ИА REX публикует статью философа и социолога Олега Кильдюшова из третьего номера журнала «Сократ» (апрель 2011 года). Главный вопрос номера – что представляет собой такой феномен как современное государство? Мы привыкли воспринимать государство как данность, как не зависящую от нас реальность. Между тем, сегодня существуют все основания для начала новой качественной интеллектуальной работы по анализу теоретических и практических истоков и форм существования и развития современных государственно-политических образований.
Государство, не имеющее средств на то, чтобы реформироваться, не имеет средств и на то, чтобы существовать по-старому.
Эдмунд Бёрк
Если бы я на один день стал королем, я подождал бы с реформами до завтра.
Питер Устинов
Ключевым вопросом заявленной президентом Медведевым модернизации(1) является создание общественных институтов, адекватных как духу времени (т.е. современному институциональному развитию), так и нашим собственным представлениям о том, в какой стране мы бы хотели, могли и поэтому должны жить. Обсудим из перспективы социальной теории некоторые структурные проблемы нынешнего этапа реформирования России.
Дискурс модернизации
Теории модернизации регулярно возвращаются в научную и политическую моду. При этом в социологии и политологии они считаются основной формулой для описания общественного развития, начиная с Нового времени. Одновременно — в качестве некоего концептуального мастер-ключа — они являются универсальным дискурсом для выявления социальных и экономических кризисов и структурных проблем самой Современности. Причём проблем не только развивающихся стран, к которым с некоторых пор стали относить и Россию, но и самих стран–лидеров «цивилизованного» мира. Как говорил в своё время известный социальный теоретик Райнхард Бендикс: «“Модернизация” после Второй мировой войны стала одним из модных понятий; однако, несмотря на всю расплывчатость, оно является вполне употребительным, так как пробуждает у современников примерно одинаковые представления. При слове “Модерн” думают, прежде всего, о современной технике, реактивных самолётах, исследовании космоса и атомной энергии»(2).
Ярким подтверждением триумфального возращения этого понятия на самом Западе стала несколько странная формула «Модернизация обществ Модерна», — именно так звучала рамочная тема одного из социологических форумов (3). Последний крупный ренессанс модернизационного дискурса состоялся 20 лет назад — на волне «революционных» событий в Восточной Европе. Сегодня словечко «модернизация» — с подачи президента Дмитрия Медведева — стало широко узнаваемым и в наших широтах.
Трудности перевода
Всю историю России последних трёх веков можно представить в виде дискретной цепочки попыток модернизации, то есть попыток привести страну и людей к Современности. Подобная интерпретация возможна, по крайней мере, начиная с петровских реформ. Строго говоря, такие дискредитированные в недавнем прошлом словечки, как «перестройка» Михаила Горбачева или «рыночные реформы» Бориса Ельцина, также суть названия-программы неудавшихся модернизационных проектов.
Сразу заметим, что грандиозная задача модернизации России лишь внешне имеет отношение к пафосу «утверждения принципов рыночной экономики и демократии». Ведь формально многие экономические и политические институты Модерна с различной степенью успеха были «трансферированы» в российский социальный контекст уже почти 20 лет назад. Так что при анализе структурных проблем российской модернизации самым многострадальным по праву считается тезис о проблематичности трансфера западных институтов в современной России(4). В общей форме он обычно формулируется в виде вопроса: «Почему демократические и рыночные институты Современности не функционируют в России, а если функционируют, то совсем неправильно?» Или же в несколько смягченной форме: «Почему многие политические, социальные и хозяйственные практики западного происхождения оказались в России менее эффективными, чем в других странах?». Очевидно, что «оппортунистическое поведение» многих из них привело к возникновению у нас феноменов, довольно неожиданных с точки зрения западных нормативных теорий. Например, в политической сфере таковыми артефактами являются: российский парламентаризм, российское партстроительство, российский федерализм, российский избирательный процесс и, наконец, сама российская «суеверная» демократия…
Между тем, под модернизацией следует понимать не построение нового «царства свободы» в духе публицистов-реформаторов рубежа 80—90-х гг., а процесс исторически постоянно усиливающейся «функциональной демократизации» (Норберт Элиас). Макс Вебер говорил применительно к этому о «пассивной демократизации», имея в виду не демократию в эмпатическом смысле, но, прежде всего, расширение шансов массового политического и экономического участия. Причём классик социологии имел в виду как рост общественных ожиданий на подобное участие, так и увеличение шансов на их фактическое исполнение. Очевидно, что в нынешних институциональных условиях сохранение этого общедемократического вектора развития как раз и является главным вызовом медведевской модернизации. Во всяком случае, на это указывают важнейшие результаты предшествующих «реформ»: произошедшая катастрофа распада социальной ткани и агрессивные группы интересов, образовавшиеся «на институциональных развалинах прошлого» (Дэвид Старк).
