Май-июль 1939 года. Военное и политическое положение в Европе и на Дальнем Востоке

Ничего точного не было и в Европе. С одной стороны, 4 мая французский правый социалист Марсель Деа выступил со статьей «Умереть за Данциг?», которая стала программной для настроения очень многих французов — рядовых граждан и высокопоставленных политиков. Он заявлял: «Сражаться с нашими польскими друзьями, чтобы защитить наши территории, наше благосостояние, наши свободы, — это перспектива, которую есть возможность мудро рассмотреть, если она поспособствует установлению мира. Но умереть за Данциг — нет!» Этот призыв Деа становился всё более популярным во Франции. Он полностью соответствовал лозунгам местных «мюнхенцев», которые по-прежнему боролись за свои идеи и поддерживали Деа.20 мая 1939 г., беседуя с германским послом во Франции, Бонне отметил, что французский крестьянин или рабочий вовсе не намерены воевать за Данциг. Для министра это было очевидно. Правый профсоюзный лидер Жорж Дюмулен в это время выдвинул весьма характерный лозунг: «Лучше рабство, чем смерть».

Особое очарование придаёт этим словам тот факт, что буквально накануне в столице Франции прошли франко-польские переговоры между Военным министром дивизионным генералом Тадеушем Каспжицким и генералом Гамеленом. Каспжцикий прибыл в Париж 15 мая, а сами переговоры состоялись 16-17 мая. По расчётам союзников, война должна была начаться на востоке нападением на Польшу. Французы обещали начать крупное наступление на западе на 15-17 день мобилизации. В случае, если немцы нанесут первый удар по Франции, поляки обещали организовать вторжение в Восточную Пруссию, отметив, что для этого им нужны были танки и тяжёлая артиллерия. И в этом вопросе французская сторона также обещала помощь. Сделать это было тем проще, что собственно дальше обещаний никто не собирался идти. Гамелен понимал, что французская армия не сможет перейти в масштабное наступление. Тем не менее, он обещал, чтобы «не обескураживать союзников».

С другой стороны также рассматривали возможные действия. 23 мая на совещании у Гитлера с участием руководства вермахта, люфтваффе и кригсмарине была ясно высказана необходимость расширения жизненного пространства германской нации. Период её бескровного объединения закончился и дальнейшее развитие было признано возможным только при условии военного решения проблемы. Имелась в виду проблема Данцига. Военное решение польской проблемы признавалось неизбежным. Основное условие успеха было сформулировано следующим образом: «Конфликт с Польшей, начинающийся с нападения на Польшу, будет иметь успех только в том случае, если запад останется вне игры. Если это невозможно, то лучше напасть на западные державы и при этом также покончить Польшу». В любом случае для будущего Германии признавался неизбежным конфликт на западе. Он и должен был стать решающим: «Война с Англией и Францией будет войной не на жизнь, а на смерть».

Потенциальные жертвы гитлеровской агрессии тем временем продолжали вести дипломатические игры. Впрочем, в конце мая 1939 года могло показаться, что в этих играх наконец намечаются перемены. Изменения действительно выглядели обнадеживающе. 24 мая 1939 года Великобритания согласилась с советскими предложениями. В тот же день полпред в Париже сообщил о том, что французский Генеральный штаб выступает за соглашение с СССР, его начальник генерал Гамелен был уверен, что без помощи Москвы не удастся обеспечить оборону Румынии. Состояние армии королевства он оценивал как плачевное. С другой стороны, польская разведка по своим каналам получила информацию о том, что Германия блефует, а состояние её экономики и Вооружённых сил исключает возможность начала военных действий до 1942-1943 гг. Это было ещё одним фактором, который подталкивал Варшаву к непримиримой позиции по Данцигу.

25 мая полпред в Польше Н.И. Шаронов сообщил о своей встрече с полковником Беком. Тот «…заявил, что польское правительство твёрдо решило не следовать политике «мир любой ценой» и на уступки за определённую линию не пойдёт. Польша не является агрессором, говорит он, воевать не хотела бы, но потерять независимость она не хочет и может пойти только на почётное соглашение, ожидая, кроме всего, что она встретит сочувствие и поддержку других стран. Я ответил, что, чтобы помогать, надо быть готовым к помощи и если Польша сегодня скажет «помогите немедленно», то мы можем, не имея заранее договорённости, быть неготовыми помочь. Просил меня, в случае необходимости, по вопросам польской политики, шагах польской дипломатии и т. д. обращаться лично к нему».

