Август 1939. Переговоры в Москве.

10 августа английская и французская миссии прибыли в Ленинград, и утром следующего дня их встретили в Москве. По приезде члены делегации были приняты Молотовым, Ворошиловым и Шапошниковым. По окончанию приёма Ворошилов и Молотов были приняты Сталиным для отчёта. 11 августа фон Шуленбург известил Берлин — польский посол Гжибовский в беседе с итальянским послом в СССР подробно рассказал о позиции Польши — она ни при каких обстоятельствах не собиралась допускать советские войска на свою территорию. На вопрос итальянца, относится ли это и к самолётам, последовал утвердительный ответ — запрет касался и авиации.

Перед началом переговоров члены делегаций встретились с представителями своих стран в СССР. Посол Франции Поль Наджиар, ознакомившись с инструкциями Дракса, был шокирован услышанным. В тот же день он обратился к Бонне: «Мой коллега (имеется в виду британский посол В. Сидс — А.О.) и я считаем, что инструкции адмирала противоречат тому, о чём было договорено между тремя правительствами (проводить военные переговоры одновременно с доработкой того, что остаётся урегулировать в политических переговорах). Далее они могут очень навредить, если только британское правительство не намерено аннулировать уже достигнутые столь важные результаты и тайно не захочет провала переговоров, о желании успеха которых оно заявляет публично. Невероятная гипотеза, учитывая характер Невиля Чемберлена. Русские, и так слишком склонные ставить под вопрос нашу твёрдую решимость брать конкретные обязательства, не преминут проявить ещё большее недоверие».

12 августа стартовали англо-франко-советские переговоры. Разногласий поначалу не вызвало разве лишь предложение по графику работу — два заседания в день, утреннее (с 10:30 до 13:30) и вечернее (с 17:30 до 19:00). Председателем был избран Ворошилов. Лидером миссий союзников был Дракс — уже 12 августа он известил маршала, что 26 августа, согласно полученным инструкциям, гости должны были покинуть Москву. Сразу же выяснилось, что британская делегация не имеет заверенных полномочий для участия в переговорах, а у союзников нет подготовленных проектов соглашения. Дракс объяснил это спешкой при отъезде миссии. Следует отметить, что в инструкциях французской делегации попросту отсутствовала задача по заключению военной конвенции. Англичане и французы прибыли в Москву без планов и предложений. Особенно отличалась британская делегация — представители Лондона предпочитали уклоняться от содержательных ответов практически по любому вопросу.

Для начала Дракс предложил рассмотреть и обсудить проект цели конференции, а не саму конвенцию, что вызвало изумление у Ворошилова. По мнению председательствующего, цель работы была очевидна и так — заключение договора. Дракс считал, что для подготовки проекта цели для обсуждения союзникам потребуются сутки. Дракс был постоянным инициатором обсуждений формальностей. Вообще, в первый же день переговоров выяснилось, что вне дискуссии осталось только предложение о режиме секретности. Что касается прочих вопросов, то споры поначалу вызвала даже очередность изложения планов относительно возможного военного конфликта. Тем не менее кое о чём договориться всё же удалось. Было принято решение начать с сообщения главы французской военной миссии Думенка. Генерал сообщил о том, что мобилизация французской армии займёт 10 дней, по завершении которой она составит 110 дивизий, при 4 тыс. современных танков, 3 тыс. орудий калибром от 150 до 420 мм. Основой обороны является «линия Мажино», войска укреплённых районов будут приведены в полную готовность через 6 часов после начала мобилизации. Французы были готовы притянуть к себе до 40 германских дивизий. На итальянскую границу предполагалось выделить не менее 8 дивизий. Англичане имели 5 пехотных и 7 механизированных дивизий, в случае мобилизации они должны были составить костяк первого эшелона — 16 дивизий, который затем должен быть усилен 16 дивизиями второго эшелона. Уже 13 августа возникла проблема относительно возможного содействия СССР своим возможным союзникам.

