Апрель-май 1939 года. Тучи в Европе сгущаются

28 апреля 1939 г. германская нота о расторжении соглашения 1934 года о ненападении была передана польскому правительству. Иностранная печать довольно единодушно оценила случившееся — это был германский ультиматум Польше. Польская официальная пресса немедленно ответила на случившееся перечислением того, что сделала Польша для новой Германии, и пообещала — ответ будет дан «на аналогичном кворуме». Все стали ждать открытия сейма. Тем временем продолжались консультации относительно возможного соглашения между Парижем, Лондоном и Москвой. Они не могли настраивать на позитивный лад. Первый проект договора с СССР был составлен Галифаксом. Франция, как всегда, не возражала. Принципиально важным в них было то, что Лондон и Париж соглашались оказать помощь СССР только лишь в том случае, если они будут вовлечены в конфликт по собственной инициативе. Неясными были и границы возможной ответственности союзников за изменения в Восточной Европе, за исключением Польши и Румынии. Подобные предложения, которые передавались в Москву Боннэ, Литвинов назвал издевательством. Это была в общем верная оценка.

В конце апреля-начале мая Второе бюро французского Генерального штаба представило список пожеланий относительно Советского Союза. Речь шла о поставках военного снаряжения и сырья в Польшу и Румынию, о переводе всего советского флота на Балтику, о налаживании взаимодействия с авиацией, о прямом использовании РККА для помощь Румынии и Польше «в строго определенных случаях», об открытии коридоров для прохода советских войск, в частности, по линии Москва-Смоленск-Каунас-Кенигсберг. Французы надеялись, что эта программа вполне достижима, в том числе по последнему пункту, подразумевавшему сотрудничество между СССР, Литвой и Польшей. Как Париж намеревался достичь подобные результаты, было неясно. Советское руководство не доверяло французам, и имело все основания для этого недоверия.

В Европе возникал новый расклад сил и противоречий. Решающее значение для реализации Берлином планов по изоляции Варшавы и оказанию давления на нее приобретала позиция СССР. Впрочем, постоянно враждебная по отношению к Советскому Союзу политика самой Польши во многом работала на пользу этим замыслам. Москва должна была определиться относительно возможных партнеров и союзников и решающее значение для этого приобретало поведение французской, английской и польской дипломатии. Предложения, которые делались Лондоном, не были прозрачны, кроме того, в Москве вообще не доверяли британским политикам. Для этого были основания. В Берлине были уверены, что «при возможном военном конфликте англичане бросят Польшу на произвол судьбы». Об этом Риббентроп известил венгерскую делегацию на встрече в Берлине 1 мая, прося союзников воздержаться от антипольских демаршей ввиду их ненадобности. Со второй половины 1930-х провал расчетов Литвинова на построение системы коллективной безопасности становился все более и более очевидным. Менее очевидным было падение уровня доверия к главе советского внешнеполитического ведомства со стороны Сталина. В 1935 году нарком принял участие в 39 заседаниях в кремлевском кабинете генсека, в 1936 — в 29, в 1937 — 28, в 1938 — 24 (за четыре месяца 1939 года — в 15, но это уже ничего не значило). 3 мая 1939 года Литвинов был отправлен в отставку. Наркомат иностранных дел возглавил В.М. Молотов.

Смена руководства НКИД вызывала весьма сильную реакцию в мире. «Еврей Литвинов ушел, — вспоминал Черчилль, — и было устранено главное предубеждение Гитлера». Можно ли доверять столь категоричной оценке? В шифртелеграмме полпредам СССР за подписью Сталина причиной отставки Литвинова был назван «серьезный конфликт между Председателем СНК т. Молотовым и наркоминделом т. Литвиновым, возникший на почве нелояльного отношения т. Литвинова к Совнаркому Союза ССР». Остается удивляться, что, при такой формулировке причин смещения Литвинова, он не был репрессирован. Безусловно, что отставка Литвинова вызвала значительный интерес и большие надежды в Берлине. Там ожидали перемен во внешней политике СССР. И зря.

Следует отметить, что с мая вплоть до второй половины августа 1939 года Молотов пытался добиться того, чего так и не удалось сделать Литвинову. Перемена в руководстве НКИД пока что не означала отказа от курса Москвы на коллективную безопасность, разумеется, в новых условиях, возникших после ликвидации ЧСР. Тем не менее СССР дважды отклонил предложение Лондона подписать декларацию о помощи возможным жертвам германской агрессии. Причина была проста. Москва хотела подписать договор с точными обязательствами сторон. Именно этого хотела избежать Великобритания. 3 мая 1939 года на заседании британского правительства вновь обсуждался вопрос о желательности возобновления контактов с Германией. И Чемберлен, и Галифакс высказали свое убеждение, что при известных обстоятельствах Лондон мог бы отказаться от выполнения своих обязательств по отношению к Польше.

5 мая в сейме выступил Бек. Это был ответ на речь Гитлера. Глава польского МИД твердо заявил, что его страна не нарушала условий соглашения с Германией, потому что оно не содержало ограничений относительно договоров с третьими странами. Особое внимание Бек уделил другой спорной проблеме: «Свободный город Данциг не был выдуман Версальским договором. Он существует уже в течение веков. Не только развитие, но самоё существование этого города вытекало из того факта, что он расположен в устье единственной большой польской реки. Этот факт имел решающее значение в прошлом. В настоящее время по этому речному пути и железной дороге осуществляется связь Польши с Балтийским морем. Эта та истина, которую никакая новая формула не может затушевать. Подавляющее большинство населения Данцига в настоящее время — немецкое. Но его существование и его благополучие зависят от экономического потенциала Польши. Мы стояли и стоим решительно за права и интересы нашей морской торговли и нашей морской политики в Данциге».