27 мая послы Великобритании и Франции представили в Москве очередной проект соглашения о взаимной помощи. Этот план был уже известен Советскому правительству. Накануне Боннэ вручил его Потемкину и тот переслал его в НКИД. Англия, Франция (Ст. 1) и СССР (Ст. 2) должны были прийти на помощь друг другу в случае агрессии против них или против другого европейского государства, связанного с ними договором о помощи. Особенно активен был Суриц, и без того крайне подозрительно относившийся к политике Франции после Мюнхена. Отношение Парижа к действиям Италии и Германии в Абиссинии, Испании, Австрии и Чехословакии он считал верхом безответственности и глупости. Сомнения у него вызвало содержание четвёртой и пятой статей проекта договора. Их редакция, по его мнению, крайне сужала действенность возможного соглашения. Более того, они находились в частичном смысловом противоречии с первыми двумя статьями, которые к тому же не были конкретными.

Вызывавшие особое недовольство Сурица, статьи звучали следующим образом: «Ст. 4. В случае если произойдут обстоятельства, угрожающие необходимостью применить их обязательства и взаимопомощь, три государства приступят немедленно к консультации для того, чтобы изучить обстановку. Методы и объём такой консультации послужат немедленно объектом последующей дискуссии между тремя государствами. Ст. 5. Договорено, что поддержка и помощь, представленные в вышеуказанных случаях, не должны нанести ущерба правам и позиции других держав». Боннэ согласился с мнением Потёмкина, поддержавшего полпреда во Франции, но отметил, что формулировка статьи 4 была принята по требованию Лондона, так как англичане «…хотят провести различие между «фактом» агрессии и «угрозой» агрессии. В первом случае вступают в действие статьи первая и вторая соглашения. Для второго случая, когда налицо лишь угроза агрессии, и предусмотрена статья третья о консультации». Статья 5 вводилась для «успокоения Польши и Румынии» — в общем, это мало что меняло в отношении СССР.

27 мая, при приёме проекта соглашения от представителей Англии и Франции, выслушав их заявления о тщательной проработанности документа, глава Совнаркома и НКИД «…начал с заявления, что, ознакомившись с англо-французским проектом, он вынес отрицательное заключение об этом документе. Англо-французский проект не только не содержит плана организации эффективной взаимопомощи СССР, Англии и Франции против агрессии в Европе, но даже не свидетельствует о серьёзной заинтересованности английского и французского правительства в заключении соответствующего пакта с СССР. Англо-французские предложения наводят на мысль, что правительства Англии и Франции не столько интересуются самим пактом, сколько разговорами о нём. Возможно, что эти разговоры и нужны Англии и Франции для каких-то целей. Советскому правительству эти цели неизвестны. Оно заинтересовано не в разговорах о пакте, а в организации действенной взаимопомощи СССР, Англии и Франции против агрессии в Европе. Участвовать только в разговорах о пакте, целей которых СССР не знает, Советское правительство не намерено. Такие разговоры английское и французское правительства могут вести и с более подходящими, чем СССР, партнёрами. Может быть, оба правительства, уже заключившие пакты о взаимопомощи между собой, с Польшей и Турцией, считают, что для них этого достаточно. Поэтому, возможно, они и не заинтересованы в заключении эффективного пакта с Советским Союзом. К такому заключению приводит англо-французский проект, не содержащий предложений о заключении действенного пакта о взаимопомощи между СССР, Англией и Францией и сводящий данный вопрос исключительно к разговорам о пакте». Итак, с самого начала позиция Москвы была предельно ясна.

