«Историческая политика» в современной России: поиск институтов и языка. Часть 2

Сталин и десталинизация: «гражданская война» и новый «Нюрнбергский процесс» от имени ФСБ

Метания и мучения российской власти в области «исторической политики» или, вернее, на подходах к ней хотя бы в интересах внешнеполитической конкуренции, на первый взгляд, удивительны, если вспомнить: в какой стране, сменившей какие режимы, приходится действовать нынешней власти.

Почти вся история России ХХ века – есть история последовательных государственных идеологий, в большинстве случаев доходящих до систем идеократий, идеологической цензуры и идейных кампаний: от известной «репрессивной дискуссии» Ленина с недостаточно лояльной интеллигенцией, закончившейся в 1922 году высылкой её лидеров из России, многоэтапного строительства идейной диктатуры Сталина, до волн «десталинизаций» - «оттепели» Хрущёва и «перестройки» Горбачёва.

Для нового, ныне правящего в России политического поколения 1980-1990-х годов самым главным историко-политическим опытом был опыт «либерального коммунизма», «подлинного ленинизма», «шестидесятников» (номенклатурных реформаторов конца 1950-х – начала 1960-х гг.), целиком выросших из двух крупнейших советских «исторических политик», каковыми стали «Краткий курс истории ВКП (б)» Сталина (1938) и доклад Хрущёва ХХ съезду КПСС «О культе личности и его последствиях» (1956), развитый в ходе работы XXII съезда КПСС (1961). Для советских шестидесятников преодоление сталинского коммунизма реализовывалось вокруг самой фигуры Сталина и его ближайшего окружения, в примитивной схеме преодоления персонализированного зла, без личного и общественного самоанализа и разделения ответственности. Это оставило простор для формирования в 1960-1970-е гг. новой политической легитимности советских властей, центральный, союзный аппарат которых выбирал для своих практических нужд в целом технократическое государственничество, идеологические санкции которого были со значительной долей фальши упакованы в риторику коммунистического «маньеризма». А республиканский аппарат всё более склонялся в сторону этнографического национал-коммунизма, для которого эксплуатация национального мифа становилась всё более удобной санкцией для административного торга с центральной властью. Это стало основой для националистического перерождения властного советского интернационализма в национал-коммунизм, «административный национализм» которого открыл дорогу для полновесной этнократии и независимой национальной государственности в большинстве союзных республик СССР и с запозданием породил подобные же настроения на территории РСФСР.

Начатая Горбачёвым новая кампания «возвращения к Ленину» как «десталинизации» (1987-1991), широко эксплуатируя миф об априорной позитивности почти любых жертв сталинизма, создала презумпцию того, что любой противник сталинской государственности был «хорош» и «невинен», что эта государственность не была даже отчасти нейтральной, не была собственно государственностью, но лишь заслуживающим смерти исчадием сталинизма. Измученные бесконечностью идеологических кампаний, позднесоветские историки ни о чём не мечтали больше, как о полной, рафинированной свободе исследования от партийной или даже антипартийной цензуры. Но оказалось, что в условиях политического и социально-экономического хаоса конца 1980-х – 1990-х гг. платёжеспособного государственного, общественного, коммерческого и корпоративно-благотворительного спроса на свободное историческое исследование просто не существует. И у большинства тех, кто выбрал актуальную, общественно значимую историческую науку как официальную профессию, а не как частное призвание, уже не было иного выбора, как согласиться с партийным диктатом своих институций или теми методическими, тематическими и, в конце концов, политическими рамками, которые устанавливали в основном зарубежные грантодатели.

В 1989 году было создано либеральное, политически радикально-оппозиционное историко-просветительское и активно правозащитное общество «Мемориал», которое в России до сих пор остаётся главным центром и мощнейшим инструментом систематической «исторической политики», соединяющим практическую, качественную научную историческую работу по истории сталинских репрессий с политически крайне ангажированной борьбой против сталинизма и советской государственности и того, что представляется ему их политическим продолжением.

