Послесловие к Тяньаньмэньскому «юбилею»

3 июня исполнилось тридцать лет со дня развязки событий на пекинской площади Тяньаньмэнь, когда силой вынужденно были подавлены выступления противников политической монополии КПК. Сразу оговоримся, что авторское мнение о предпосылках и последствиях этого важного эпизода новейшей истории КНР было раскрыто более года назад, к предыдущей годовщине.

И поскольку оно предсказуемо не изменилось, нет смысла и повторяться. Вернуться к этой теме побудил ряд публикаций, посвященных этому «юбилею», на наш взгляд, во многом спекулятивных и недалеких, хотя они и принадлежат перу ученых-китаистов (или, точнее, синологов).

Совершенно не является случайным, что раз за разом место подобным публикациям отыскивается на страницах либеральных изданий). Либеральная публика как огня боится сравнений между состоявшимся в результате «перестройки» распадом СССР и сохранением и последующим прорывным развитием КНР в отсутствие такой «перестройки». Точнее, в ее пресечение. Общность исторических параллелей между пекинским и московским финалами настолько очевидна, что кое-кто стремится ее приглушить, избежав закономерных выводов о том, что выбор, сделанный тогда в Китае, для России актуален и сейчас.

А для этого приходится изворачиваться. И проделывать это с помощью подмены научной методологии голым перечислением вырванных из контекста фактов, на которые волюнтаристским образом натягиваются совсем не очевидные «выводы», более походящие на идеологический заказ, упакованный в лукавую позитивистскую «отстраненность». И это особенно наглядно демонстрируется, во-первых, упоминанием всерьез некоей маргинальной версии событий на Тяньаньмэнь как «дворцового переворота» с отстранением от власти генсека ЦК КПК Чжао Цзыяна. Хотя ясно, что на фоне заполненной до отказа площади «дворцовая» интерпретация не работает.

Во-вторых, огульной и бездоказательной критикой абсолютно верного взгляда на те события как на попытку «оранжевой революции»; ведь «разношерстность» публики, собравшейся на площади и невнятность ее лозунгов, якобы «не направленных» на свержение власти КПК, - это не аргумент. Можно подумать, будто в Москве 1989-1991 годов эта публика была сплоченной и организованной. Сплоченность и организация, причем с иерархической системой подпольной подчиненности соответствующего актива, и там, и там выступала признаком встроенных в протест интересов определенных элитных групп, заинтересованных в смене власти, заручившихся, не без этого, разумеется, внешней поддержкой.

Мы хорошо помним, какую активную коммуникацию с американским посольством поддерживали оппоненты ГКЧП, что даже «силовик» Коржаков предлагал партсекретарю (по происхождению) Ельцину в нем укрыться. В России, в отличие от Китая, эти группы, как и их компрадорский, предательский характер, стали видны всем потому, что они победили и оказались у власти. В КНР, где они подверглись разгрому, просто предпочли «не выносить сор из избы», хотя пожизненный домашний арест того же Чжао Цзыяна сам по себе очень о многом говорит.

О какой научной методологии, точнее об отказе от нее, идет речь? Представлять борьбу в КПК результатом «фракционного раскола» на «реформаторов» и «консерваторов» - значит, впадать в заговорщический бланкизм, ни грана не понимая в марксизме, то есть в официальной идеологии, которой мотивировались политика и деятельность как нашей, так и китайской компартии.

А марксистская методология прежде всего классовая. Никакой не секрет, что и в СССР, и в еще большей мере в КНР к моментам решающих схваток набрали социальную силу и аппаратный вес определенные слои нарождавшейся буржуазии, заинтересованные в отказе от социализма ради приватизации, понимавшейся наследственным обменом элитного статуса на собственность.

Это и коррумпированная часть партийно-государственного аппарата, и начинавшие выходить из-под партийного контроля и играть свою игру силовики, и криминал, не только выступавший союзником этих слоев, но и осуществлявший между ними коммуникацию. И, наконец, партийное диссидентство, то самое, яковлевское, готовое сдать идеологические позиции, обменяв доступ к руководству на приглашение в пресловутую «глобальную элиту».