Британский посол Вилльям Сидс и французский поверенный в делах Жан Пайяр заверили Молотова, что речь идёт о недоразумении и только оно могло вызвать подобного рода оценку проекта, в то время как этот документ представляет собой свидетельство решительного поворота их правительств в сторону сотрудничества с СССР. Сидс высказал надежду на то, что Советское правительство не будет задерживать «своего окончательного решения относительно англо-французского проекта». Вновь активизировалась Германия. Ещё 17 апреля 1939 г. советский полпред в Германии А.Ф. Мерекалов поставил вопрос о выполнении на заводах «Škoda» заказов, сделанных ранее Советским правительством. Его собеседник — статс-секретарь МИД фон Вайцзекер — намекнул на заинтересованность в улучшении экономических отношений, несмотря на идеологические разногласия между странами.

Этот разговор имел продолжение. 18 апреля полпредство представило в МИД Германии вербальную ноту и меморандум по вопросу заказов. Объём заказов равнялся 2,375 млн. долларов, из которых было заплачено 680 тыс. Заводы должны были поставить 305-мм. гаубицу, 210-мм. пушку и два 76-мм. зенитных орудия, снаряды к ним, один прибор управления огнём, всю техническую документацию на эту продукцию, а также комплекты режущего и измерительного инструмента для производства. Выдача готовой продукции и допуск советских приёмщиков на заводы были запрещены распоряжением представителя Верховного Главнокомандования вермахта на заводах «Škoda» генерал-лейтенанта Франца Баркгаузена.

30 мая Вайцзеккер встретился с Астаховым в Берлине и вновь подтвердил готовность его правительства решить в благоприятном направлении и вопрос о преобразовании советского торгпредства в Праге, и вопрос о судьбе заказов на заводах «Škoda». Дипломаты вновь вернулись к вопросу о визите в СССР Шнурре, который не был отменён. В неофициальной части беседы германский статс-секретарь недвусмысленно намекнул не только на возможность, но и на желательность улучшения советско-германских отношений. Он подчеркнул, что это не означает идеологического примирения нацистов с коммунистами, и руководство НСДАП не ждёт ничего подобного от руководства от ВКП (б). Но идеологическая борьба не исключает торговых и иных отношений. Вайцзекер особо отметил, что Берлин готов и к тому, что СССР займет враждебную к Германии позицию.

Публичный ответ на англо-французские предложения последовал довольно скоро. 31 мая, выступая на 3-й сессии Верховного Совета СССР, Молотов подверг критике политику соглашательства с агрессором: «А к каким результатам эта политика привела? Остановило ли агрессию мюнхенское соглашение? Нисколько. Напротив, Германия не ограничилась полученными в Мюнхене уступками, то есть, получением Судетских районов, населённых немцами. Германия пошла дальше, просто-напросто ликвидировав одно из больших славянских государств — Чехо-Словакию. От сентября 1938 года, когда состоялось мюнхенское совещание, прошло немного времени, а в марте 1939 года Германия уже покончила с существованием Чехо-Словакии. Германии удалось это провести без противодействия с чьей-либо стороны, так гладко, что возникает вопрос, а в чём, собственно, заключалась действительная цель совещания в Мюнхене?» Опасность войны только увеличилась, а изменения в политике Англии и Франции вызывают сомнения: «Не случится ли так, что стремление этих стран к ограничению агрессии в одних районах не будет служить препятствием к развязыванию агрессии в других районах?»

Советская дипломатия, по словам нового наркоминдела, должна была помнить слова Сталина: «Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками». Посыл был ясен и понятен. Новые тенденции в политике Парижа и Лондона требовалось подтвердить действиями. Хотя бы на дипломатическом уровне. Тем временем правительство Чемберлена отнюдь не собиралось ничего предпринимать. Премьер и его окружение по-прежнему не считали СССР равноценным партнёром и не верили в способность РККА вести наступательные действия. 31 мая 1939 года в своей речи на заседании Верховного Совета СССР Молотов также заявил о том, что правительство приняло предложение Англии и Франции вступить в переговоры, но при условии заключения пакта, «имеющего исключительно оборонительный характер; гарантирование со стороны Англии, Франции и СССР государств центральной и восточной Европы, включая в их число все без исключения пограничные с СССР европейские страны от нападения агрессоров; заключение конкретного соглашения между Англией, Францией и СССР о формах и размерах немедленной и эффективной помощи, оказываемой друг другу и гарантированным государствам в случае нападения агрессора. Таково наше мнение, которое мы никому не навязываем, но за которое мы стоим. Мы не требуем принятия нашей точки зрения и никого не просим об этом. Мы считаем, однако, что эта точка зрения действительно отвечает интересам безопасности миролюбивых государств».