Развиваясь в логике осуждения «непоследовательности» Хрущёва и Горбачёва в преодолении коммунизма как сталинизма, видя задачу в мемориализации жертв коммунистических репрессий, первый президент России Борис Ельцин в 1992 году построил суть своей «исторической политики» на признании и запрете коммунистической партии как преступной организации одновременно с радикальным рассекречиванием архивов, после которого, как предполагалось, произойдёт естественное самоочищение общества. Но «архивная революция», свершившаяся в России после указа Ельцина о рассекречивании архивов о политических репрессиях, фактически затронув всю историю СССР, на деле заставила резко снизить доказанные данные о масштабе репрессий и поставила перед государством новые задачи, решать которые оно даже не предполагало. «Архивная революция» стала научной, источниковедческой революцией в изучении истории СССР, введя в научный оборот десятки тысяч томов новых документов, породив сотни томов новых исследований. Этот крупнейший переворот в области исторического источниковедения фактически похоронил как фактографически значимую всю предыдущую западную историографию СССР, заставив её квалифицированных представителей буквально поселиться в российских архивах и породив в бывшей западной «советологии» мощное критическое направление, в опоре на исследование сложной социально-экономической реальности СССР отвергнувшее агитационно-идеологическую концепцию «тоталитаризма». Но, как следует хотя бы из особой политической судьбы «Чёрной книги коммунизма», не сложная наука была востребована на развалинах «советологии», а предельно простая «историческая политика». Такой же простой государственной «исторической политики» в России даже не предполагалось.

Даже празднование Дня Победы в течение ряда лет было политически и символически парализовано наряду, например, со значительной задержкой в создании собственной наградной системы (в 1992 в целом лишь уточнившей советские награды и только в 1994 дополненной полной гаммой новых наград). Лишь 1995 год – год 50-летия Победы был замечен обществом как год возвращения основ общенационального единства в области истории и был, кстати, отмечен первой российской юбилейной наградой.

С тех пор общество было фактически наедине с проблемами своей исторической идентичности, превратив её в поле противоборства не только общественных сил, но и сил внешних. Например, вплоть до конца 1990-х гг. в такой фундаментальной для любого общества системе воспроизводства массового исторического знания, как школьные учебники истории, бурно развивались линии «альтернативных» и дополнительных учебников, которые нередко заменяли советскую идеологическую схему примитивно антикоммунистической, выводившей «зло коммунизма» из специфики исторического наследия России, включая православие, обширность территории, коллективизм, якобы отсутствие института частной собственности и т.д.. При этом в России было хорошо известно, насколько быстро и радикально изменились школьные учебники истории в бывших республиках СССР, подчинённые новым государственным идеологиям, в которых главные акценты стояли на, как минимум, многосотлетней древности и примордиализме (первородстве) титульных национальностей новых государств, конфликтной истории страданий и борьбы этих народов сначала против русского империализма и колониализма, а потом против их полноценного наследника в лице СССР, а также о злом умысле центральных властей по снижению доли титульной нации в республике и их колонизации пришельцами, особенно русскими. Всё зло своей истории эти учебники выводили из России – и в этом их шовинистический национализм отлично рифмовался с западным «интернационализмом» в России.

Мощным импульсом к государственной и общественной самоорганизации в области «политики памяти» в России стала «оранжевая революция» на Украине в конце 2004 года, приведшая к власти Виктора Ющенко, сразу заявившего о себе как о лидере крайнего украинского национализма, идейном наследнике известных сотрудничеством с гитлеровскими оккупантами украинских шовинистических и профашистских военно-политических организаций ОУН-УПА. Дыхание холодной гражданской войны, в которой на Украине сторонники многонациональности, интернационализма и особенно русской культуры и языка (публичного названного в декларации интеллектуальных сторонников Ющенко «языком блатняка и попсы», то есть языком уголовников и примитивных шоу), проиграли и оказались в глухой обороне, заставило власти России взяться за «историческую политику».

