25 января ИА REX начало обсуждение статьи Алексея Харина «Эволюционные модели государства Постмодерна» (http://svom.info/entry/301-evolyucionnye-modeli-gosudarstva-postmoderna). Интерес представляет не только сам материал, но и угол его анализа («в каком направлении эволюционируют государства бывшего СССР»), а также мнения экспертов, демонстрирующие всю серьезность комплекса сущностных и терминологических противоречий, в которые заведена современная политология.
Ключевых термина в названии два – «эволюция» и «Постмодерн», и их наличие само по себе уже не может не порождать сомнения в полноценности предлагаемого анализа. Ведь понятие «эволюция» обычно используется как синоним развития (при этом не указывается, какого именно – прогрессивного или регрессивного; регресс – это ведь тоже развитие, хотя и специфическое, обратное). Постмодерн тоже отнюдь не универсален, а наряду с Античностью, Средневековьем и Модерном, составляет определенную «стадию» глобального развития и, как категория, принадлежит теории «больших эпох». Представляя собой рефлексию западной общественно-политической мысли второй половины XX века на марксистскую теорию общественно-экономических формаций (ОЭФ) со свойственным ей социально-классовым подходом, теория «больших эпох», с помощью стадийного подхода, опосредует отношения собственности, заменяя их культурологическими, политическими, экономическими, технологическими и иными характеристиками.
Опираясь на гегелевскую диалектическую триаду (тезис – антитезис – синтез), обе теории обладают и схожими недостатками. Во-первых, всемирно-исторический процесс ими рассматривается исключительно в парадигме безостановочного, линейного, восходящего прогресса. Причем, в отличие от проявившего гибкость СССР, «развернувшего» концепцию «мировой революции» в сторону строительства социализма «в отдельно взятой стране», на Западе верх взяла теория модернизации. Главным содержанием эпохи она утверждает трансформацию традиционных (авторитарных и тоталитарных) обществ в якобы «рациональные» - «демократические», с «рыночной экономикой». Во-вторых, обе теории, настаивая на своей универсальности, не отвечают на вопрос о месте каждой страны и народа на лестнице постулируемой ими всемирно-исторической эволюции – формационной или стадийной. Но и здесь, опять-таки в отличие от западной политической мысли, в нашей стране еще в конце 1920-х годов появился выдвинутый Ю.И. Семеновым глобально-формационный подход, решавший проблему страновой самобытности с помощью дополнения универсальных «формаций» локальными «параформациями». Достаточно взглянуть на их перечень, чтобы убедиться в том, что он исчерпывающе охватывает все сколько-либо значимые прецеденты мировой истории, каждый из которых, таким образом, приобретает в рамках формационного (да и стадийного) подхода самостоятельную национальную и/или цивилизационную идентичность.
Имеются все основания полагать, что именно здесь прогрессистские теории ОЭФ и «больших эпох» нащупали соприкосновение с традиционалистской парадигмой. Находящаяся в их основе религиозная эсхатология к тому времени уже была успешно «переведена» на светский политический язык, причем, не без помощи наших замечательных соотечественников К.Н. Леонтьева и Н.Я. Данилевского. Леонтьеву принадлежит противопоставленная гегелевской диалектике, метафизическая по своей сути, триада «цветущей сложности» (первичная простота – цветущая сложность – вторичное, окончательное упрощение, то есть разложение и смерть). Отвергая линейный прогрессизм, она увязала в единую цепочку необходимый для «цветения сложности» прогресс с охранительным консерватизмом ее сохранения во избежание локального или всеобщего Апокалипсиса. Нам ли, на примере исторических судеб Российской империи и СССР, а также на фоне прошлогоднего нашествия «болотных хомяков», «ценой вопроса» в противостоянии с хозяевами которых было сохранение (или разрушение) страны, не понимать, насколько Леонтьев оказался прав - в прямом и переносном смысле слова «правый». Тому, кто не верит, хочется дать нетривиальный совет: перечитать (или прочесть заново) «Детскую болезнь левизны в коммунизме» В.И. Ленина.
Данилевский же впервые сформулировал цивилизационную теорию, определив цивилизацию как «культурно-исторический тип», сделав это почти на сто лет раньше А. Дж. Тойнби, считающегося ее создателем на Западе и более, чем на столетие опередивший С. Хантингтона, которому это авторство приписывает Харин.
