Военная обстановка на границе Монголии и Маньчжоу-го оставалась неопределённой, а вслед за новым обострением на Халхин-голе в любой момент могла быть поставлена под угрозу и без того шаткая стабильность на советских границах в Приморье и Приамурье. Тем временем возрастала угроза войны в Европе.
А на переговорах в Москве Англия по-прежнему тянула время, Франция как всегда действовала с оглядкой на Лондон. Москва, Лондон и Париж обменивались проектамии контрпроектами союзного договора. А глава польского МИД был уверен — гарантий, уже полученных от Англии и Франции, достаточно для того, чтобы Польша могла продолжать политику колебаний между Востоком и Западом. В Варшаве предпочитали называть это лавированием. Между тем, как докладывал 10 июня 1939 года из Лондона в Москву Майский, его польский коллега Эдвард Рачинский сообщил ему, что никакого военного соглашения после британской гарантии между Великобританией и Польшей так и не было подписано и что подобный договор, судя по всему, ещё будет заключён в ближайшем будущем. А немцы продолжали упорно стучаться в дверь Москвы.
17 июня Астахов встретился в Берлине с приехавшим туда из Москвы графом Шуленбургом. Тот высказал своё мнение — «обстановка для улучшения политических отношений налицо». Граф и ранее не скрывал свой приверженности идее русско-германского сближения. Он был пруссаком и поклонником традиций политики Отто фон Бисмарка. Германия была готова рассмотреть все вопросы — и кредиты, и возможность улучшения политических отношений. «Германское правительство, — сообщал Астахов, — не решается пока идти в этом отношении дальше, опасаясь натолкнуться на отрицательное отношение нашей стороны». В тот же день советник германского посольства в Москве Густав Хильгер на встрече с Микояном известил наркома о готовности Берлина направить в Москву Шнурре для обсуждения имевшихся проблем. Он зачитал официальное послание своего правительства, в котором говорилось об этом. 22 июня германский посол в СССР вновь заговорил с Астаховым о перспективах экономического сотрудничества двух стран, и что Берлин готов и к политическому диалогу, раз уж Москва предваряет политическое соглашение экономическому. По словам Шуленбурга, серьёзных политических противоречий между Германией и СССР не существовало. Те же самые мысли и предложения Шуленбург повторил 28 июня в Москве при встрече с Молотовым.
БУДЬТЕ В КУРСЕ
- 09.12.24 Июнь 1939 года. СССР, его враги и его неудавшиеся союзники
- 02.12.24 Май-июль 1939 года. Военное и политическое положение в Европе и на Дальнем Востоке
- 18.11.24 Начало боёв на Халхин-Голе
Позиция Берлина выглядела гораздо более привлекательной, чем циничная демагогия Форин-офис. 23 июня Галифакс встретился с Майским и начал жаловаться на поведение Москвы, не желающей, по его мнению, заключать договора. Имелось в виду нежелание принимать британские условия. Майский отметил в донесении: «Закончил Галифакс свои горькие излияния прямым вопросом: Хотите вы договора или не хотите? Я с изумлением посмотрел на Галифакса и ответил, что не считаю возможным даже обсуждать таковой вопрос». После этого Майский прибегнул к простой статистике — он перечислил проекты и контрпроекты соглашения и время их подготовки в Москве и сравнил эти данные с британскими. На Галифакса это произвело впечатление, и он сразу же сменил тему беседы. Далее вновь возник вопрос о прибалтийских государствах и нежелании Лондона включить их в гарантии соглашения. Галифакс «в сотый раз стал ссылаться на «нежелание» этих государств быть кем-то гарантированными», на отсутствие прецедента и т.п. Майский напомнил о доктрине Монро, ядовито заметив: «Для англичанина прецедент — всё». В любом случае диалог дипломатов явно не был продуктивным. Майский заключил отчёт словами: «За всё время разговора — это я чувствовал на каждом шагу — Галифакс был раздражён и недоволен со всеми вытекающими отсюда последствиями».