В этот день на переговорах в Москве англо-французской делегации был задан вопрос о возможном проходе РККА через территорию Румынии и Польши. На этот случай у Дракса была инструкция — не обсуждать вопросы Польши, Румынии и Прибалтики, так как их правительства не желают получать помощь от русских, поскольку опасаются «коммунизации своих крестьян». Максимум, что можно было довести до советской стороны на переговорах — это заинтересованность Великобритании в поставках сырья и военных материалов Польше и Румынии. Характерно, что на вопрос Ворошилова о том, имеется ли у Франции соглашение о совместных действиях с Польшей, Думенк ответил весьма оригинально — соглашение имеется и оно предполагает военное сотрудничество, но информацией даже о численности польской армии лично он не владеет. Приближалось время принятия решений.

11 августа Наркомат обороны получил сообщение из Токио о том, что японские военные усиливают давление на своё правительство с целью немедленного заключения военного союза с Германией и Италией. В ночь с 11 на 12 августа Молотов отправил телеграмму Астахову в Берлин — нарком предлагал быть готовым к обсуждению «некоторых переходных ступеней от торгово-кредитного соглашения к другим вопросам». 12 августа Астахов информировал Молотова о том, что Берлин готов к серьёзным уступкам, чтобы «…развязать себе руки на случай конфликта с Польшей, назревающего в усиленном темпе. Кроме того, их явно тревожат наши переговоры с англо-французскими военными, и они не щадят аргументов и посулов самого широкого порядка, чтобы эвентуальное военное соглашение предотвратить. Ради этого они готовы сейчас, по-моему, на такие декларации и жесты, какие полгода тому назад могли казаться совершенно исключёнными. Отказ от Прибалтики, Бессарабии, Восточной Польши (не говоря уже об Украине) — это в данный момент минимум, на который немцы пошли бы без долгих разговоров, лишь бы получить от нас обещание невме­шательства в конфликт с Польшей».

13 августа советская разведка доложила о готовности Германии к войне против Польши. Время выступления ещё не было утверждено, но сообщалось, что Англия и Франция воздержатся от активного вмешательства в конфликт, который приобретёт, таким образом, локальный характер. 14 августа 1939 года Франц Гальдер отметил в своём дневнике речь Гитлера относительно будущей войны с Польшей. Она явно учитывала предыдущий опыт: «Самым главным является осознание того факта, что не существует ни политических, ни военных успехов без риска. Политических — потому, что необходимо преодолеть сопротивление; военных — потому, что трезвый расчёт часто указывает на невозможность неудачи». Гитлер был уверен, что политика Лондона уже возымела действие в Москве: «Россия не собирается таскать [для Англии] каштаны из огня. Ожидать от войны ей нечего, но многого стоит опасаться». В тот же день Риббентроп отправил послу Германии в СССР графу Фридриху-Вернеру фон дер Шуленбургу телеграмму, предложив ему провести встречу с Молотовым и заявить об отсутствии нерешаемых противоречий между Берлином и Москвой. Министр призывал избежать повторения ошибки 1914 года — столкновения Германии и России.

А в Москве тем временем английская и французская делегации вели беспредметные дискуссии и обсуждали общие принципы возможного взаимодействия. 13 августа французы предложили свой проект соглашения. Он состоял из двух статей чисто декларативного характера. Первая из них гласила: «Три договаривающиеся стороны согласны, что установление непрерывного, прочного и долговременного фронта на восточных границах Германии, также, как и на западных границах, имеет основное значение». При этом вторая статья предполагала, что в случае войны союзники будут взаимодействовать всеми силами — воздушными, наземными и морскими, но «способ этих действий зависит от решений соответствующих высших командований». Первые общие цели должны были быть уточнены соглашением, но они не назывались. Естественно, что 14 августа в Москве советская делегация вновь поставила вопрос о том, как Генеральные штабы Франции и Англии видят себе сотрудничество с СССР, не имеющего общей границы с Германией. Последовали рассуждения Думенка и Дракса о том, что поляки и румыны сами попросят помощи или снабжением, или прямой военной поддержкой. Дракс даже заметил, что если они всё же не попросят прямой военной помощи, то быстро превратятся в германские провинции. Ворошилов в ответ заметил, что самые логичные рассуждения не могут заменить план действий с обязательствами, без которого переговоры по вопросу о военной конвенции попросту не имеют смысла.