Какую прочную связь они обнаружили, переплетаясь между собой, наглядно демонстрируется многочисленными расследованиями Центральной комиссии КПК по проверке дисциплины (ЦКПД), например, «делом Сюй Цайхоу», генерала-политработника и зампреда ЦВС КНР, денежная наличность из «имения» которого после ареста натурально вывозилась грузовиками. Кто-то думает, что у нас, в СССР, было иначе? Вспомним хотя бы «узбекское дело», и разве подлежит сомнению, что победи в КПСС линия, направленная против реставрации капитализма, у нас таких «дел» набралась бы не одна сотня? А фигурантов – многие тысячи.

Итак, с точки зрения классового марксистского анализа, авторам спекуляций либо неведомого в силу прорех в образовании, либо отвергаемого по субъективно-идеологическим причинам, в обеих странах готовилась буржуазная реставрация, организаторы которой не только спекулировали на объективных промахах власти, пользуясь омещаниванием партийных верхушек, переросшим в их обуржуазивание. Но и активно занимались подрывной деятельностью. Факты? Пожалуйста: из стенограммы конференции МОИ – Московского объединения избирателей (16-18 сентября 1989 г.).

«Гавриил Попов: Кризис перешел в катастрофу. Система перестала работать. Особенно перестала работать система торговли. Сейчас существует опасная тенденция. Часть интеллигенции растерялась и готова поступиться демократией. Дело идет к гражданской войне и диктатуре. В случае победы прогрессивных сил будет диктатура или Ельцина, или Попова (! – Авт.), или Гдляна. В случае победы консервативных сил будет диктатура или Горбачева, или Лигачева, или Рыжкова. У нас есть шансы для победы. Но консервативные силы будут яростно бороться.

Сейчас происходит столкновение с сотнями тысяч. Нужно ставить на учет каждого депутата РСФСР. Он должен понимать, что если он будет голосовать не так, как скажет межрегиональная группа (Межрегиональная депутатская группа – «демократы» в составе Съезда народных депутатов СССР. – Авт.), то жить ему в этой стране будет невозможно. …Для достижения всеобщего народного возмущения довести систему торговли до такого состояния, чтобы ничего невозможно было приобрести. Таким образом можно добиться всеобщих забастовок рабочих в Москве. Затем ввести полностью карточную систему. Оставшиеся товары (от карточек) продавать по произвольным ценам» (Цит. по: Сазонов А.А. Кто и как уничтожал СССР? Архивные документы. – М.: ИСПИ РАН, 2010. С. 44-45).

Так вот почему, оказывается, «перестала работать система торговли»? А вы как думали? Демократия в буржуазном прочтении, если кто за эти годы не понял, - это власть не народа, а «демократов»! Точнее, их хозяев, выступающих конечными бенефициарами – внутренних и внешних. И компрадорствуют они из «высших» побуждений «глобального единения» на костях собственных сограждан, против своей страны, за ее счет и на ее обломках. «Знаю же я, что такое диктатура пролетариата, - заявил в 1964 году в Москве Дэвид Рокфеллер в ответ на бездарные вопросы членов пока еще хрущевского Политбюро. – Но тогда и вы должны знать, что такое диктатура буржуазии».

Думается, если спросить «компетентных» китайских товарищей, они тоже смогут предъявить аналогичные примеры времен генсека Чжао. А некто нам внушают, что между ним и Горбачевым громадная разница. По форме такая разница может и есть, а вот по содержанию – не просматривается. Хотя при этом в другой статье, уже академической, они же отмечают, что сначала в правящих кругах КНР Горбачевым были очарованы, а вместе с ниспровержением Чжао Цзыяна в отношении советского лидера «с глаз упала пелена». Это, знаете ли, знаменательное признание.