Итак, в Лондоне были недовольны нежеланием Москвы ввязываться в военное соглашение с неравномерными обязательствами. Это не удивительно. 24 июня 1939 г. прошло последнее совещание Комитета обороны Империи (Committee of Imperial Defence). Там пришли к выводу о желательности сохранения нейтралитета Италии, что обеспечило бы безопасность судоходства в Средиземном море, и Японии, что дало бы возможность не беспокоиться за безопасность тылов на Тихом океане. Британская стратегия была построена на принципе реагирования. Что касается СССР, то лучше всего было бы иметь или дружественный нейтралитет Москвы или её активное сотрудничество. Каким образом оно должно было быть обеспечено, да ещё в условиях желательности нейтралитета Японии конфликта на Халхин-Голе – не уточнялось.
29 июня в «Правде» вышла статья первого секретаря Ленинградского обкома и секретаря ЦК ВКП (б) А.А. Жданова. Она начиналась констатацией очевидного факта: «Англо-франко-советские переговоры о заключении эффективного пакта взаимопомощи против агрессии зашли в тупик. Несмотря на предельную ясность позиции Советского правительства, несмотря на все усилия Советского правительства, направленные на заключение пакта взаимопомощи, в ходе переговоров не заметно сколько-нибудь существенного прогресса». Заканчивалась статья выводом: «Мне кажется, что англичане и французы хотят не настоящего договора, приемлемого для СССР, а только лишь разговоров (выделено авт. — А.О.) о договоре для того, чтобы, спекулируя на мнимой неуступчивости СССР перед общественным мнением своих стран, облегчить себе путь к сделке с агрессорами. Ближайшие дни должны показать: так это или не так».
1 июля посол Германии на встрече с замнаркома иностранных дел сделал ряд весьма важных заявлений. «По словам посла, — отметил В.П. Потёмкин, — он кое-чего не досказал т. Молотову о том тройственном соглашении — Германия — Италия — Япония, в котором т. Молотов видит проявление антисоветского курса внешней политики Германии. Об этом договоре Шуленбургу несколько раз пришлось говорить с фон Риббентропом при своём последнем посещении Берлина. Фон Риббентроп вполне определённо заявлял послу, что указанный договор никогда не был направлен против СССР как государства. Он предусматривал лишь организацию своего рода идеологического фронта для борьбы с интернациональным течением, в котором три правительства усматривали опасность для существующего социального и политического строя. С течением времени и в соответствии с меняющейся международной обстановкой тройственный договор отошёл от своей первоначальной базы: в настоящее время он приобрёл ясно выраженный антианглийский характер. Об этом фон Риббентроп говорил с Шуленбургом вполне откровенно. Посол хотел бы обратить на это и наше внимание. Я задал послу вопрос, действительно ли германское правительство рассматривает Великобританию как своего врага. Шуленбург ответил, что такая точка зрения является в Германии господствующей. Сам он, впрочем, не вполне её разделяет. Он не видит, почему бы Англия стремилась наносить удары Германии или создать вокруг неё кольцо враждебных стран. Но фон Риббентроп настроен против Англии. Наоборот, к СССР он относится как к государству, с которым Германия могла бы поддерживать отношения дружественного сотрудничества».
Выступления Шуленбурга не вызвали у Потёмкина особого доверия. Он даже назвал их провокационными. Слова не были подтверждены делами. Между тем действия потенциальных союзников также создавали основу для сомнений у Совнаркома, чтобы преодолеть которые Лондону и Парижу пришлось пойти на явно нежелательные уступки в весьма важном для них вопросе. Форин-офис имитировал готовность к соглашению. 1 июля последовала очередная англо-французская версия текста соглашения. Лондон и, естественно, Париж, казалось, действительно пошли на уступки. Статья 1 принималась практически в советской редакции. Сохранялось упоминание о принципах Лиги Наций, но действовать предполагалось без соблюдения её процедур, одобрения и т.п. В список стран, которые получали гарантии союзников, были включены Эстония, Финляндия, Латвия, Польша, Румыния, Турция, Греция, Бельгия, Люксембург, Нидерланды и Швейцария. Этот список по соглашению союзников мог быть подвергнут пересмотру. Новая редакция документа создавала основу для перехода переговоров на новый уровень. 3 июля Советское правительство сообщило о своём согласии принять проект соглашения в новой англо-французской версии.