Макс Вебер в своих работах о русской революции(5) показал специфику российской модернизации, которая заключается во временном несоответствии политической демократизации относительно актуальных институциональных форм позднего капитализма. То есть институционализация демократической организации в России носит вторичный характер по отношению к экономической трансформации. Стоит ли говорить, что одновременное появление классов новых собственников и новых политических агентов массовой электоральной демократии ставит перед обществом и государством трудно разрешимую проблему демократической легитимации возникших отношений власти и собственности, — часто юридически сомнительных и экономически дисфункциональных(6). Особенно когда state-capture является для многих благополучателей приватизации основной стратегией защиты (часто в буквальном смысле) захваченных позиций. Как показывает недавний опыт, они не гнушаются попытками прямого вмешательства в институционально-правовое развитие государства с целью недопущения или замедления стабилизации и формализации институциональных рамок. Таким образом, говоря сегодня о модернизации, речь необходимо вести не об институционализации демократии, а о демократизации институтов!
Медведевский призыв
Малосимпатичные формы современной русской жизни всей мощью культурной инерции как бы говорят любому инициатору инноваций: с имеющимся политическим персоналом ваше предприятие изначально обречено на провал (что и задумывалось). Для иллюстрации этого тезиса достаточно припомнить саму топологию модернизационной речи президента Медведева(7): зачитывая urbi et orbi свою благую весть о начале реформирования страны, он постоянно натыкался глазами на тот самый политический staff, который привёл страну к столь опасной черте. Более того — камера постоянно выхватывала из толпы внимающих главе государства сановников некоторых персонажей, которые одним своим антропологическим типом — не говоря уже об их общественной репутации — вызывали сомнения в успехе благородных начинаний президента. Поскольку такого рода политический персонал — будь то министры и губернаторы, обладающие устойчивой репутацией коррупционеров и/или известные своим самодурством, будь то обслуживающие власть мыслители, готовые обосновать всё, что ей угодно, — представляет собой скорее важнейшую помеху структурному обновлению государства и общества, нежели потенциальных «птенцов гнезда Дмитриева». Не говоря уже о том фестивале харизматиков, что представляют собой официозные «партии». Недаром оксюморон «управляемая демократия» — несмотря на явное сontradictio in adjecto — является самым значимым вкладом современных российских деятелей в мировую политическую теорию. Не менее достойный пример здесь — многострадальное «гражданское общество», которое обычно существует не иначе как в виде самоназначенных «представителей». Но и здесь РФ подарила миру уникальную возможность наблюдать за немыслимым — за исключением Туркмении — экспериментом: власть сама назначает представителей гражданского общества в т.н. «Общественную палату»…
Стоит ли говорить, что эта публика как раз не заинтересована в установлении чётких и общих для всех правил игры, ибо это грозит им необходимостью доказывать свою эффективность и профессионализм в конкурентной борьбе под пристальным присмотром общества. По словам социолога Энтони Гидденса, рефлексивность жизни в обществе Модерна заключается именно в том, что социальные практики постоянно корректируются и совершенствуются благодаря постоянно поступающей информации об этих же практиках, что принципиально меняет их характер(8). Однако снабжать общество этой информацией должны именно специальные социальные институты, с которыми у нас явные проблемы(9).
Судя по всему, пока подлинным виновникам обращения верховной власти к модернизационной риторике не грозит ничего серьёзного — разве что президентское поручение возглавить саму борьбу за модернизацию. Если это произойдет, то можно заранее предсказать, чем всё закончится: косметическими мерами, банальной пропагандистской кампанией с неизбежной дискредитацией самого понятия «модернизация». Именно так возникает предчувствие того, что здесь априори идёт речь о симуляции реформаторской деятельности — когда нужно что-то немного изменить, чтобы всё оставалось как есть. Это крайне опасно для дискредитации модернизационного порыва молодого, динамичного и — по признанию многих западных лидеров — позитивного президента РФ.
Лампочка Анатольевича?
К сожалению, в своей модернизационной речи президент ни словом не обмолвился о самом главном — о реальной демократизации политических институтов, необходимость которой стало особенно вопиющей после череды скандальных выборов — относительно свободных, но абсолютно нечестных по целому ряду параметров, а потому не приличествующих для страны, считающей себя великой. Также многими было подмечено определённое «мелкотемье» некоторых президентских выступлений, включая ряд пассажей в самом модернизационном послании. Словно в подтверждение приведённых выше слов социолога Родериха Бендикса о дискурсе модернизации Медведев в своём обращении тоже говорил про самолёты и ракеты. Однако помимо довольно экзотической для политических текстов такого уровня реформы часовых поясов больше всего публику потрясло упоминание главой государства российского проблемы лампочек!