Какие же «аргументы» приводятся в защиту этих фальсификаций? Скажем прямо, что они смехотворные. Протестуя против очевидных параллелей между финальной «перестроечной» вакханалией 21-23 августа 1991 года и Тяньаньмэнь, они считают их «притянутыми за уши» и «не учитывающими важнейших различий между странами». Например, китайское экономическое чудо, на их взгляд, было основано на дешевом труде, притоке зарубежных инвестиций и благоприятном геополитическом фоне, когда Запад не требовал от КПК строго соответствовать своим идеологическим нормам.

Однако Запад не требовал этого и от КПСС, даже наоборот, всячески поощрял отступление от этих норм, а вопросы «откуда инвестиции» и «почему не было идеологического принуждения» при этом даже не ставятся. Хотя хорошо известно, что само установление в 1979 году дипломатических отношений с КНР для США было обусловлено вовлечением Поднебесной в «большую игру» против СССР, которое оставило нашу страну в одиночестве в рамках «глобального геополитического треугольника» и стало важным фактором нашего поражения в холодной войне. По этой же самой причине у КНР тогда не было необходимости участвовать в гонке вооружений.

Это не «камень в китайский огород», а констатация того, что, во-первых, различия между нашими странами во многом диктовались тогда субъективным внешним фактором. А во-вторых, что они не были настолько существенными, ибо даже под воздействием этого фактора не смогли изменить тренда: КНР в итоге пришла к тому же «историческому порогу», что и СССР, только прошла его иначе. Значит, эти причины главными не были.

Разумеется, говоря о таких различиях, критики сравнений нашей «перестроечной» реальности с китайскими реформами намекают на цивилизационный фактор. Но и он не имеет решающего значения. Десятилетия осуществления коммунистического проекта в обеих странах оказали такое воздействие на цивилизационный фундамент, что вернуться в прежнее состояние с преобладанием традиционных религиозных факторов ни одна из них не сможет, не разрушив своей современной идентичности.

Иначе говоря, ни православие, ни конфуцианство на роль «главной скрепы» непригодны потому, что на государственном и общественном уровнях доминирует партийная стилистика, которая у обеих стран, по сути, общая. Была, есть и будет. КПК, в отличие от инсинуаций либеральных аналитиков и экспертов, ставящих свои взгляды выше научной истины, исторической и политической реальности, - не «националистическая», а идеологическая компартия, руководствующаяся марксистской методологией.

Не понимать этого может, скажем, троцкист, для которого коммунизм – сугубо «вселенское» учение о левом глобализме и левой глобализации. Или оппортунист-меньшевик, свято верящий, что вырастание социализма из капитализма может происходить только в рамках буржуазной власти, то есть внешнего управления.

Между тем, наряду с «коминтерновской» или, точнее, троцкистской версией коммунизма, в нем сложилась и ленинско-сталинская версия, близкая, как уже говорилось, к национально-освободительному прочтению марксизма. Борьба с троцкизмом потому и была настолько тяжелой и продолжительной, что это внутривидовая борьба сторонников социалистического национального освобождения с левыми глобалистами, для которых коммунизм – форма, а не содержание.

Но какие тогда причины разницы исходов 1991 года в СССР и 1989 года в Китае можно считать главными? Как мы только что убедились, в первую очередь, идеология. Именно она! В СССР в постсталинские времена бросили заниматься развитием теории марксизма, и те опережающие время выводы, которые были сделаны в поздних работах В.И. Ленина («О нашей революции») и И.В. Сталина (речь на XIX съезде ВКП(б) – КПСС) в пику европейскому догматическому пониманию марксизма – о совмещении социалистического фактора пролетарских революций с национально-освободительным и об усилении классовой борьбы по мере строительства социализма, в нашей стране повисли в воздухе.

И это привело советскую элиту к дефициту понимания окружающей действительности. В Китае от этого спасла теория «новой демократии» Мао Цзэдуна. Один из ее важнейших постулатов прямо указывает, что в развивающихся странах «полуфеодальной социальной формации» необходимая для социализма экономическая инфраструктура будет построена под руководством компартии.

И для этого производительные силы, даже если они еще капиталистические, должны подчиниться социалистическим производственным отношениям. Экономический базис выстраиваемой общественно-экономической формации (ОЭФ), таким образом, меняется местами с политической надстройкой, подчиняясь политическому руководству партии.