17 июля 1939 г. в Варшаву прибыл начальник Имперского Генерального штаба генерал Айронсайд. Он приехал, чтобы убедить поляков, что союзники поддержат их, Англия при любых обстоятельствах сдержит слово и, по его словам, «коварного Альбиона» не будет. Различия между англичанами и французами в этом вопросе, по свидетельству визитёра, не было, и всё уже согласовано с генералом Гамеленом. Английская и французская армии, как известил Айронсайд французского военного атташе бригадного генерала Феликса Мюсса, могли бы начать действия в Средиземном море, что существенно (!!!) облегчило бы (!!!) положение Польши, а также действовать подводными лодками и авиацией. Генерал был в полном восторге от польского плана военных действий, он назвал его «просто французским», и высказал своё убеждение в том, что нет никакой необходимости сотрудничать с Советами, потому что их армия не в состоянии наступать, и даже не имеет настоящих штабных офицеров. «К чему пытаться разговаривать с унтер-офицерами!» — остроумно шутил гость, и эти шутки обеспечили хорошую атмосферу общения с Рыдз-Смиглы и Беком. Айронсайд добавил, что Польша, богатая прекрасно обученными кадрами, может легко сформировать новые подразделениями. Мюсс заметил, что британский гость, «симпатичный и открытый, с великолепной выправкой, произвёл самое благоприятное впечатление в польских военных кругах».
21 июля Айронсайд покинул гостеприимных поляков, которым он явно говорил то, что они хотели услышать. Генерал вернулся с твёрдым убеждением — никакого Восточного фронта Польша обеспечить не может. Для его создания необходимо иметь дело с Советским Союзом. Айронсайд понимал – позиция его страны будет зависеть исключительно от действий Гитлера и Муссолини. Активных самостоятельных действий англичане вести не будут. Ещё 10 июля Айронсайд записал в дневнике: «Чемберлен спросил, как долго продержатся поляки. Я ему ответил, что их разобьют, если Гитлер не выберет неправильный момент. Вы можете занять Познаньскую область за пару месяцев, но вы не сможете победить всю страну за пару месяцев». Вскоре выяснится, что генерал всё же ошибался — немцы разбили Польшу за первые десять дней. Оставшиеся пару недель они попросту её добивали. Что касается Франции, то начальник её Генерального штаба не смог приехать вместе с Айронсайдом — он был занят подготовкой к мобилизации и формированием новых частей.
Гамелен ещё 15 апреля 1939 г. обратился с письмом к Даладье — генерал считал, что поляков нужно нацеливать на сотрудничество с русскими в вопросе о поставках и транзите военных материалов через территорию СССР. По его мнению, это было как раз то, что требовалось польской армии в случае войны. Судя по всему, генерал не особенно волновался и перед началом войны. 23 августа 1939 г. Гамелен считал, что французская армия полностью готова к войне — она была обеспечена всем необходимым, а Германия не была готова атаковать на своей западной границе. Иначе говоря, подразумевалась готовность защищать Францию с помощью Британии. Действий в защиту восточного союзника Гамелен не планировал. К концу августа в сухопутной армии числилось 2,438 млн., во флоте — 126 тыс., и в ВВС 110 тыс. чел. Для обороны Франции в 1939 этого было вполне достаточно.
