Станет ли современный Китай лидером глобализации?

Саммит «Группы двадцати» в Буэнос-Айресе, как и ряд предшествовавших событий, связанных с китайско-американской торговой войной и серией вояжей в Поднебесную влиятельных заокеанских персонажей – от Генри Киссинджера до Билла Гейтса – наглядно показал интенсивный рост роли КНР в мировых раскладах. С другой стороны, и сами китайские руководители не скрывают стремления к максимальному расширению глобализации, упаковывая его в формулу «глобального экономического управления».

Между тем, еще десятилетие назад многое обстояло иначе, и Китай тогда не только не заявлял нынешних притязаний, но и вместе с Россией этой самой глобализации скорее противодействовал. Вспомним эпизод марта 2009 года, когда в канун саммита «двадцатки» в Лондоне Пекин совместно с Москвой выдвинул проект введения новой мировой резервной валюты вместо доллара, организовав тонкий троллинг Вашингтона в самом уязвимом месте и обнародовав стратегические планы западных элит.

И это вызвало истерическую реакцию всех инстанций в США – от президента Барака Обамы до глав минфина Тимоти Гайтнера и ФРС Бена Бернанке. Запад тогда отыграл назад, погасив подожженный им самим пожар знаменитыми QE – программами «количественного смягчения». И, включив печатные станки ФРС и ЕЦБ, через ту же «двадцатку» залил наличностью «придворные» глобальные банки, восстановив шаткий статус-кво в мировых финансах.

Понятно, что с тех пор с Пекином тщательно поработали извне. Особенно после того, как провалами закончились визиты в Поднебесную в том же 2009 году «патриархов» американской закулисной политики Збигнева Бжезинского и Генри Киссинджера, и в результате не состоялся продвигавшийся элитами коллективного Запада проект G2 – китайско-американского междусобойчика, призванного разделить постсоветское, а заодно и европейское наследство.

Если коротко и без деталей, то сегодня определенными концептуальными кругами на Западе вопрос ставится еще «шире» и «смелее». «Мировой центр» должен перекочевать из США, ударившихся при Дональде Трампе в «плановый», обусловленный этой пересменкой, изоляционизм, именно в Китай. Для этого в архив сдали идею Фонда братьев Рокфеллеров (RBF) о разделе Поднебесной на север и юг. И перешли к первым практическим шагам, которые были сделаны в конце 2015 года.

БУДЬТЕ В КУРСЕ

• 19.12.18   Почему Китай взлетел, а Россия - нет
• 17.12.18   Несколько мыслей об американо-китайском экономическом противостоянии

Юань включили в «корзину валют» МВФ, а в Париже было заключено новое климатическое соглашение взамен Киотского протокола, в реализацию которого Пекин включился так рьяно, будто за несколько лет до этого не он организовывал и возглавлял коллективную антизападную фронду «Группы 77» мира развивающихся стран. Буквально через год, в январе 2017 года Си Цзиньпин уже «солировал» в Давосе, обещая собравшимся «сильным мира сего» бороться с американским протекционизмом.

Так что, как видим, продолжение этой истории в нынешних условиях торговой войны между КНР и США имеет непосредственное отношение отнюдь не к самой этой войне, а скорее к смене в том же январе 2017 года власти в США. Трамп пришел для того, чтобы Америка освободила Китаю мировой экономический и глобализационный Олимп. Отдают ли себе отчет китайские элиты в том, что это лидерство будет временной ступенькой к глобальной Британской империи 2.0, завершающий этап подготовки к которой был запущен с помощью Brexit, - отдельный вопрос.

Как и то, что если осознают, а так, видимо, и есть, то какую выберут стратегию – послушно послужить транзитным звеном или, получив «кормило власти», обратно его уже не возвращать? И если второе, то насколько имеется уверенность, что это получится, и чем, какими соображения или даже гарантиями, такая уверенность подкреплена?