Ещё в 1937 году французский военный атташе в СССР полковник Огюст-Антуан Паллас предупреждал Париж — политика изоляции Советского Союза объективно подталкивает Москву к сближению с Германией. Ответа из Франции он не дождался, Как и советское правительство вплоть до 1939 года. Молотов ясно дал понять, что существующее положение, когда Англия, Франция и Польша гарантировали себя пактами взаимопомощи, отказываясь дать такие же гарантии на случай агрессии против СССР, но при этом желая получить помощь при нападении на них, Москву не устраивает. Странно было бы, если бы было наоборот. Странно было бы, если бы в Москве вдруг решили поверить в надёжность Варшавы. По словам британского дипломата, польская дипломатия всегда поддерживала в Женеве Муссолини и Гитлера, а Бек последовательно выступал против предложений, направленных на обуздание агрессии. Теперь он не хотел договариваться с Москвой, а для наших партнёров по переговорам странным было само предложение трёхстороннего союза. Лондон, по меткому замечанию британского историка внешней политики, отказался от него «с ужасом».

В речи главы правительства и НКИД не были обойдены вниманием и советско-японские отношения. Позиция Москвы была изложена предельно ясно: «Кажется, уже давно пора понять, кому следует, что советское правительство не будет терпеть никаких провокаций со стороны японо-маньчжурских воинских частей на своих границах. Сейчас надо об этом напомнить и в отношении границ Монгольской Народной Республики. По существующему между СССР и Монгольской Народной Республикой договору о взаимопомощи, мы считаем своей обязанностью оказывать Монгольской Народной Республике должную помощь в охране её границ. Мы серьёзно относимся к таким вещам, как договор взаимопомощи, который подписан Советским правительством. Я должен предупредить, что границу Монгольской Народной Республики, в силу заключенного между нами договора, мы будем защищать также решительно, как и свою собственную границу. Пора понять, что обвинения в агрессии против Японии, выставленные Японией против правительства Монгольской Народной Республики, смешны и вздорны. Пора понять, что всякому терпению есть предел». Судя по всему, это предупреждение было проигнорировано.

Необъявленная война в Монголии продолжалась. Исследуя опыт первых боёв с японцами, комиссия Генштаба отметила, что войска действовали неумело, командование не знало деталей происходивших на местах боев, авиация действовала без опыта, накопленного в Испании и Китае. Член комиссии Г.К. Жуков ожидал нового удара японцев и планировал затянуть их к Халхин-Голу, а затем ударами с флангов отсечь от границы и уничтожить. Комкор Жуков занимал должность заместителя командующего войсками Белорусского Военного округа. 2 июня Ворошилов обрисовал ему сложившуюся в Монголии ситуацию и назначил Жукова командующим войсками. Для СССР всё очевиднее наступал момент, когда неизбежным становилось принятие решения о безопасности на европейской границе. А тем временем партнёры Москвы по объявленным переговорам о возможном союзе в Европе не спешили начинать эти переговоры.

2 июня последовал советский ответ на очередной англо-французский проект. Он предполагал равноценные обязательства помощи в случае нападения на одну из трёх стран со стороны европейской державы, а также в случае агрессии со стороны этой державы в отношении Бельгии, Греции, Турции, Румынии, Польши, Латвии, Эстонии, Финляндии, либо в случае нападения европейской державы на третью страну, которая обратится к Франции, Великобритании или СССР с просьбой о помощи (Ст. 1). Три участника соглашения обязались в кратчайшие сроки договориться «о методах, формах и размерах помощи» (Ст. 2). К консультациям участники соглашения должны были прибегнуть в случае угрозы агрессии (Ст. 3). Договор должен был вступить в силу после выполнения условий статьи 2, его действие предполагалось продлить на 5 лет (Ст. 6).