25 июля 1939 года Риббентроп встретился в Зальцбурге с итальянским послом в Германии Аттолико и его заместителем графом Массимо Маджистрати. Глава германского МИД известил союзников о немецком взгляде на произошедшее. Итальянский посол докладывал в Рим: «Фон Риббентроп заранее подчеркнул, что ещё в прошлом декабре и в январе фюрер напрямую изложил Польше план по сохранению мира между обеими странами на следующие 25 лет. Как известно, этот план предусматривал отказ Польши от некоторых прав на Данциг, чтобы тот мог спокойно войти в состав Рейха, постройку экстерриториального шоссе, не имеющего военного значения, для связи Пруссии с Восточной Пруссией, и отказ Германии от каких-либо притязаний на коридор, который, соответственно, оставался польским. Варшава в ответ на эти предложения через посла Липского заявила, что Польша предпочтёт этому решению войну с Германией. Сразу же после этого в Польше началась мобилизация. Такое поведение потрясло фюрера и привело его в ярость. Сегодня фюрер оказался бы в крайне неловком положении, если бы ему пришлось пригласить Польшу сесть с ним за один стол переговоров, так как это означало бы, что безрассудный и безумный ответ Польши был обоснованным… Так или иначе, подводя итог данной теме, Риббентроп подчеркнул…, что Польша представляется Германии намного менее опасным противником, чем была в 1938 году Чехословакия…»
В любом случае здравомыслящим современникам было ясно, что самостоятельно Польша с её более чем миллионной армией не выстоит. В политической жизни Германии в конце июля установилась пауза, которая, по словам советского временного поверенного в делах, «во многом напоминает затишье перед бурей». Конфликт с Польшей оставался неизбежным, но он был явно перенесён с конца июля на более поздний срок. На этом фоне немецкие дипломаты подчёркнуто вежливо вели себя с советскими представителями в Берлине, демонстрируя готовность к улучшению двусторонних отношений. Пресса, радио и кинематограф временно приостановили враждебную по отношению к СССР и коммунистам пропаганду. «Мы считаем, что для вражды между нашими странами оснований нет, — сказал Астахову Риббентроп при личной встрече. — Есть одно предварительное условие, которое мы считаем необходимой предпосылкой нормализации отношений — это взаимное невмешательство во внутренние дела. Наши идеологии диаметрально противоположны. Никаких поблажек коммунизму в Германии мы не допустим. Но национал-социализм не есть экспортный товар и мы далеки от мысли навязывать его кому бы то ни было. Если в вашей стране держатся такого же мнения, то дальнейшее сближение возможно».
Что касается линии поведения англичан и французов в то же самое время на переговорах о будущем союзе, то прав был Я.З. Суриц, который 19 июля в донесении в Москву назвал её жульничеством, нацеленным на обман советской стороны и общественного мнения собственных стран. «Трёхмесячная канитель с переговорами, — добавил советский полпред во Франции, — уже с достаточной ясностью вскрыла, что наши партнёры не хотят настоящего соглашения с нами, но, боясь своего общественного мнения, будут это скрывать и продолжать прятаться за «тайну переговоров». Эту игру мы должны разоблачить, прежде чем «послать к чёрту». Мы должны, не считаясь ни с какими дипломатическими узами, предать гласности ход переговоров. Возможно, что один намёк с нашей стороны, что мы вынуждены будем это сделать, заставит переговорщиков изменить свою тактику».
Столь оригинальный метод принуждения правительств партнёров по переговорам к заключению военного союза не был принят в Москве, к тому же ничто не гарантировало, что такой союз будет выполняться. Но недовольство партнёрами и недоверие к ним далее только возрастало. «Великобритания повела себя глупо и нагло, — отметила 20 июля 1939 г. в своем дневнике полпред СССР в Швеции А.М. Коллонтай. — Во главе делегации, присланной в Москву для серьёзнейших переговоров и при данной напряжённой атмосфере, Даунинг-стрит назначил не видную и крупную политическую фигуру, а чиновника Форин-офиса Стренга. Москва насторожилась. Москва крайне недовольна этим назначением. Неудивительно, что переговоры с Англией затягиваются и идут так туго. У нас не верят англичанам и серьёзности их намерений. Планы свои они окутывают туманом, нет конкретности и ясности в их установках». Коллонтай была не совсем права только в одном — Вилльям Стренг был одним из ведущих сотрудников британского МИДа, но ничем более. И уж безусловно она была не одинока в этой своей оценке: «Поведение Англии и Франции в такой ответственный момент даёт повод считать, что тут может вестись двойная игра, что мюнхенский дух не изжит в этих странах. Всё душнее политическая атмосфера. Всё яснее подготовка войны против нас».