В 2005 году было создано издательство политической литературы «Европа», которое до конца 2007 года издало более двух десятков томов оригинальной научной и документальной исторической и политической литературы по следующим направлениям: Украина, Кавказ, Прибалтика, проблемы империи и меньшинств. Всё вместе - впервые в систематической целостности в таком объёме в современной русской литературе - это призвано было продемонстрировать историческую и актуальную сложность постсоветского пространства, одинаково противоречащую этнократиям и национализму, а также преступный характер националистического гитлеровского коллаборационизма. Примечательно, что многие издания такого рода встретили хороший спрос, а «Атлас этнополитической истории Кавказа» Артура Цуциева, детально демонстрирующий этническую и территориальную сложность Северного Кавказа и Закавказья, был дополнительно переиздан дважды, достигнут феноменального для этой литературы тиража в 4.000 экземпляров. Это демонстрировало тот, в общем, неожиданный факт, что, помимо агитации, в обществе крайне востребовано осознание себя и соседей в их естественной полихромной гамме, а не в монохромной «исторической политике» европейского образца. Этот образец обрекал Россию на колониальную этнографию, вынуждая конкурировать на внешнем рынке по правилам внешней метрополии, в то время как традиционная универсальность российской/советской историографии отводила ей место среди, прямо скажем, избранного круга мировых историографий (немецкой, французской, британской, американской), способных оригинально исследовать почти весь спектр мировой истории в её мировой географии.

С 2006 года издание исследовательской и политической части постимперского ассортимента было дополнено и продолжено информационным агентством REGNUM, сделавшим акцент на сравнительном качественном анализе постсоветских государств, экономической и политической современности стран Закавказья, борьбе новейших государств за независимость, прямых откликах на акты «исторической политики» Украины и стран Прибалтики. Этот общественный проект исследовательской презентации исторической и иной сложности того европейского ландшафта, где сегодня реализуются проекты раздробления и «упрощения», ныне также можно считать завершённым. Его изолированные параллели и продолжения научного характера уже не носят систематического характера.

С 2008 года начал свою работу фонд «Историческая память» Александра Дюкова, который специализируется на новых архивных публикациях о преступной истории гитлеровских оккупантов и их союзников, коллаборационистских националистических формирований на Украине, в Молдавии и Прибалтике, истории сопротивления жителей СССР нацистской оккупации, исследованиях массовых перемещений населения и установления границ периода Второй мировой войны, анализе «исторической политики» и современной этнократии в Прибалтике, организации документальных выставок и научных конференций, издании «Журнала российских и восточноевропейских исторических исследований» (с 2010). При всей обширности работ этого фонда, надо признать, что его стержнем остаётся исследовательский и общественный энтузиазм его работников, самостоятельно не только определяющих содержательную политику фонда, но и несущих правовые издержки своей работы (сотрудники фонда объявлены персонами non grata в Латвии).

Одновременно в последние годы, наряду с деятельностью общества «Мемориал», тесно интегрированного с сообществом «правящих либералов», прежде всего, в Совете по правам человека при президенте России, правительстве, государственных средствах массовой информации, тесно сотрудничающего с Центральным архивом ФСБ, разворачивает свою работу в области «исторической политики» известное и, возможно, лучшее сегодня российское издательство гуманитарной литературы «Новое литературное обозрение» («НЛО») лауреата Государственной премии России в области литературы и искусства Ирины Прохоровой. В 2011-2013 гг. оно самоопределилось в качестве политически ангажированного, а именно в качестве инструмента культурной политики оппозиционной либеральной партии миллиардера Михаила Прохорова. Стартом «исторической политики» издательства, то есть первым актом проведения определённого внеисторического (или не только исторического) взгляда на прошлое, «идеологического нарратива», можно считать публикацию серии коллективных исследований «окраин» Российской империи. Здесь я могу позволить себе личное свидетельство: в 2005-2006 гг. ко мне обратился составитель серии с предложением поддержать её издание. Сразу же обнаружилось принципиальное разногласие: непонятное и неприемлемое для меня именование Сибири «окраиной» именно Российской империи, несмотря на начало присоединения её к России ещё до создания империи, звучащее как санкция к рассмотрению её в качестве такой же потенциально суверенизирующейся территории, как и сопутствующие ей в серии Северный Кавказ, западные окраины и Бессарабия, оказалось принципиальным для составителя и не подлежащим обсуждению. Последующее издание этой серии в «НЛО» именно в рамках указанного нарратива логично обнаружило принципиально антиэтатистский (в отношении России) взгляд издательства на вопросы «исторической политики», несмотря на хорошо известный издателям, например, территориальный этатизм всех либеральных держав мира, на традиции которых они ориентируются.

