбора, перед которым стоит человечество: он (Запад) или Россия, одно из двух, ибо два медведя в одной берлоге не уживаются.

Особенно четко это проявилось, начиная с XX столетия, когда появились десятки проектов расчленения России, первым из которых по праву можно считать план «Великого Востока», принятый Женевским масонским конгрессом 1912 года, на котором в качестве инструмента его реализации было образовано Международное бюро масонских связей. В документах конгресса Россия рассматривалась реакционным, враждебным, экспансионистским государством. «Единственной социальной опорой прогресса» (и то с оговорками) в ней признавалась революционная интеллигенция.

Поэтому смысл военно-политического союза Антанты с Россией и укрепления связей с немецким нерегулярным масонством состоял в отделении как раз Польши, формировании «защитного вала» Европы («санитарного кордона»), а также расчленении остальной части страны на три-четыре государства. На этой основе в декабре 1917 года и появилась тайная англо-французская конвенция по разделу сфер влияния в России между великими державами, ставшая прологом интервенции.

Примерно такой же план раздела нашей страны в сентябре 1919 года предлагался полковником Хаусом, который видел на ее месте «четыре России – Сибирь и поделенную европейскую часть страны». Показательно, что концептуально ничем от этих идей не отличался и гитлеровский Генеральный план «Ost», предлагавший поделить европейскую часть СССР на несколько «рейхскомисариатов».

А когда «что-то пошло не так», и советские войска появились в центре Европы, где их никто не ждал, опомнившийся от шока Запад скорректировал стратегию, сделав основную ставку на республиканские сепаратизмы (так называемый PL-86-90, «закон о порабощенных народах» от 17 июля 1959 г.).

Хотя в основных чертах этот подход копирует все тот же польский прометеизм первой половины XX века, а тот, в свою очередь, вытекает из идеи упомянутого Бисмарка отделить от России и натравить на нее Украину. Так на русскую почву переносилась «пилотная модель» сецессии южных штатов и сталкивания их с Севером, примененная в гражданской войне XIX века в США.

В этот исторический контекст вполне органично укладываются нынешние усилия Запада по удержанию под своим влиянием и контролем национальных окраин бывшего СССР, чтобы не допустить их реинтеграции с Россией. Поэтому как только пошла речь о создании ЕАЭС, тогдашний госсекретарь США Хиллари Клинтон сразу же подняла шум, смысл которого сводился к тому, что как бы новое объединение ни называлось, «мы же знаем, что за этим стоит».

Ну и последний, четвертый тезис касается исторической судьбы самой Польши, которую в Европейском совете и представляет Дональд Туск. История, как известно, учит только тому, что ничему не учит. Однако кому как не полякам знать, как дорого эти невыученные уроки обходятся.

Проиграв России проектную борьбу за первородство на востоке Европы, Польша не раз, и не два пыталась ту игру переиграть, не желая признавать окончательность и бесповоротность этого поражения. Именно поэтому, а не по «злой воле» или «тоталитарным замашкам», на которых спекулировал Туск, пытаясь доказать, что у либерализма еще остался «порох в пороховницах», его страна и пережила столько неурядиц и разделов.

Приходится признать, что эскапады Туска если что и доказывают, то только то, что польские элиты, пляшущие под диктовку засевших в Ватикане иезуитов, ничего в своей исторической судьбе не поняли и ничему не научились. А значит, новые коллизии их непременно ожидают, и они не за горами.