Конечно, всё это можно списать на «специфику» работы госаппарата, подсовывающего в важнейшее выступление президента — его речь о будущем страны! — абсолютно нерелевантные темы. Однако, говоря о модернизации не только политических институтов, но и самой политической культуры, следует указать на персональную ответственность лидера нации за всё, что он говорит ex cathedra(10). Ведь теперь Дмитрий Медведев решил поставить себя в ряд модернизаторов России, что само по себе, конечно, здорово, хотя и довольно рискованно. Особенно когда самому «управленческому штабу», как Макс Вебер называл окружением политического лидера, любые модернизационные призывы абсолютно до лампочки…
Вечное возвращение
Модернизационная рефлексия как регулярное обновление самоописания общества давно уже стала в более продвинутых политических сообществах «непосредственной производительной силой». Например, через постоянную оптимизацию производства и организации. Более того, постоянная модернизация стала условием возможности установления общественных отношений в менее антагонистических формах, свободных от людоедских отношений господства человека над человеком. В этом смысле дискурс модернизации как очередной попытки перевести непрекращающуюся в России гражданскую борьбу за признание, власть и собственность в более мирные формы сам по себе приобретает для нас непосредственную социальную значимость. Социологически осмысленно говорить о новом будущем страны — значит говорить о социальном действии, — действии иного, нового типа, отличного от дискредитировавших себя нынешних практик.
Однако в результате, мягко говоря, амбивалентного характера попытки «модернизации» времён 90-х и «реставрации» нулевых годов, «цивилизованное» институциональное строительство современного типа практически провалилось. Это особенно драматично ввиду общей антидемократической — то есть исключающей большинство — направленности многих структурных изменений в политике, экономике и социальной жизни. Антисовременный характер такого рода «реформ» можно выразить формулой «модернизация без модерна». Так что сегодня мы всё больше ощущаем себя в «вечной России», так хорошо известной нам по текстам классической русской литературы, прежде всего, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Лескова, Чехова, а также Платонова и Булгакова. Остается совершенно непонятно, как возможно помыслить новое светлое будущее в условиях подобного, говоря словами Ницше, «вечного возвращения того же самого»?
Итак, вопрос о модернизации институтов обычно ставится в следующем виде: «Почему институты Современности — прежде всего, капитализма и государственной бюрократии — функционируют в России девиантно или вообще не функционируют?». Но ведь с точки зрения любой социальной теории было бы гораздо проблематичнее объяснить обратное — если бы они вдруг заработали, как в какой-нибудь Дании. Так что сегодня, после распада старых отношений солидарности и крушения надежд на быструю реинтеграцию посредством рыночной экономики и формальных демократических процедур, этот вопрос должен звучать иначе. Используя ключевое для социологии Макса Вебера понятие, сформулируем его так: Какой шанс у нас всё ещё остаётся на то, что нынешняя попытка России модернизировать себя, то есть стать наконец современной, вновь не закончится провалом? То есть как всегда.
ПРИМЕЧАНИЯ:
(1) См. статью Дмитрия Медведева «Россия, вперёд!» от 10 сентября 2009 г.: http://news.kremlin.ru/transcripts/5413.
(2) Reinhard Bendix, Modernisierung und soziale Ungleichheit. Berlin, 1969. S. 169.
(3) 25-й конгресс немецких социологов 1990 г. проходил под названием: «Die Modernisierung moderner Gesellschaften».
(4) Сильвестров С. Самоопределение российского общества в условиях глобальной модернизации // Общество и экономика. № 1, 2000.
(5) Max Weber, Zur russischen Revolution von 1905, MWS 1/10. Русский перевод: Вебер М. О России: Избранное. М., 2007.
(6) Социолог Д. Старк даже считает это основной проблемой постсоциализма: «Как реструктурировать экономику, когда властью на перестановки политических фигур обладают именно те, кто считает, что их интересы окажутся ущемленными в результате экономических перемен». См.: Дэвид Старк. Гетерархия: неоднозначность активов и организация разнообразия в постсоциалистических странах / Экономическая социология: новые подходы к институциональному и сетевому анализу. М., 2002. С. 60.
(7) См.: Послание Федеральному Собранию Российской Федерации 12 ноября 2009 г.: http://www.kremlin.ru/transcripts/5979.
(8) См.: Giddens, Anthony. The Consequences of Modernity. (1990).
(9) Именно об этом говорил В. Федоров, отмечая деструктивную роль так называемых «политических посредников» (СМИ, политические партии и экспертное сообщество): «Они не работают как посредники, а являются как бы извлекателями ренты из своего посреднического положения. Такие посредники не облегчают коммуникацию между обществом и государством, а наоборот, усложняют ее». См. материалы круглого стола «Современное российское государство: реальность и перспективы», опубликованные в этом номере.
(10) См. на эту тему в данном номере фрагменты знаменитой речи Макса Вебера «Политика как профессия».
Комментарии читателей (0):