Походим к самому главному. Соединение И.В. Сталиным отечественной параформации и культурно-исторического типа, обусловившее специфику советского режима, побудило Черчилля в 1936 году выразить оказавшуюся тщетной надежду на то, что «…Россия в ее старом обличье …лишенного короны империализма… будет иметь больше точек соприкосновения с Западом, чем проповедники Третьего Интернационала». Это и был советский проект, явленный миру под красным знаменем Октября, опрокинувшего попытки включить нашу страну в западный цивилизационный проект, предпринятые в Феврале думской, генеральской, банкиро-предпринимательской и церковной «пятой колонной» при поддержке мирового капитала. Проектный характер с этой точки зрения носил и последующий разгром троцкизма и выпестованного Троцким генералитета как внутренней агентуры их влияния в СССР и ВКП(б).
Скажем прямо. Удайся «русский эксперимент» Родзянко с Гучковым и Милюковым, Керенскому, Корнилову с Колчаком, Антанте или Троцкому с его гитлеровским визави Гессом и многочисленными сторонниками в Москве, «Постмодерн» - не в нынешнем, псевдодемократическом, а в фашистском обличье - сложился бы на обломках нашей страны еще семь десятилетий назад. Ведь по крайней мере две из приведенных Хариным «эволюционных моделей государств Постмодерна» являются продуктами фашистского проектного «творчества». Помимо «государства-корпорации», авторство которой принадлежит Муссолини, речь идет и о «государстве-регионе». Причем, в обеих его ипостасях:
- и «десятирегиональной» модели Римского клуба (М. Месарович – Э. Пестель), предполагавшей закрепление в процессе продвигавшейся клубом «конвергенции» Запада с Востоком сложившейся системы мирового разделения труда с помощью создания десяти регионов и их объединения в три «мировых блока» (именно под это Бжезинским создавалась Трехсторонняя комиссия);
- и осуществляемой сегодня «еврорегионализации», этого продолжения проекта «новой Европы», выдвинутого в 1942 году руководством СД и закрепленного в 1944 году специальным документом верховного командования СС. (Реализовать его в указанные сроки помешали разгром вермахта под Сталинградом и провал покушения на Гитлера, сорвавший антисоветский альянс западных «демократий» с фашизмом).
Остальную типологию Харин заимствует у идеологов уже не нацистского, а современного западного постмодернизма – Белла, Ростоу, Аттали, Сороса. И, разумеется, Бжезинского, которому принадлежит так и не опубликованный в нашей стране труд «Между двух веков. Роль Америки в технотронной эре». А также у их многочисленных «политтехнологических» эпигонов – от Саула Алинского до Джина Шарпа.
Что происходит сегодня на самом деле, а не в «либерализованных» изысканиях Харина и ряда других, в том числе руководящих, представителей АНХ и ГС, ГУ-ВШЭ и других заведений и ведомств, возглавляемых видными членами гайдаро-чубайсовской шайки?
Как справедливо отмечает один из участников обсуждения Сергей Сибиряков, указывая при этом на мнение эксперта Павла Крупкина, «Россия летит из Современности (то есть из Модерна. – Авт.) со страшной силой». Поскольку «атака на разум», которая дала миру «Постмодерн», «захлебнулась и схлынула» (в чем ваш покорный слуга, в отличие от автора цитаты не уверен, но на что, также в отличие от него, сильно надеется. – Авт.), «следует продолжать говорить…». О чем? «О Модерне», как предлагает Крупкин?
И о нем тоже. Но не только. Говорить, как верно, на наш взгляд, утверждает С.Е. Кургинян, следует о множественности существующих проектов. То есть о миропроектной конкуренции. Модерн остается на «большом Востоке», в Азии. Именно там еще остались неисчерпаемые человеческие ресурсы, рекрутируемые в его «топку» (у нас последние такие ресурсы иссякли во время индустриализации и связанной с ней коллективизации, которыми исправлялись ошибки, если не сказать преступления, Столыпина, разрушившего крестьянскую общину и уничтожившего тем самым главную опору самодержавия).
«Большой Запад» (мировой центр или «глобальный город») действительно уходит в Постмодерн, экономическим, социальным и экологическим компасом которого служит концепция «устойчивого развития», соединяющая деиндустриализацию (замещение промышленности так называемым «инновационным» сектором) с депопуляцией и десоциализацией. Кто не верит – посмотрите 8-й принцип Рио-де-Жанейрской декларации 1992 года. Записанное в нем сотни раз повторено и пересказано в десятках официальных (ооновских) и неофициальных международных документов.