Но это, как говорится, внешний контекст происходящего. Нас же интересует то, чем, кроме смены поколений руководителей КПК и КНР, нынешние времена отличаются от событий десятилетней давности? Почему такой разворот – от твердого «нет» в 2009 году до нынешнего уже даже не застенчивого «да»?

Не будем копаться в возможных вариантах ответа на еще один важный и деликатный вопрос о борьбе группировок в партийном и государственном руководстве КНР, кто из них конкретно – «комсомольцы», возглавляемые Ху Цзиньтао и представленные Ли Кэцяном, или последователи «шанхайской» группы, из среды которых вышел Си Цзиньпин, перебравшийся в столицу, где стал зампредом КНР при прежнем генсеке, прямиком с руководства Шанхаем, стали инициаторами этого разворота.

Важнее другое: в 2009 году, если не на волне, то уже на восходящем тренде определенных внутренних событий, Китай к международной роли, на которую претендует сегодня, был еще не готов. И, прежде всего, именно с точки зрения внутренней (не)стабильности. Сегодня же эта страница перевернута – страна объективно консолидирована. В частности, устранен, по крайней мере внешне и на определенное время, наиболее «проблемный» фактор – модель преемственности власти, основанная на поэтапно осуществляемой системе сдержек и противовесов, внедренной в свое время Дэн Сяопином.

Сделаем здесь маленькое отступление и раскроем, в чем эта преемственность заключается. Точнее, заключалась.

В Китае три руководящих должности – Генеральный секретарь ЦК КПК руководит партией, Председатель КНР – государственный лидер, но им по традиции становится новый генсек; именно партийное лидерство обеспечивает лидерство в государственной иерархии. Военной организацией и управлением ведает Центральный военный совет (ЦВС), на который напрямую, по сути, в обход министра национальной обороны, входящего в Госсовет и подчиненного премьеру, замкнут Объединенный комитет начальников штабов, аналог нашего Генштаба (кстати, и ЦВС КНР – это проекция ЦВС КПК).

Избранный осенью на съезде КПК новый партийный лидер, в марте следующего года, на сессии ВСНП, становится и первым лицом государства. При этом предыдущий представитель прежнего поколения руководителей на некоторое время (в случае с Цзян Цзэминем, например, на три года) сохраняет руководство ЦВС. Это и есть та самая система сдержек и противовесов, которая работала со времен Дэна.

Смысл ее в том, что всю полноту власти лидер получает лишь незадолго до промежуточного партсъезда. Власть на нем не меняется, но у действующего главы партии и государства после него появляется преемник, которого в марте следующего года сессия ВСНП избирает на официальную должность зампреда КНР. Избавившись от прежнего противовеса в лице предшественника, первое лицо, таким образом, получает новый противовес, в виде уже будущего сменщика.

Дэн Сяопин пошел на такую модель не без необходимости, в условиях острейшего кризиса власти после памятных событий 1989 года на пекинской площади Тяньаньмэнь. Взяв на себя ответственность за разгром антигосударственного вооруженного мятежа – а о том, что это был именно мятеж и именно вооруженный, свидетельствует несколько десятков единиц сожженной в те дни в центре Пекина бронетехники – Дэн столкнулся с ненадежностью и обструкцией в обществе и руководстве.

Например, экс-министр обороны Чжан Айпин на фоне протестов во главе группы высокопоставленных отставных генералов обратился к армии с призывом «не стрелять в народ», то есть отказаться выполнять приказ. Тогдашний генсек ЦК КПК Чжао Цзыян вообще слился с митингующими, поддержав их требования. Острота противостояния в те дни была усилена смертью предыдущего генсека, имевшего имидж «реформатора» - Ху Яобана, который потерял свою должность в 1987 году, при аналогичных обстоятельствах, после массовых протестов в столице 1986 года.