Итак, советское правительство предложило Лондону и Парижу соглашение о поддержке пяти из семи стран, границы которых уже получили англо-французские гарантии. Москва готова была предоставить гарантии нейтралитета республик Прибалтики и приглашала приехать на переговоры о заключении союза министра иностранных дел Великобритании лорда Галифакса. На начавшихся консультациях сразу же выяснилось нежелание Лондона и Парижа распространять эти гарантии на прибалтийские государства — Финляндию, Эстонию и Латвию. Хельсинки, Таллин и Рига не обращались к Англии и Франции с подобными просьбами, так как не хотели раздражать Берлин. Более ранние попытки советской дипломатии склонить эти государства к военно-политическому сотрудничеству успеха не имели. Они настаивали на своём нейтралитете и явно склонялись к соглашению с Германией. Это касалось не только Латвии, Эстонии и Финляндии.

31 мая 1939 года был подписан германо-датский пакт о ненападении. Он был ратифицирован датским риксдагом на следующий день голосами всех партий, за исключением коммунистов. Договор был опубликован 8 июня. В его тексте отсутствовало упоминание о послевоенных границах Дании, что было частичным признанием возможности их исправления в будущем. В Дании считали возможным удовлетворить требование Берлина относительно северной части Шлезвига, переданной Копенгагену по условиям Версаля. Германская дипломатия рассматривала это соглашение как частичный ответ на заявление Рузвельта, демонстрирующий миролюбие национал-социалистической Германии, а также надеялась усилить своё влияние в стране, занимающей важное положение на подступах к Балтике. Последняя цель была явно достигнута. В стране резко усилилось влияние Берлина, активизировались местные фашистские и профашистские партии. Их лидеры стали требовать выхода королевства из Лиги Наций.

Накануне публикации германо-датского соглашения, 7 июня, по этому образцу в Берлине были подписаны германо-латвийский и германо-эстонские пакты. Местная пресса отреагировала на эти соглашения организованной кампанией нападок на СССР. Предложения защиты от внешней агрессии трактовалась однозначно как недружественный акт. Направленность политики Эстонии уже давно не вызывала сомнений. 12 марта 1934 г. премьер Константин Пятс при помощи главнокомандующего ген.-л. Йохана Лайдонера совершил бескровный переворот, установив личную диктатуру. По мере развития кризиса в правительстве всё больше укреплялось понимание того, что республика не удержит самостоятельность и рано или поздно будет поглощена одним из соседей. Симпатии и антипатии к соседям были достаточно очевидны.

Эстония стала одной из первых стран, с которой начала сотрудничать германская военная разведка. Это произошло в 1936 году. Эстонская разведка работала исключительно против Советского Союза. Офицерский корпус эстонской армии был полностью ориентирован на сотрудничество с Германией. В Прибалтике и, в частности, в Эстонии, Германия была тогда отнюдь не самой популярной во всех слоях общества страной. Ген. Лайдонер, с одной стороны, поддерживал секретные переговоры, с другой – делал громкие заявления. Так, 24 февраля 1936 года на праздновании Дня независимости Эстонии генерал обратился к народу со словами о вековом недоверии эстонцев к немцам.

Конечно, это была игра. И через два года, в июле 1938 года, позиция эстонских военных была неизменной – начальник Генерального штаба ген.-л. Николай Реэк заверял посланника Германии, что эстонская армия будет сопротивляться Красной армии и с помощью германского флота сможет заблокировать Балтийский флот в Финском заливе. Позже тот же Лайдонер публично высказал мнение своего ведомства: «Никогда не будет такого времени, чтобы мы вместе с русскими выступили против немцев». Также уверенно был настроен и премьер Каарел Ээнпалу — «Среди нас не может быть места для тех, кто ставит перед собой вопрос: “С кем идти?”» Не удивительно, что немцы высоко ценили «ясную и недвусмысленную политику в военных вопросах восхитительного генерала Лайдонера».