И поскольку это происходит в интересах не эксплуатирующего меньшинства, а эксплуатируемого большинства, именно тогда складываются условия для национально-освободительного рабоче-крестьянского союза с частью, возможно значительной, национальной буржуазии. Которая, однако, будет находиться под жестким партийным контролем и руководством. Строго говоря, это ни что иное, как модель ленинского НЭПа: привлечение частной инициативы («неважно, какая кошка…») при сохранении командных высот у советской власти.

Китаю просто повезло, что курс реформ и открытости, в отличие от советской «перестройки», был запущен первым, революционным поколением руководителей, к которому и относился Дэн Сяопин, находившийся в руководстве КПК еще с дореволюционных времен. В отличие даже от Л.И. Брежнева, а тем более от Горбачева, Дэн защищал дело своей жизни. И не учил В.И. Ленина и И.В. Сталина по учебникам, сдавая на экзаменах, а на практике успешно воплощал их идеи в ставшую экзаменом жизнь.

И воплощая, вместе с соратниками вносил в марксистскую теорию тот самый доворот на «китайскую специфику», который в русской интерпретации В.И. Ленин, по сути, внес уже тогда, когда провозгласил Россию опорной страной коммунистического проекта, допустив в ней, «отдельно взятой», победу социалистической революции. Именно поэтому абсолютно неправомерно обвинять идеологов КПК в «эклектике» и «слабой теоретической подготовке», вменяя им готовность «с легкостью вписывать в свою программу любые веяния времени». Такое обвинение, мягко говоря, не соответствует действительности.

Какой же урок, доказанный экспериментально как с позитивным, так и с негативным знаком, можно вынести из событий на Тяньаньмэнь и из итогов советской «перестройки»? Очень простой: экономическая либерализация социализма невозможна без политического закручивания гаек, дополняемого постоянным обновлением теории. Жесткий партийный контроль над буржуазным классом не только ограничивает его частнособственнические инстинкты, но и побуждает к социальной ответственности, минимизируя органично свойственную буржуазии склонность к коррупции и другим преступлениям.

Еще, как учит опыт ленинской концессионной политики, успешно заимствованный в свое время нынешним российским руководством применительно к соглашениям о разделе продукции, такой контроль существенно подрывает возможности полуколониальных манипуляций со стороны так называемых «внешних инвесторов». Но как только партийно-государственный пресс ослабевает, и начинаются разговоры о «политической реформе», все немедленно начинает катиться по наклонной плоскости и, если не «сдать назад», в итоге рушится.

Это и понятно: «реформировать» концептуальную власть в ходе экономической трансформации может только политический самоубийца вроде Чжао Цзыяна или Горбачева, которому, к тому же, еще и не жалко свою страну. А вот Дэн Сяопину ее было жалко. Кто-нибудь сомневается в том, что альтернативой пролитию «малой крови» на Тяньаньмэнь (сколь большим ни было бы число жертв в абсолютных цифрах) могли стать только настоящие реки крови при распаде страны, которую западные подрывные центры давно уже заочно разделили на «север» и «юг»?

Почему же тогда нам так настырно внушают, что экономические реформы не работают без «политического плюрализма»? Потому, что такой «плюрализм», под который беспардонно загримирован империалистический монополизм - хоть в экономике, хоть в политике - является типологическим, опознавательным признаком принадлежности к капиталистической мир-системе. И указывает он ни на что иное, как на готовность согласиться с нормами и правилами игры, в этой системе существующими. То есть с утратой суверенитета и фактическим внешним управлением.

А вот социалистическая модернизация с сохранением собственной политической модели является таким же типологическим признаком суверенной субъектности в альтернативной мир-системе. В чем разница? Примерно в том же, чем собственник отличается от арендатора. И нам ли, в России, спорить с этим после блестящего осуществления такой модернизации в 30-е годы прошлого века, обеспечившей нашему народу победу в Великой Отечественной войне?

Почему же у нашего экспертного сообщества такая короткая память? И почему из века в век оно ищет «пророков» «на стороне»?