Неуверенность Дэн Сяопина в надежности поддержавших его в дни событий на Тяньаньмэнь сводных братьев Ян Шанкуня – тогда Председателя КНР и Ян Байбина – начальника Главного политуправления НОАК, побудила его сделать неожиданную кадровую ставку на секретаря шанхайского парткома Цзян Цзэминя. Однако рассматривая его как временную, промежуточную фигуру, Дэн Сяопин и решил ограничить его властные прерогативы постом генсека ЦК КПК, сохранив за Ян Шанкунем должность главы государства, а за собой оставив ЦВС.

Так, в горниле тяжелейшего политического кризиса, и родилась эта знаменитая модель китайской преемственности. И отметим, что лакмусовой бумажкой, отразившей ее эффективность как в зеркале, явилось сохранение и КПК, и КНР. В отличие от не отыскавших такой модели и потому не ответивших на вызов времени и распавшихся КПСС и СССР.

Почему мы сегодня говорим о том, что консолидация власти в КНР при Си Цзиньпине произошла в основном «внешне»? Во-первых, из истории хорошо известно, что в авторитарных режимах от стабильности до дестабилизации – расстояние короче воробьиного носа, ибо все зависит не от общественных процессов, а от элитарных раскладов, а они имеют свойство неожиданно меняться. Тем более, на таких переломных рубежах и под таким внешним давлением, которое не имеет, просто не может не иметь и теневой внутренней проекции.

Во-вторых, в нынешней расстановке сил не покидает ощущение не мира, а перемирия. Или своего рода компромисса, подкрепленного прогремевшим в прошлом году, в канун XIX съезда КПК, «делом Сунь Чжэнцая» - экс-главы мегаполиса Чунцина, бывшей восточной части провинции Сычуань, накрепко связанной в истории с именем Дэн Сяопина. Иногда даже кажется, что именно это обстоятельство влияет на превращение всякий раз Чунцина в эпицентр определенных событий едва ли не больше, чем гигантский удельный вес региона в экономике страны и ее международных связях.

Но факт остается фактом: совокупность мнений, сводящихся к тому, что именно Сунь Чжэнцаю отводилась вторая позиция в шестом поколении китайских руководителей, будущее которого поставлено под вопрос мартовскими конституционными изменениями, внесенными сессией ВСНП, давно уже превысило критическую массу среди китайских и иностранных наблюдателей и экспертов.

Кто планировался на позицию №1? Здесь тоже имеется определенное единодушие: называют фигуру Ху Чуньхуа, как и Сунь Чжэнцай, выходца из «комсомольской» группы. Сегодня он член Политбюро ЦК КПК, один из четырех вице-премьеров Госсовета КНР, однако не первый, и в состав «великолепной семерки» членов Постоянного комитета (Посткома) Политбюро на прошлогоднем XIX партсъезде не попал.

И поскольку в силу изложенных здесь фактов и обстоятельств «дело Сунь Чжэнцая» видится очевидной проекцией другого, еще более резонансного, без преувеличения перевернувшего страну и ее элиты «дела Бо Силая», самое время вернуться к тем событиям. И проследить, какими тернистыми путями Китай шел к нынешней внутриполитической стабильности, которая, собственно, и послужила предпосылкой к его предполагаемому лидерству в глобализации.

Итак, «дело Бо Силая», предшественника Сунь Чжэнцая на руководстве Чунцином, разразилось в КНР весной 2012 года. Сначала была арестована его жена Гу Кайлай, обвиненная в соучастии в убийстве британского бизнесмена Нила Хейвуда. После нее за решетку попал сбежавший было в американское консульство в административном центре Сычуани городе Чэнду вице-мэр Чунцина Ван Лицзюнь, попросивший политического убежища, но выжатый и выброшенный за ворота консульства в руки китайских спецслужб. И, наконец, следующим штрихом стал арест самого Бо Силая, к слову сына одного из выдающихся деятелей КПК и КНР Бо Ибо, соратника Мао Цзэдуна, причисленного к ареопагу «восьмерки бессмертных» КПК.