После очередного запроса Ворошилова союзники попросили тайм-аут для обсуждения польско-румынской проблемы. Выйдя в зимний сад, адмирал Дракс сказал: «Думаю, наша миссия завершена». Представители Парижа и Лондона всё же вынуждены были признаться, что эту проблему они не могут решить. Генерал-майор Хейвуд по поручению миссий союзников зачитал длинное сообщение, извещающее советскую сторону о том, что Польша и Румыния являются независимыми государствами и вопрос о проходе войск Красной армии через их территории нужно направлять не к союзникам, а к правительствам этих стран. Ввиду высокого уровня угрозы германского вторжения в эти страны, союзники предлагали не обращать внимание на такие формальности, которые можно решить и потом. Ну а пока что Дракс и Думенк соглашались обратиться в Лондон и Париж для того, чтобы английский и французский кабинеты сделали соответствующие запросы в Варшаве и Бухаресте. Ворошилов в ответ сообщил о том, что советская военная миссия никогда не забывала о том, что Польша и Румыния являются независимыми государствами, и именно поэтому хочет получить ответ на вопрос — будут ли допущены войска Красной армии на их территории. Ну а пока что советская миссия заявляет, что «без положительного разрешения этого вопроса всё начатое предприятие о заключении военной конвенции между Англией, Францией и СССР, по её мнению, заранее обречено на неуспех». Таким образом, всё было сказано.

14 августа Думенк обратился в Военное министерство с просьбой максимально быстро решить вопрос о сотрудничестве с Польшей, для чего предлагал срочно направить туда военную миссию. Это предложение, по его словам, поддержал и Дракс. Необходимо было принимать решение, которое могло бы подействовать на Москву положительным образом. 15 августа военно-воздушный атташе Франции в Германии сообщал в Париж: «Военные приготовления Германии продолжают наращиваться и распространяться. Уже сейчас они приобретают такой размах во всех областях, что не могут оставить никакого сомнения в желании Германии быть готовой за короткий срок подкрепить в случае надобности силой оружия свои политические притязания в отношении Польши». Информацией мало владеть, ей нужно иметь возможность или желание воспользоваться. 15 августа Шапошников поставил англичан и французов в известность о планах советской стороны. 16-17 августа стороны обменялись информацией о возможностях своих ВВС, после чего в совещаниях был сделан перерыв. Переговоры явно затягивались.

15 августа Шуленбург настоял на приёме в Наркомате иностранных дел. При разговоре с Молотовым он сделал предложение о значительном улучшении советско-германских отношений и даже посредничестве Германии в урегулировании пограничных конфликтов с Японией. 17 августа последовала новая встреча Молотова и Шуленбурга. Фактически начались советско-германские переговоры и они были несравненно более похожи на переговоры, чем беседы с представителями Лондона и Парижа. Шуленбург сообщил, что подготовка торгового соглашения подходила к концу. Нарком вручил послу официальный ответ Совнаркома на предложения, сделанные германской стороной 15 августа. В нём говорилось о готовности Советского правительства к переговорам, если Берлин откажется от старой враждебной политики, пойдёт навстречу и изменит свой внешнеполитический курс. С 17.05 до 20.00 у Сталина шло совещание высшего руководства страны, в котором приняли участие Шверник, Молотов, Калинин, Ворошилов, Жданов и Каганович. Вероятно, именно в это время и было принято решение относительно переговоров с Англией и Францией.