Резко возросло влияние Германии и в Литве. В республике, дважды подвергнувшейся в 1938-1939 гг. унизительному давлению со стороны Польши и Германии очень болезненно переживали последствия уступок соседям. В правительстве республики увеличилось число сторонников фашистов, пресса развернула кампанию по агитации германского выбора Каунаса и против Советского Союза. Схожие процессы шли и в Латвии, где надеялись играть роль экономического партнёра Германии в случае большой войны. 15 мая 1934 года здесь также произошёл переворот, установивший диктатуру Карлиса Ульманиса. Сам он объяснял случившееся очень просто: общество было расколото, как и Сейм, избираемый людьми. 100 депутатов, разбитые на 25 партийных фракций, сделали работу парламента и принятие каких-либо законов невозможной.

Ульманис последовательно и активно притеснял немецкую общину республики, стараясь вытеснить немцев из первенствующих позиций в экономике и культуре страны. Одновременно официальная Рига явно и активно боролась с антигерманскими настроениями в латышском обществе. Ульманис позже отмечал: «Немцы презирают, притесняли и угнетали латышей, и латыши ненавидят немцев 700 лет.» С этим чувством нельзя было не считаться. В Латвии по-прежнему было немало сторонников СССР. В октябре 1938 года обзор германского МИДа, опираясь на данные эстонского военного атташе в Берлине, сообщал – «если бы русские вошли в Латвию, их бы сердечно встретили».

Москва не могла не учитывать этих изменений на своих северо-западных границах. 7 июня в газете «HeraldTribune» выступил Черчилль. Он полностью согласился с логикой советских предложений по прибалтийским государствам. 8 июня, выступая в Палате лордов, глава Форин-офис заявил, что «не приемлет разделения на политически враждебные группы» и предпочитает предложить Германии конференцию для решения вновь возникших проблем. В тот же день, правда, Галифакс обратил внимание Майского на необходимость скорейшего заключения договора между Англией, Францией и СССР, в связи с чем в Москву планировалось отправить миссию заведующего центральным департаментом британского МИД Вилльяма Стренга. При этом министр по-прежнему был против советских предложений гарантий прибалтийским странам и одновременного подписания и политического, и военного соглашений. Венцом этой беседы следует считать её окончание, которое Майский изложил следующим образом: «Какое-то сомнение у британского правительства имеется и по пункту, предусматривающему обязательство не заключать сепаратного перемирия, но Галифакс не распространялся по этому поводу более подробно, и вообще заметил, что данный вопрос нетрудно будет урегулировать».

На следующий день выступил Бек. Он становился всё более воинственно настроенным и всё более явно верил в силы своей страны. При вручении верительных грамот нового полпреда в Польше Н.И. Шаронова министр начал говорить о невозможности территориальных уступок, так как уступив маленькую деревню можно потерять независимость, и что ошибаются те, кто спокойствие Польши принимают за нежелание воевать. Бек заявил — «мы уже дали один небольшой отпор, второй будет серьёзнее». Очевидно, имелась в виду Германия, но в действительности отпор был дан потенциальным союзникам. 6 июня Бек в очередной раз заявил французскому послу в Варшаве Леону Ноэлю, что будет приветствовать англо-франко-советский союз, но Польша ни в коем случае не вступит в него четвёртой, чтобы не провоцировать западного соседа. А пока что, по словам министра, планировалось развивать военную промышленность и улучшать торговые отношения с СССР. Свободной польской прессе было дано указание не публиковать антисоветские материалы.

9 июня Бек известил британское правительство через польского представителя в Лондоне: «Мы не можем согласиться на упоминание Польши в договоре, заключённом между западными державами и СССР». Договор становился все более и более странным и всё менее и менее реальным, но, очевидно, это мало кого волновало в Варшаве, Риге, Таллине, Хельсинки, и даже Париже и Лондоне. Западные дипломаты продолжали свои игры, и в них охотно играли их польские коллеги. Положение становилось все более напряжённым. Москве оставалось немного — она явно не теряла надежды на заключение договора, и 10 июня НКИД известил о согласии принять миссию Стренга. При этом Молотов потребовал поставить британскую сторону в известность: «Во избежание недоразумений считаем нужным предупредить, что вопрос о трёх Прибалтийских государствах является теперь тем вопросом, без удовлетворительного разрешения которого невозможно довести до конца переговоры».

Олег Айрапетов