Далее последовали издания «НЛО», где квалифицированному анализу современного международного опыта «исторической политики» сопутствует пропагандистский очерк того, как партийный критик представляет себе «злодеяния» российской власти в области контроля над сознанием граждан, но совершенно не способен внятно описать ни «архивной революции» 1990-х годов, ни центральной роли в научно-общественной мемориализации жертв коммунистических репрессий общества «Мемориал» и его многолетнего сотрудничества со «злодейским» ФСБ, то есть ничего из того, что составляет абсолютно преобладающий поток «исторической политики» сегодня в России.

Тем временем в феврале 2011 года члены Совета по развитию гражданского общества и правам человека при президенте России Д.А.Медведеве во главе с Михаилом Федотовым представили (в значительной части написанную сотрудниками общества «Мемориал») «общенациональную государственно-общественную программу» «Об увековечении памяти жертв тоталитарного режима и о национальном примирении», самими авторами, называемую не программой «примирения», а программой «детоталитаризации» или «десталинизации». Программа была поддержана президентом и стала официальной программой «исторической политики», реализации которой помешало лишь то, что вскоре стало ясно, что с 2012 года Медведев не станет президентом России на второй срок. Что же принципиально важного в этой программе государственной «десталинизации»?

Нынешнее состояние общества в области исторической памяти, то есть, в первую очередь, общенациональный консенсус вокруг 9 мая, эта программа считает «продолжающейся гражданской войной» и прямо метит в национальный миф о войне, далее чего намерена «модернизировать сознание». Она не скрывает тотальных идеократических претензий властвующей либеральной элиты: «с принятием данной программы антитоталитаризм становится частью официальной политики России», а «полное признание российской катастрофы XX века, жертв и последствий тоталитарного режима, правившего на территории СССР» (включая «геноцид, разрушение веры и морали») нужно, согласно программе, в первую очередь, почему-то для «преодоления взаимного отчуждения народа и элиты» (которые, получается, и ведут между собою гражданскую войну – не вокруг реальности капитализма, а вокруг прошлого сталинизма), а также для того, чтобы «повысить морально-политический авторитет нынешнего руководства страны» (т.е. на тот момент Медведева).

Заявляя, что «вся Европа виновна... в двух мировых войнах», то есть и СССР в равной степени, - президентский совет намерен обрести международное измерение «десталинизации» в полном соответствии с тогда ещё не утверждённой, но уже подготовленной в ЕС «Платформой европейской памяти и совести»: «Необходимо заключить многосторонние межгосударственные соглашения со странами СНГ и Балтии и, возможно, с бывшими соцстранами об их участии в работе по созданию ЕБД (единой базы данных) «Жертвы тоталитарного режима в СССР и в странах бывшего соцлагеря»...»

Во внутриполитической части программа освобождает себя даже от видимости общественно-политической ответственности, авантюристически утверждая: «Возможные издержки от осуществления этой программы можно с лихвой компенсировать обращением к лучшему...». Но говоря о том, что сама считает «лучшим», т.е. ради чего претендует на тотальную трансформацию общенационального консенсуса, программа явно путается и скользит, определяя нормативные символы добра, - с одной стороны, перечисляет монархические мемориалы, уже существующие перед её глазами со времени школьных учебников, а с другой – апеллирует к отвергаемому ею сталинскому ряду персонажей: «Российская идентичность должна, наконец, основываться на том, что... мы страна и народ... Жукова, Королева, Сахарова, наконец, Екатерины II, Александра II...». Тем не менее, даже не имея выстроенного позитивного нарратива и фокусируясь лишь на самоценности управляемой массовой ментальной «трансформации», авторы программы уже сейчас фиксируют именно за собой аутентичное знание того, что такое осуждаемые «мифологемы» и какие должны быть «отчётливые оценки»: они ставят задачу «создать современные курсы отечественной истории для средней школы, свободные от старых и новых мифологем... сочетающие... изложения с отчетливой нравственной, правовой, гражданской и политической оценкой событий». Ясно, что за такой программой стоит исторически смутный, но в негативном измерении политически внятный, «идеологический нарратив» и для его реализации программой подразумевается высшее, то есть максимально административное, президентское «политическое решение».