Переговоры, которые Стренг вёл в Москве, закончились безрезультатно, и, по его мнению, ничем иным они закончиться не могли, так как военной конвенции, которую хотела советская сторона, заключить так и не удалось. Позиция, занятая правительством Чемберлена, станет более объяснимой, если добавить к этому тот факт, что в Лондоне в это же время происходили консультации относительно возможного улучшения англо-германских отношений. Для этого были использованы проходившие в столице Великобритании переговоры о китобойном промысле. Инициативу относительно обсуждения «сотрудничества в целях завоевания новых мировых рынков и развития имеющихся» проявила британская сторона в лице главного советника премьера Горация Вильсона. Среди таких рынков были названы Британская империя, которую Великобритания не могла обеспечить и освоить экономически, Китай, в отношении которого тоже было сказано и о Японии, и Россия. Для исключения «убийственной конкуренции» необходимо было разделить сферы влияния.
«Сэр Гораций Вильсон, — закончил свой отчёт о встрече германский дипломат, — сказал ещё, что этой осенью в Англии намереваются провести новые выборы. Тактически с внутриполитической точки зрения правительству безразлично будут ли выборы проходить под лозунгом «Готовность к будущей войне» или под лозунгом «Длительное соглашение с Германией имеется в виду и достижимо». Они подготовят своих избирателей к обоим лозунгам и обеспечат своё господство на следующие пять лет. Само собой разумеется, мирный лозунг для них лучше». С другой стороны, явно ободрённые после заверений Айронсайда о безусловной поддержке польские политики заговорили всё более резким тоном. Рыдз-Смиглы заявил, что Польша не допустит аншлюса Данцига, даже если для этого ей придётся воевать в одиночку. В какой-то степени это был ответ на вопрос, заданный Марселем Деа.
24 июля Майский доложил в НКИД — Чемберлен предпринимает значительные усилия, чтобы избежать выполнения обязательств по отношению к Польше. А уже на следующий день Галифакс известил советского дипломата — его правительство решило принять предложение советского правительства начать военные переговоры до окончания политических. Совершенно очевидно, что советская дипломатия имела все основания не доверять своим английским партнёрам, позиция которых была определяющей для Франции. В этой обстановке Москва не хотела оказаться лишённой возможности сделать выбор. Тем более что делать его было необходимо. 26 июля с Астаховым встретился Шнурре и снова заявил — пора улучшать отношения. Немецкий чиновник сразу предупредил о том, что он отнюдь не делится с советским дипломатом собственными мыслями — это было поручение сверху.
Шнурре предупредил о возможности диалога в Прибалтике и Румынии, да и не только там: «Наша деятельность в этих странах ни в чём не нарушает ваших интересов. Впрочем, если бы дело дошло до серьёзных разговоров, то я утверждаю, что мы пошли бы целиком навстречу СССР в его вопросах. Балтийское море, по нашему мнению, должно быть общим. Что же касается конкретно Прибалтийских стран, то мы готовы в отношении их вести себя так, как в отношении Украины. От всяких претензий на Украину мы начисто отказались (исключая части, входившие ранее в состав Австро-Венгрии, относительно которых положение неясно). Ещё легче было бы договориться относительно Польши…»
29 июля Молотов известил Астахова о том, что немцам стоило бы перевести свои намёки в предложения. «Мы конечно, приветствовали бы всякое улучшение политических отношений между двумя странами. Но дело зависит здесь целиком от немцев». Это было весьма своевременное решение. Англо-германские переговоры в Лондоне продолжались, и из них даже не делали секрета. По мнению германского посла в Великобритании, в правительстве Чемберлена не хотели рисковать и проводить далее курс «окружения Германии», который может привести к войне. Британское правительство, по словам фон Дирксена, хотело «попытаться пойти на компромисс с Германией, не подвергаясь быть заподозренным в слабости».
Олег Айрапетов
Айрапетов Олег
Комментарии читателей (0):