Экономика, политика и идеология в китайских реформах

Заместитель директора Института Дальнего Востока (ИДВ) РАН Андрей Островский дал интервью «Синьхуа» - главному информационному агентству КНР. В нем он назвал основной причиной успехов Китая времен политики реформ и открытости, связанной с именем Дэн Сяопина, «политическую волю страны, которая не побоялась начать реформы».

Подчеркнув, что в конце 70-х годов Китай являлся одной из беднейших стран мира, ученый отметил, что в преддверие реформ, для определения их основных направлений, было положено подробное изучение международного опыта – от ФРГ и Японии, проигравших Вторую мировую войну, до участников советского блока, включая косыгинские реформы в СССР. Результатом стала собственная модель экономического развития, к реализации которой в КНР приступили на рубеже 70-х и 80-х годов.

«Был сделан важный теоретический вывод, что необходимо отказаться от государственного контроля за всем процессом производства, а контролировать только финансово-экономические результаты управления предприятиями различных форм собственности и отказаться от мелочной опеки всех предприятий, - отмечает А.Островский. – В результате стала вырабатываться своя модель экономического развития по переходу к рыночной экономике при сохранении уже созданной в годы плановой экономики основы».

В интервью приводится немало показательной статистики, демонстрирующей достижения КНР. Среди них четырехкратное увеличение к 1995 году валовой продукции промышленности и сельского хозяйства по сравнению с началом 80-х годов, достижение высоких темпов экономического роста, заметное повышение средней зарплаты – от 60 юаней в начале реформ к нынешним 4 тыс. юаням, развитие потребительской сферы и т.д. Отдельно упомянуто об уникальной роли, сыгранной свободными экономическими зонами (СЭЗ), закономерно отдана дань уважения опыту региональных и отраслевых реформ, которые сыграли роль «полигонов» с последующим распространением на всю страну.

Все это действительно так. Однако создается не совсем верное, можно сказать, что и однобокое, впечатление, что все в Китае решила только экономика. Разумеется, ставить ее во главу угла всего сущего сегодня, как говорится, в тренде. Но правомерность такого подхода весьма сомнительна, ибо каждому экономическому и прочему Делу во всех случаях жизни всегда предшествует идеологическое Слово, определяющее маршрут. И вывод об отказе от государственного контроля, которому автор присваивает статус «важного теоретического», на самом деле особого отношения к теории не имеет.

Итак, какие именно события и процессы повлияли на тот выбор, который был сделан Китаем при Дэн Сяопине, чем они были обусловлены и какими особенностями внутренней и внешней политической обстановки отличались?

Первое, что следует отметить, - выход Китая из внешней сферы влияния. Разгром многих просоветских кадров, обусловленный «культурной революцией», осуществленный в рамках борьбы с «буржуазным перерожденчеством», которое стало внутренней проекцией подвергнутого критике советского «ревизионизма», во многом связанного именно с косыгинскими реформами, - это второй этап «суверенизации» Китая. Или, следуя официальной политической стилистике, завершения эпохи «ста лет унижений». Первым этапом стала Гражданская война 1945-1949 годов, которая в результате победы в ней КПК и провозглашения КНР, поставила точку на зависимости прежде гоминьдановского Китая от Запада.

Да, она была достигнута с опорой на советскую помощь. Но тем-то и вошел в китайскую историю Мао Цзэдун, что не только основал новую государственность во главе с Компартией, но и вывел ее в итоге из тени СССР и КПСС. Грубо говоря, с опорой на Москву разобрался с Вашингтоном, а затем, через полтора десятилетия, освободился уже и от влияния Москвы. Чей это прием? Конечно же, сталинский. Опираясь на правый уклон, разгромить левый и сразу по завершении этой борьбы обрушиться на недавних союзников, разойдясь теперь и с ними. И остаться посредине победителем.

В отличие от поверхностного Хрущева, всю жизнь остававшегося то идейным, то «стихийным» троцкистом, Мао очень хорошо впитал сталинскую методологию власти. И провозглашенная в марте 1958 года так называемая политика «трех красных знамен» (новой генеральной линии, «большого скачка», народных коммун), и сама «культурная революция» - все то, что порой подвергается критике и в самом Китае – при всей внешней абсурдности происходящего имело потайной смысл в виде «второго дна». И это был разрыв с СССР, ради которого никакие издержки не считались чрезмерными. И для которого сама КПСС предоставила КПК немало стопроцентных поводов, начиная с XX съезда с его разоблачением «культа личности».

Говорят, когда Никита Хрущев уговаривал Мао поддержать антисталинскую загогулину «старшего брата», тот отказался, предъявив следующую аргументацию: «Если мы это сделаем – потеряем лицо, а потеряв лицо – потеряем и власть. А без лица – зачем нам власть?». Не является секретом, что в Корейской войне, вспоминать о которой при нынешних трендах в этой части Азии сегодня немодно, Китай понес наибольшие потери, которые и сегодня полностью не установлены, а представления о них колеблются в диапазоне от одного до двух миллионов.