Точное такое же либеральное «политическое решение», но уже – в соответствии со стандартом польской «исторической политики» - в карательной сфере, подразумевается и в создании системы внутрибюрократической инквизиции, в отличие от системы люстрации, свободной даже от процессуального расследования. Программа формулирует и претендует создать поистине невообразимую, более чем сталинскую, сферу «антисталинского» тотального контроля и ревизии. В ней говорится: «Наиболее адекватным представляется путь судебной оценки, при котором каждый нормативно-правовой акт, изданный в условиях тоталитарного режима, может быть обжалован любым заинтересованным лицом... с целью признания его недействующим полностью или частично со дня его принятия или иного указанного судом времени. В свою очередь, решение суда о признании нормативного правового акта недействующим влечет за собой утрату силы не только этого нормативного правового акта, но и других, основанных на нем нормативных правовых актов… [Необходимо] принять официальное постановление о том, что публичные выступления государственных служащих любого ранга, содержащие отрицание или оправдание преступлений тоталитарного режима, несовместимы с пребыванием на государственной службе»

Таким образом, президентская программа либеральной и антитоталитарной «десталинизации» возложила на СССР равную вину за начало Второй мировой войны и геноцид, что принципиально совпадает с требованиями, сформулированными в ЕС в отношении России. А для современной России, так и не определив временные рамки своего «тоталитаризма» (вероятно, с 1917 по 1991 гг.), программа предписала тотальную ревизию каждого (то есть всех) нормативного акта времени СССР, на что не пошли даже самые последовательные сторонники теории «советской оккупации» в Прибалтике, исповедуя «избирательное правопреемство» (и не затрагивая нормативные акты, например, регулирование актов гражданского состояния, собственности, образования, технические стандарты и пр.), тотальный идейный контроль над всеми чиновниками, внедрение «политических оценок» («политических решений»!) в систему преподавания истории.

Заслуживает особого внимания и политический смысл выступления деятельно дружественного обществу «Мемориал» начальника Центрального архива ФСБ РФ Василия Христофорова, появившегося уже после ухода с поста президента России Дмитрия Медведева. Высшее лицо ФСБ в области «исторической политики» в, несомненно, контролируемом и официальном интервью ответил на вопросы-декларации так:

«[Вопрос:] Центральный архив ФСБ России и архивные подразделения управлений ФСБ в регионах в течение многих лет совместно с обществом «Мемориал» участвуют в подготовке Книг памяти, других исследовательских проектах, связанных с публикацией документов по истории сталинизма и имен жертв политических репрессий…

[Ответ:] …О какой десталинизации можно говорить, если Сталин не признан преступником де-юре? Применительно к деяниям сталинского режима часто употребляют термин «преступление», но они юридически так не квалифицированы. Когда мы говорим о денацификации, то опираемся на вердикт Нюрнбергского трибунала. В случае со сталинизмом у нас нет к этому правовых оснований».

Это заявление даёт основание заключить, что - в то время как большая часть самодеятельных усилий российского общества по сохранению идентичности и системы традиционных государственных мифов и символов, в противоборстве с эшелонированной, юридически и политически обязывающей политикой США и ЕС, практически не получает поддержки властей России, - высшую государственную и специальную ведомственную поддержку получает новая программа «десталинизации», согласуемая с усилиями в области официальной «исторической политики», как минимум, ЕС, а в настоящий момент она достраивается до формулирования необходимости «Нюрнбергского процесса» над Сталиным и коммунизмом.

Как же всё это описывают новые протагонисты либеральной «исторической политики», с партийной точки зрения примыкающие к принципиальной государственной «десталинизации» от «Мемориала» и ФСБ?