Причем, все это происходило буквально в канун XVIII съезда КПК, на котором планировался запуск транзита власти от Ху Цзиньтао к Си Цзиньпину. О том, насколько острым оказался разразившийся на этом фоне внутрипартийный кризис, поставивший под вопрос все намеченные перемены, говорят три хотя бы таких факта. Во-первых, дата съезда долгое время не назначалась, о ней стало известно буквально за несколько дней.

Во-вторых, оказавшийся в ходе этих событий под давлением Си Цзиньпин несколько раз даже отказывался от будущего руководства, чтобы сохранить единство ЦК и не подвергать партию риску раскола. Не секрет, что придерживавшийся неомаоистских взглядов Бо Силай пользовался большим авторитетом в партийных низах, и далеко не только в Чунцине.

В-третьих, все решилось в октябре 2012 года. В канун съезда КПК прошла беспрецедентная для партийной практики встреча действующего на тот момент первого лица Ху Цзиньтао, его преемника Си Цзиньпина и предшественника Цзян Цзэминя; именно с нее и берет начало получившее развитие ныне тенденция отказа от системы преемственности, установленной при Дэн Сяопине. Ху и Цзян, отношения между которыми никогда не были безоблачными, а процедура ротации простой и непринужденной, были вынуждены пойти на серьезный компромисс.

Первый согласился на досрочный уход с руководства ЦВС и покинул его уже в марте 2013 года, на ближайшей сессии ВСНП, а второй дал обязательство больше не вмешиваться в политику и «сбавить обороты» активности. А вокруг нее в Китае ходили легенды, приписывавшие очень многие вещи, происходившие в политической жизни, именно «теневому» влиянию бывшего генсека, которому, по крылатому выражению в свое время крупнейшего китайского СМИ – органа ЦК КПК газеты «Жэньминь жибао», «на пенсии не отдыхается».

Следует отдать должное Си Цзиньпину: сосредоточив в кратчайшие сроки в руках всю полноту власти, он смог навести порядок. И в обмен на разрушенную модель преемственности страна получила беспощадную борьбу с коррупцией, перед которой пасовали его предшественники. С позиций прошедших лет становится очевидным, что именно эти действия, олицетворением которых служит фигура главы Центральной комиссии КПК по проверке дисциплины (ЦКПД) Ван Цишаня, ныне – зампреда КНР, во многом спасли современную КНР от последствий утраты авторитета в народе, пережитых бывшим Советским Союзом.

Возраст Ван Цишаня, которому в этом году исполнилось уже 70 лет, а также его отсутствие в Посткоме Политбюро ЦК КПК, не позволяют ему претендовать на преемственность власти, и, следовательно, ее передачи на намеченном на 2022 год XX съезде КПК не будет. Или, скажем осторожнее, предпосылок к этому пока не наблюдается. И, очень похоже, что именно долгосрочная, концептуальная, предсказуемость китайской внутренней политики, отодвинувшая горизонт стратегического планирования в КНР за границы десятилетия между двумя партийными съездами, и послужила для страны нынешним пропуском в «высшую лигу» мировой политики.

Так был запущен процесс, который сегодня оборачивается, с одной стороны, возможным китайским лидерством в глобализации, а с другой, - неопределенностью последующих перспектив глобального развития. Не забудем: конечным пунктом передвижения готового покинуть США «мирового центра» концептуалы в западных элитах считают отнюдь не Пекин, а Лондон. Пока неизбежность будущих противоречий между этими центрами затушевывается их взаимной дружественной риторикой, из которой следует, что между Китаем и Великобританией установилась «золотая эпоха» или даже «золотая эра» двусторонних отношений. Как будет на деле – увидим.

Ну, а к перипетиям весьма интересного и содержательного развития внутриполитической обстановки в КНР в преддверие прихода к власти в 2012 году пятого поколения руководителей во главе с Си Цзиньпином, нам, по-видимому, еще предстоит вернуться, чтобы лучше представлять происходящее в этой, далеко не безразличной нам стране. И делать из этого надлежащие выводы.