Украины больше нет. Украина кончилась.
Те, кто говорят, что «Украины» и не было — что это выдумка галичанских свидомых хвилософов, что были Малороссия, Новороссия, Галичина и т.д. — не правы. Их неправота очевидна. Потому что была «Украина» у Гоголя, была «Тиха украинская ночь» у Пушкина. В конце концов, была «Радянська Украина» — УССР — и была долго, с 1918 по 1991 гг.
Да, официальная «украинская мова» еще в годы Украинской ССР была чем-то вроде эсперанто — вымышленным политическим языком. Тексты основоположника украинской литературы Тараса Шевченко, если всмотреться в них с точки зрения лингвистической, поражают отсутствием устоявшихся грамматических норм, обилием русизмов и полонизмов. На «украинськой радянськой» мове не розмовляв вообще никто, кроме дикторов украинского радио и ТВ — жители УССР говорили в быту на русском языке (кстати, и киевляне тоже), а также на суржике и на западенском диалекте. Но все это вовсе не значит, что Украины не могло возникнуть.Сейчас не время и не место подробно анализировать, как родился проект «украинства», как он докатился до Грушевського и «древних укров». Но за 70 лет УССР возникли все основания для того, чтобы Украина была. Кто сказал, что современная государственность может вырастать только из древнего прошлого, чтобы корни были старше, чем у евреев, чтобы числить Адама в своих младших братьях? Мы имеем сегодня в мире множество наций, и вполне состоявшихся, которых не было до XIX и даже до XX века. Бельгийцы. Болгары. Румыны. Не говоря уже об ивритоговорящем Израиле, рожденном в середине XX века силой и упорством многоязычного и многоплеменного мирового еврейства буквально на кончике пера (не все, наверное, в курсе, что иврит — древнееврейский язык — был древним, сакральным языком уже «при Понтийстем Пилате», и что Христос с учениками говорили по-арамейски).
Что такое Украина в 1991 году? Крупнейшая территория Восточной Европы. 50 миллионов человек. Концентрация советской промышленности, науки, образования, военной мощи. Южмаш, ХТЗ, Николаевская верфь, «Антонов»… Что такое «украинцы» как субэтнос в «новой исторической общности» советского народа? Это своего рода «тутси» — привилегированное меньшинство. Хотя и не совсем самоопределившееся (Брежнев на протяжении своей жизни, вроде бы, несколько раз менял в паспорте «русского» на «украинца» — да и в моей собственной семье такое было просто потому, что два этих слова воспринимались почти как синонимы, просто «украинец» — это «русский, живущий на Украине»). Но: из 74 лет советской истории во главе страны только 14 лет стояли формально русские (один из них, кстати, по фамилии Черненко), 30 лет правил грузин и почти 30 — украинцы Хрущев и Брежнев. Более того, «днепропетровские» и вообще «украинские» на протяжении почти всей советской эпохи занимали ключевые места в Политбюро и в высшей номенклатуре (Каганович, Постышев, Косиор, Кириленко, Щелоков, Федорчук и т.д. и т.п. — вплоть до избранного в 1990 г. заместителем последнего генсека Владимира Ивашко). Украинцы делегировались в высококвалифицированные рабочие по всей территории СССР, а также — что довольно важно — были одной из основных кадровых баз для формирования органов МВД.
Что же касается самосознания — то оно, и именно украинское — было. И это было сильное самосознание. Потому что описанная выше реальность создавала полную возможность для самоидентификации с той «Украиной», про которую ее — да, павло-тычиновский, да, советский и официозный, гимн говорил такими словами:
«Живи, Україно, прекрасна і сильна, В Радянськім Союзі ти щастя знайшла. Між рівними рівна, між вільними вільна, Під сонцем свободи, як цвіт, розцвіла».
Опять же, по собственному харьковскому опыту — все «украинство» (изучение мовы в школе, вторая страница в советском паспорте образца 1977 г., заполненная мовою: «Юр’єв Дмитро Олександрович, росiянин» и т.д.) — все это в русскоговорящей среде воспринималось скорее как забавная экзотика, эдакая дополнительная опция, над которой можно посмеиваться, а можно немного ею гордиться. Что касается западенцев и «бЕндеровцев», то они оставались скорее героями анекдотов, которых никто не воспринимал всерьез. Гораздо больший негатив вызывали — особенно в интеллигентской среде — номенклатурные «украинизаторы», тупые коммунисты-хуторяне, чье «украинство» заканчивалось сразу же в момент перевода с должности первого секретаря крыжопольского обкома КПРС в замминистры молочного растениеводства СССР.