Также хорошо известно, что решение об участии КНР в той войне в Пекине принималось не с первого раза и под серьезным давлением из Москвы. Поэтому понятно, что «потеря лица», о которой Мао говорил Хрущеву, имела двойной смысл. Она одновременно и символизировала осуществленное КПСС предательство сталинских принципов мирового коммунистического движения, и констатировала, что осуждение Сталина породит к самой КПК множество вопросов по вмешательству в Корее. В том числе и о том, за что тогда, если советский вождь был неправ, погибали на фронтах той необъявленной войны китайские добровольцы.

Поэтому сталинская тема, наряду с актуальными вопросами международной политики и двусторонних отношений, доминировала и в отношениях межпартийных. В этом легко убедиться на примере подзабытой общественностью, но хорошо известной специалистам «Полемики о генеральной линии международного коммунистического движения» между КПСС и КПК. Начатая 30 марта 1963 года открытым письмом ЦК КПСС, она была продолжена ответом на него ЦК КПК от 14 июня того же года и продолжалась до 1965 года, практически до кануна «культурной революции» в КНР. Показательны завершающие, «итоговые» лозунги тех документов: у КПСС традиционное «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», у КПК – как будто скопированное со сталинского доклада на XIX съезде КПСС (1952 г.) – «Пролетарии всех стран, угнетенные народы и нации, соединяйтесь!». Как говорится, почувствуйте разницу.

По всему поэтому – здесь мы отойдем от рассуждений, связанных с интервью А.Островского агентству Синьхуа – неправы те, кто противопоставляет Мао Цзэдуну Дэн Сяопина на том формальном основании, что первый дважды репрессировал второго. Или что при первом страна двигалась-де к коммунизму, а при втором – пошла к капитализму. Или, как вариант, к компромиссной версии «социализма с китайской спецификой». Это поверхностный взгляд. Дэн, несмотря на репрессии, которым он подвергался при позднем Мао, - никакая не антитеза «великому кормчему», а продолжение его курса на «суверенизацию» страны и «национализацию» ее элиты.

Об этом прямо говорится в документе ЦК КПК 1982 года «О некоторых исторических вопросах со времен образования КНР», в котором Мао был объявлен «великим марксистом, пролетарским революционером, военачальником и генералом». Более того, Дэн унаследовал у Мао даже упомянутую сталинскую методологию попеременной борьбы с одними с опорой на других, когда использовал увязание СССР в Афганистане для того, чтобы заключить с Западом антисоветский альянс. Его тактический, а не стратегический характер по-настоящему осознается именно сейчас, на фоне расширяющегося противостояния между Пекином и Вашингтоном, в котором Китай, выиграв тот раунд, теперь вновь опирается на поддержку России, уже усеченной и постсоветской.

Это сейчас. А тогда, в начале 80-х годов – возвращаемся к интервью А. Островского – у китайско-западного альянса, помимо геополитики, имелось еще и геоэкономическое измерение. Никакие реформы в КНР бы не прошли, особенно в условиях тотального противостояния с Советским Союзом, если бы не открытие Китаю западных рынков, осуществленное с условием продолжения этого противостояния. Ведь главная суть и смысл того, что осуществил Дэн Сяопин и в чем он преуспел, обеспечив подъем страны, - внедрение экспортной модели экономики, ориентированной на внешние рынки, превращение Китая в «мировую фабрику». И знаменитые СЭЗ – от Гуандуна до Шанхая – тоже наполнялись западными фирмами, с бизнес-интересов которых в Китае благодаря договоренностям Дэна с западными элитами было снято негласное табу.

Кстати, КНР и здесь опередила тогда уже брежневский СССР. Альянс Пекина с Западом зарождался в том самом 1972 году, в котором президент США Ричард Никсон совершил знаково-символические визиты и в Москву, и в Пекин, устроив между двумя коммунистическими столицами своеобразный кастинг на креатив. И не кто иной, как Генри Киссинджер, тогдашний советник по национальной безопасности, позднее ставший еще и госсекретарем, спустя много лет пенял советской дипломатии за косность, из-за которой именно тогда в советско-американских отношениях был упущен намечавшийся прорыв.

В результате прорывом, достигнутым за счет СССР еще при Мао Цзэдуне, стала новая эра в китайско-американских отношениях. Дэн Сяопин в конце 70-х годов лишь реализовал предоставленный ему шанс, согласившись ради этого рискнуть определенными издержками. Какими именно? Скажем, скрепившей этот альянс китайско-вьетнамской войны 1979 года, и не только.