Основанный издательством «НЛО» «Клуб гуманитарных диспутов» выступил в апреле 2013 г. с многозначительной декларацией «Историческая политика в XXI веке: российский и европейский опыт» (её автором, видимо, стал редактор «НЛО» Илья Калинин), знание о российской актуальности и образ мира которой наверняка будут повторены в проектах издательства. Диагноз ситуации от «НЛО» в целом отражает понимание того, что «исторической политики» в России – и как инфраструктуры «идеологического нарратива», и как естественной самоорганизации общества - попросту не существует:

«(1) отсутствие целостной стратегии, зачастую – элементарной последовательности в поведении власти; (2) отсутствие понимания того, какие задачи следует решать в рамках политики памяти. Нерешенность фундаментальных вопросов и противоречивость продвигаемой модели идентичности. Пока мы вместо плюрализма в исторической памяти (что возможно и желаемо в рамках консенсуса о главном русле) получаем поляризацию и фрагментацию… (3) отсутствие инфраструктуры и механизмов проведения эффективной политики памяти, нет площадок для общественно-значимого диалога, (4) крайне скудный репертуар символов, событий, фигур прошлого, используемых для мобилизации национальной солидарности и других задач политики памяти; (5) потеря инициативы в политике памяти - деградация преподавания истории и статуса исторического знания в обществе… (6) отсутствие понимания механизмов успешной политики памяти во властных структурах… Проблема не столько в том, что у власти плохая политика памяти, а в том, что квалифицированная политика памяти отсутствует как таковая; (7) …Москва ввязывалась в конфронтацию с теми, кто именно этого и хотел от нее (все те политические силы в бывших советских и коммунистических странах, которые сделали ключевым элементом политики памяти «тоталитарный XX век», то есть объявив весь советский период однозначно черной страницей истории); (8) отсутствие представлений о европейских союзниках в сфере политики памяти, отсутствие инструментов и кадров для проведения успешной европейской политики в этой сфере; (9) нам надо быть готовыми к тому, что появляются новые игроки на этом поле (ислам в целом, и диаспоры Средней Азии)».

За неровным, но в целом трезвым, диагнозом следует, однако, сугубо партийное программное предложение, странным образом сводящее проблему общенародной и государственной «политики памяти» к персональной карьере Д.Медведева, то есть на деле – вновь следует клановое требование «монаршьей» санкции на совершенно прикладной проект «десталинизации», который по определению не может насытить «политику памяти»: ни «фундаментом и моделью идентичности», ни «консенсусом», ни «инфраструктурой» и «площадками диалога», ни «репертуаром символов», ни преодолением «деградации» школьного преподавания, ни «успешностью», ни соединением «десталинизации» с частичной реабилитацией СССР, ни «кадрами» и «союзниками», ни противостоянием исламу.

А стержень решения всех этих проблем и причину их нерешения сегодня либеральный стратег «НЛО» видит не просто в отсутствии «десталинизации» во главе с властной либеральной элитой, а в том, что эта «десталинизация» лишилась высшей государственной санкции конкретного лица. То есть в том, что Медведев больше не президент: «Начавшееся весной 2011 года складывание «антикоммунистической коалиции» в политике памяти (Медведев, либералы, РПЦ) было прервано последующими событиями – 24 сентября [выдвижение кандидатом в президенты России В.В.Путина, отказ от неоднократно анонсированного представителями Кремля выдвижения Д.А.Медведева – М.К.], ссора либералов и Кремля, ссора РПЦ и либералов, раскол внутри либерального лагеря».

Что же в итоге? В итоге российская государственная «историческая политика», ловя сигналы с Запада, отступая и падая, подстраиваясь под будущих победителей, чтя и опасаясь победителей своих собственных, настоящих, всё ещё уверена, что «говорит прозой», что вступила в первый класс всемирно-исторической цивилизации, которой только отдай ритуальную жертву «десталинизации» - и всё встанет на свои места. Но для неё – по плану «идеологического нарратива» - вообще нет места за учительским столом цивилизации. И российская общественная «историческая политика», расколотая и конкурентная, политичная и профессионально зрелая, это прекрасно понимает – и с трудом отвоёвывает себе место за столом, с собственной повесткой дня и без ритуальных жертв.