Именно с таким настроением шли граждане УССР на референдум 1 декабря 1991 года. Те самые граждане, которые в 1989 г. на выборах народных депутатов СССР голосовали за Евтушенко и Коротича, а в 1990 г. — уже в УССР — за Яворивского и Черновола. Те самые, кто с восторгом слушал Ельцина и его «забрать полномочия у союзного центра». Потому что именно об этом шла речь — что, кстати, подтверждала тогда вся многочисленная моя «фокус-группа», состоящая из русских, евреев, украинцев из Крыма, военных пенсионеров, музыкантов и т.д. На двух языках одно и то же —
«да що ж ми будемо усе в Москву вiддавати! Нехай у нас залишується!» ну или «мы и сами, без Москвы, справимся!»
Референдум — на котором за независимость Украины голосовали и в Харькове, и в Одессе, и в Крыму — был, по инерции, голосованием антиноменклатурным, децентрализационным, антисоветским, но уж никак не антироссийским — потому что слово «Россия» в тот момент было приватизировано командой Ельцина, а эта команда была в СССР лидером по продвижению идеологии преодоления СССР.
Так что в декабре 1991 г. жители УССР вовсе не голосовали за тупик Грушевського. Они голосовали за «главное без вас» — кстати, слово «самостийнисть» тогда было более в ходу, чем «нэзалэжнисть». Украина-1991 была недогосударством, недонацией, но все пути были перед ней открыты.
То, что происходило на протяжении последующих 23 лет, нельзя назвать иначе, как коллективным национальным самоубийством. Потому что червоно-блакытный прапор легкого украинского высокомерия превратился в жовто-блакытный прапор мании величия в руках национального комплекса неполноценности.
Перед новой нацией открывался фантастический простор возможностей. Украина вполне могла претендовать на роль «альтернативной России», более того, главной России. Она могла объявить свою культуру и литературу сравнимой с культурой России, просто объявив своими Гоголя и Булгакова. Она могла объявить — как, кстати, тюркоязычный Казахстан, — русский язык своим национальным достоянием и историческим преимуществом. Она могла развивать и культивировать украинский язык — через литературу, через поэзию, через школу, но ни в коем случае не через силу. Все это она могла бы — если бы вперед не вырвались недотыкомки. Не нерусь, как любили одно время ругаться некоторые наши национал-патриоты, а недорусь.
Гимн Украины теперь зазвучал так:
«Ще не вмерли України ні слава, ні воля, Ще нам, браття молодії, усміхнеться доля. Згинуть наші ворiженьки, як роса на сонці. Запануєм i ми, браття, у своїй сторонці».
Текст, гордо и самостийно позаимствованный во второй половине XIX века у клятих ляхов (марш Домбровского — «Jeszcze Polska nie zginęła»), смотрелся, в отличие от польского первоисточника, очень странно. Польский жалостно-гордый тон был вполне оправдан: разрушенная государственность, разделенная нация, надежды на возрождение страны — все это отразилось в тексте «марша» и пришлось кстати в 1918 г., после завершения Первой мировой войны и «географических новостей» про независимую Польшу. Но вот нызенько-нызенько шкандыбающее и скиглящее это «еще нам братцы усмехнется судьба» в качестве гимна для мощной пятидесятимиллионной страны в центре Европы, с ракетными и танковыми заводами, с черноземом и многонациональным народом, страны, еще недавно называвшей себя «прекрасной и сильной»…
Зависть, закомплексованность, зацикленность на своей самопровозглашенной богоизбранности — вряд ли стоит все это атрибутировать исключительно «западенцам». Нет, речь идет о победе убогого в коллективном бессознательном. В «козацький род» ноющих молодых братков скопом пошли записываться все те, кто и до сих пор в личных разговорах использует единственный свой родной язык — русский — а публично коверкает мову, исключительно чтобы обозначить свою принадлежность (как совершенно верно заметила Елена Чудинова, в приблатненном украинском политикуме мова сегодня выступает в роли фени). Да, галичанские свидомые — это наглое и недостойное меньшинство. Но они сумели сплотить вокруг себе всё наглое и недостойное во всех этнических слоях и социальных группах — всех этих коломойских и гурвицев, григянов и авакянов. Потому что для них — как раньше для других, советско-номенклатурных — таких как коммунист-идеолог, борец с укронационалистами Кравчук и красный директор Кучма, не знавший до назначения премьер-министром ни слова на державной мове — «украинство» стало единственным способом обозначить свой качественный выбор, свое место в судьбе своего народа. Место, как оказалось, востребованное не только «коллективной низостью» украинского народного бессознательного, но и коллективным разумом Запада, уже давно осознавшего, что без национального саморазрушения, самоуничтожения Украины не стоит приниматься за окончательное решение русского вопроса.
Стоит заметить, что убожество, завистливость, злоба к непохожим и гнусная жалость к себе — главный источник фашизма, главная движущая сила массовых убийств и национальных самоубийств прошлого века. И главная, самая опасная «пятая колонна» в любом национальном организме. Наверное, самый главный и самый страшный урок «украинства» для русских — это урок свободы, достоинства и самоуважения. Если мы все это утратим, как они — с нами будет то же самое.
Комментарии читателей (1):