Второй момент, который хотелось бы отметить в связи с разговором об успешности политики реформ и открытости в КНР, - приоритеты преобразований Дэн Сяопина. В интервью «Синьхуа» совершенно справедливо показано, что реформы начались с сельского хозяйства, постепенно распространяясь и охватывая города. Но можно и нужно уточнить, что речь в данном случае идет о принятом в 1978 году курсе «четырех модернизаций» - сельского хозяйства, промышленности, науки и техники, обороны. Причем, первым за этот реформаторский принцип высказывался еще за несколько лет до этого первый бессменный премьер Госсовета КНР Чжоу Эньлай, избравший Дэна своим политическим наследником.

Сельскохозяйственная часть программы выделялась, прежде всего, потому, что являла собой как бы наглядный пример ревизии наследия Мао в части упразднения народных коммун. Однако с точки зрения результатов нового курса на «социалистическую рыночную экономику» промышленный сектор, в котором резко сократилась доля государственных предприятий и директивного планирования, в важности ей никак не уступал.

Третий момент, который, скорее всего, и является «важнейшим теоретическим», - концепция «социализма с китайской спецификой», которая в изначальном прочтении отражала специфику как раз «четырех модернизаций». Однако и здесь авторство Дэну лишь приписывается. Этот лидер второго поколения китайских руководителей лишь гениально адаптировал к текущим модернизационным задачам те самые идеи Мао Цзэдуна, которые любят противопоставлять реформаторскому наследию. Ничего подобного! Ибо сама «специфика» китайского социализма как раз и состояла, как мы уже убедились, в его «национализации». Это в узком плане.

В широком же понимании эти планы восходят еще к поздним ленинским идеям, к его кооперативному плану, а также к сталинской теории и практике строительства социализма в отдельно взятой стране, фундамент которой – опять-таки отыскивается в ленинском плане социалистической революции в отдельно взятой стране. Обучавшийся в московском Университете трудящихся Востока Дэн Сяопин, во-первых, хорошо знал марксизм изнутри, в том числе и его практику, оказавшись в СССР в годы внутрипартийной борьбы с левым уклонизмом, а во-вторых, стал куда более прилежным учеником первых советских лидеров, нежели их собственные политические наследники.

Сегодняшняя формулировка «социализма с китайской спецификой в новую эпоху», как и в целом решения XIX съезда КПК (2017 г.) очень наглядно отражают заявку партии на лидерство в коммунистическом движении с его глобальным распространением (формула «сообщества единой судьбы человечества»).

Настоящая, фундаментальная ошибка КПСС, погубившая великий Красный проект в нашей стране, – в игнорировании отнюдь не китайского, а как раз собственного исторического опыта и наследия. А также в отрыве партии от народа и перерождении ее верхов, которое затронуло и китайскую партийно-государственную элиту. Но с которым она, не в пример советской, успешно если еще не справилась, то уже видно, что в целом справляется.

Но все эти детали, мало интересующие широкую общественность, в значительной мере принадлежащие истории, возможно и не послужили бы поводом к обсуждению интервью Андрея Островского китайским СМИ, если бы не весьма спорная трактовка нынешнего проекта «Одного пояса и одного пути». Во-первых, в отношении этого плана определенная, хотя и скрытая, оппозиция имеется в самом китайском руководстве. Существуют сильные настроения за переориентацию на внутренний рынок, противоречащие гонке за лидерством в глобализации. Тем более что от такого лидерства при Дональде Трампе отказываются даже США.

Во-вторых, нет оснований полагать, что участие в этом проекте создания по сути обводящей Россию транспортной инфраструктуры, как и связанные с этим интеграционные процессы в Евразии, имеют однозначную позитивную направленность. Так, среди (как минимум) спорных моментов специалистами не раз и уже давно отмечалось укрепление «мягкой силы» КНР по маршруту «Пояса и пути».

Наглядный, хотя и частный, но далеко не единственный пример буквально последних дней – учреждение по инициативе Китайского сельскохозяйственного университета (КСУ) международной Лиги сельскохозяйственного образования и научно-технических инноваций. Объединяя 40 китайских и 30 иностранных вузов, она призвана помочь созданию в странах проекта сети научно-технического сотрудничества и агротехнических баз, а также осуществлению совместных образовательных программ и подготовке специалистов.

Сам опыт глобализации как инструмента девальвации суверенитетов и вмешательства во внутренние дела, активная фаза которой насчитывает уже четверть века, служит серьезным предостережением чрезмерной экономической и гуманитарной открытости. Особенно в условиях существующих и постоянно обостряющихся геополитических рисков. Геоэкономика – не замена геополитике, а лишь ее составная часть, и те, кто настойчиво утверждают обратное, предлагая при этом забыть про «игры с нулевой суммой», как минимум спешат, а вообще-то совершают методологическую ошибку, которая может сказаться на настоящем и будущем.

Это не означает, что в подобных проектах не нужно участвовать, загоняя себя тем самым в изоляцию. Просто необходимо отчетливо осознавать все аспекты этого участия и параллельно с ним принимать меры по сохранению, поддержанию и укреплению российской самодостаточности – единственного по-настоящему универсального инструмента развития, не раз доказавшего свою эффективность в самые разные эпохи отечественных модернизационных прорывов.