Пик противоречий советской политики совпал с появлением в Москве представителя США, который долгое время отсутствовал. В окружении Рузвельта с конца 1938 года явно присутствовали скептические оценки возможностей СССР. Бывший американский посол Буллит считал, что после репрессий РККА не способна «ни к каким активным военным действиям», а сама страна в настоящее время является «больным человеком Европы» (по аналогии с Османской империей XIX века). При этом в неизбежности будущей войны Буллит не сомневался. 5 марта 1939 года Рузвельт после долгих поисков назначил нового посла в Москву. Президент и государственный секретарь искали фигуру, на которую могли бы полагаться, которая устроила бы местный бизнес и неплохо относилась бы к Советскому Союзу. Этим человеком должен был быть, по словам американского историка, представитель солидного еврейского банка. В конечном итоге им стал Лоуренс Штейнгардт, выпускник Колумбийского университета, мечтавший о дипломатической карьере. Он задержался с приведением в порядок своих дел, между тем его предшественник Дэвис покинул СССР уже в июле. Штейнгардт отплыл из Америки 12 июля и вручил верительные грамоты 9 августа, сразу по приезде в Москву. Новый посол и глава НКИД зафиксировали полное отсутствие противоречий между двумя странами. Это было справедливо применительно к политике.

Экономические отношения между двумя странами в этот период не были процветающими, хотя и было продлено торговое соглашение. Вывоз из США в СССР существенно превосходил ввоз в эту страну. За 1937-1938 торговый год эти данные составили 65 698 тыс. долларов против 19 909 тыс. долларов. Возможности изменить эту диспропорцию не было. Возможности получить займы под приемлемые кредиты исключались. Кроме того, Вашингтон по-прежнему надеялся добиться возвращения части дореволюционных долгов, переговоры по проблеме были прерваны в 1935 г. В любом случае, политические контакты между СССР и США в течение весьма важного периода — почти месяца — были сведены к минимуму. В критический месяц принятия Москвой решения американская позиция не была представлена никаким образом.

Между тем сам Рузвельт уже 1 июля был уверен — поляки не пойдут на уступки и будут драться за Данциг, время «политики умиротворения» для Англии закончилось. Как в Европе, так и в Азии, хотя он и опасался уступчивости англичан в Китае. 2 июля президент заявил полпреду СССР, что его страна не будет далее поддерживать японцев военными поставками. В конечном итоге администрация Рузвельта решила вмешаться в развитие кризиса в Европе только в начале августа, убедившись в реальности срыва англо-франко-советских переговоров. Советское правительство было извещено о негативном отношении президента к угрозе войны лишь 16 августа. В этот день с В.М. Молотовым встретился Штейнгардт. Он сообщил о том, что президент является сторонником соглашения против агрессии и понимает опасное положение, в котором оказался СССР ввиду опасности со стороны Германии и Японии.

На просьбу сообщить, по мере возможности, о ходе переговоров с Англией и Францией, Молотов ответил: «Этим переговорам мы придаём большое значение, что видно уже из того большого времени, которое мы отдавали этим переговорам. Мы с самого начала относимся к переговорам не как к делу, которое должно закончиться принятием какой-то общей декларации. Мы считаем, что ограничиваться декларацией было бы неправильно и для нас неприемлемо. Поэтому, как в начале переговоров, так и сейчас нами ставился вопрос так, что дело должно идти о конкретных обязательствах по взаимопомощи в целях противодействия возможной агрессии в Европе. Нас не интересуют декларативные заявления в переговорах, нас интересуют решения, которые имеют конкретный характер взаимных обязательств по противодействию возможной агрессии (везде курсив источника — А.О.)». Изложение советской позиции было предельно ясным, как и недвусмысленным было и заявление Молотова о том, что успех или неудача ведущихся переговоров зависят не только от советской стороны. Штейнгардт правильно понял происходящее и немедленно известил государственный департамент о том, что в ближайшее время возможно заключение советско-германского договора о ненападении. Там ему не поверили.

Олег Айрапетов