На «большом Юге» (на мировой периферии или в «глобальной деревне»), по Кургиняну, с помощью «предсказанного» Бжезинским и продемонстрированного «арабской весной» «глобального пробуждения», формируется Контрмодерн. Это – концентрированный регресс, опосредованно управляемый не кем иным, как «постмодернистскими» кругами на Западе и потому вступающий с ними в негласный, но взаимовыгодный альянс: «Вы нам – хаос и обвал с его помощью глобальных конкурентов, мы вам – подрыв светского национализма и поддержку “тяжелых сил демократии”» (как «изящно» выразилась в июне 2005 года в Каире Кондолиза Райс).
А вот «большой Север» (то есть Россия и республики бывшего СССР) уже более 20 лет находятся в постсоветском ступоре, беспомощно кружась на месте, подобно подбитому судну без руля и ветрил. И вот сейчас, именно в момент, когда появляются хотя бы внешние признаки политической воли к выходу из этого ступора, Харин и ему подобные начинают рассуждать об «эволюции государственных форм Постмодерна». То есть, называя вещи своими именами, предлагают осуществить постмодернистский суицид, сыграв реквием по собственной Истории (иначе и не скажешь)!
Ведь что такое сегодняшний процесс глобализации, если не насаждение указанных Кургиняном тенденций?
Не так? Давайте разбираться.
В своей объективной части (трансграничность глобальных рынков) глобализация по сути повторяет генеральные тренды начала XX века, когда уровень взаимозависимости был не ниже, а то и выше современного. Это показывают расчеты западных экономистов и сравнительный анализ признаков империализма из работы В.И. Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма» с современностью. Бьет в точку абсолютно все, а кое в чем (например, в «вывозе капитала вместо вывоза товаров», с помощью которого, в рамках концепции «устойчивого развития», осуществляется вышеупомянутая деиндустриализация развитых стран и предотвращается индустриализация развивающихся), дело пошло еще дальше. Причем, намного. Таким образом, объективно глобализация является римейком империализма столетней давности (с его неотменяемым свойством неравномерности развития, на которое Харин, надо отдать ему должное, указал). Кстати, подобный ход истории был предсказан К. Каутским в концепции «ультраимпериализма» - консолидации победившим империализмом остальных, проигравших («перенесении политики картелей на внешнюю политику»).
То есть, по пятому ленинскому признаку, глобализация - канун мирового передела – новой мировой войны. (Цикла «война – послевоенный период – предвоенный – новая война» никто не отменял).
В субъективной части глобализация – это проект «остановки истории», субъектом которого является альянс глобальной олигархии с традиционной аристократией и мобилизованное ими интеллектуальное сообщество, спецслужбы, СМИ, крупный бизнес (включая муссируемые Хариным ТНК), боссы профсоюзов, т.н. «гражданское общество» (которое, на самом деле представлено узким слоем прозападных НПО).
Чтобы избежать проникновения в эту очевидную суть вещей, Харин (по недомыслию или по заказу) выпячивает и анализирует объективные факторы глобализации, опосредуя субъективные. Иначе говоря, «замазывает» очевидную и понятную вещь: что все эти разновидности типов «государств» – не что иное, как продукт целенаправленного проектного конструирования, осуществленного и продвигаемого в интересах проектной глобальной элиты, состав которой описан выше.
Помесь «демократии» американского пошиба с обновленным («интернационализированным») фашизмом, которую представляет собой эта идеология глобального олигархата, в современной аналитике удачно названа «тоталитарной демократией» (Дж. Талмон) или попросту «постдемократией» (К. Крауч). Это – не что иное, как вышеупомянутый альянс Постмодерна с Контрмодерном исламского фундаментализма, взращенного британской разведкой и «оплодотворенного» после Второй мировой войны картотекой Первого (кадрового) управления РСХА (при личном участии ее шефа бригаденфюрера К. Бруннера).
Мировоззренческая суть этой идеологии (помимо отвергающей любой позитивный Идеал метафизики денег) – противопоставление эгоцентричного «Я» - общественному «МЫ», любой общности – нации, государству, народу, цивилизации и т.д. То есть – тотальная и тотально деструктивная атомизация социума (десоциализация), с выходом на радикальное снижение численности населения (депопуляция) и всеобъемлющий контроль над глобальными природными ресурсами. То есть, прежде всего над российскими, ибо большинство остальных уже давно под контролем.
России (и бывшему СССР в целом) в ТАКОМ мироустройстве места нет. Они или гибнут, или совместно выдвигают и реализуют новый и обязательно единый цивилизационный проект, основанный на возврате к социокультурной традиции, утверждающей приоритет общего над частным.
Третьего – не дано!
Владимир Павленко - доктор политических наук, действительный член Академии геополитических проблем, специально для ИА REX
Комментарии читателей (1):