Бек добавил, что у Варшавы нечем делиться с соседом и ей нечего уступать, он даже отказался использовать термин «коридор», противопоставив ему «Поморское воеводство». По его словам, польское правительство выступало за мир, но не за мир любой ценой. «Цена мира велика, — заявил Бек в конце своего выступления. — Но она ограниченна. Мы здесь, в Польше, не знаем понятия «мир любой ценой». Единственное, что в жизни отдельного человека, государства и народа неизмеримо по цене: честь». Речь прерывали рукоплескания и вслед за ней последовали бурные аплодисменты и крики «Нам не нужен мир!». В духе этой речи был выдержан и официальный ответ Польши, который последовал вечером 5 мая.

Итак, на предложения Гитлера Варшава ответила отказом, вскоре после этого в Данциге начались столкновения. В городе увеличивалось количество вооруженных штурмовиков, которые начали провоцировать столкновения с представителями польских властей. Активисты объединения начали получать поддержку из Берлина. В город стали приезжать многочисленные национал-социалистически настроенные туристы из Германии, у местных нацистов появилось оружие, появились первые жертвы. В июне в городе было уже около 6 тыс. вооруженных штурмовиков, польские таможенники отчаянно пытались остановить военные грузы.

6 мая Суриц известил Молотова о том, что на Францию в вопросе о форме тройственного соглашения с СССР продолжает оказывать сдерживающее влияние ее британский союзник. Лондон по-прежнему был против широкого формата этого соглашения и хотел добиться того, чтобы «мы своей односторонней гарантией прикрыли ту помощь, которую они уже обещали ряду наших соседей». Это не могло быть принято Москвой, считал полпред в Париже, и поэтому он рекомендовал добиваться соглашения с точно оговоренными обязательствами сторон, так как в любом случае вторжение немцев в Польшу и Румынию не оставит СССР возможности оставаться нейтральными. Это были логичные предложения, но выполнить их оказалось сложнее, чем сформулировать.

6 мая Галифакс встретился с Майским. Глава Форин-офис прежде всего поинтересовался — не означает ли смена главы НКИД перемену во внешнеполитическом курсе СССР. Получив на этот вопрос отрицательный ответ, министр довольно однозначно дал понять Майскому, что позиция его правительства не претерпит изменений — оно предлагает Москве взять на себя односторонние обязательства в отношении Румынии и Польши. Изменения коснутся только одного условия: обстоятельств предоставления военной помощи соседям СССР — Москва получала право оказать эту помощь только вслед за Лондоном и Парижем. Это должно было снять опасения относительно возможного изолированного вовлечения СССР в войну. Советские предложения относительно гарантий прибалтийским государствам по-прежнему отвергались со ссылками на позиции их правительств, а также Варшавы и Бухареста. Лондон, очевидно, продолжал торговаться с Москвой.

8 мая Молотов встретился с британским послом Вилльямом Сидсом и заверил его в том, что внешнеполитический курс СССР после смены главы НКИД останется без изменений. Без изменений остались и основные положения британской стороны — она по-прежнему ссылалась на позицию Польши. В тот же день состоялась встреча Молотова с польским послом в Москве. Наркоминдел передал Гжибовскому предложения СССР и спросил у него, что в них противоречит польским интересам и почему Варшава выступает против них. Посол был уже знаком с этими предложениями и стал долго говорить о том, что Польша находится между великими державами и не хочет соглашения, направленного исключительно против Германии, так как оно может спровоцировать агрессию со стороны Берлина. Поэтому польский дипломат предложил расширить понятие «агрессии против Польши», включив в него и случай нападения со стороны Румынии (!!!). При этом он категорически возражал против аннулирования польско-румынского союза, направленного против СССР или расширения его ответственности в отношении Германии.

Итак, польский посол опять занялся остроумной демагогией — он предлагал рассмотреть возможность нападения Румынии на Польшу по требованию Германии, но отказывался рассматривать возможность пересмотра антисоветского договора с ней, так как считал это внешним давлением, недопустимым для независимого государства. Вряд ли это могло настроить в пользу доверия обозначенной позиции Варшавы. Между тем германский посол в Турции Франц фон Папен в начале мая начал зондировать возможность улучшения германо-советских отношений. 5 мая 1939 года на встрече с советским полпредом А.В. Терентьевым он заявил об отсутствии неразрешимых противоречий между СССР и Германией. 8 мая Папен вновь намекнул на возможность сотрудничества между двумя странами, интересы которых, по его словам, не пересекались нигде. Папен заверял: Берлин был заинтересован в исправлении несправедливых для Германии условий Версаля и после выполнения этой задачи он не будет иметь никаких планов территориальных изменений. Германский посол предложил советскому коллеге для начала установить хорошие отношения между двумя представительствами в Турции.

Было ясно — германские дипломаты ведут зондаж на предмет возможного сближения двух стран. Глава НКИД инструктировал Терентьева вести себя с Папеном также, как и с французским представителем в Анкаре. Советская разведка сообщала о настроениях в Берлине — там планировали начать военные действия в Польше в июле или августе и решить эту проблему за 8-14 дней. 10 мая советская сторона сделала свои предложения Великобритании. Они были уже знакомы англо-французской стороне — это было признание необходимости общей гарантии против агрессии Польше, Румынии, прибалтийским республикам, Греции, Турции, общая выработка условий оказания помощи и т.п. Париж и Лондон должны были «добиваться изменения польско-румынского договора» в направлении, которого добивалась советская дипломатия. Великобритания по-прежнему продолжала уклоняться от четко сформулированных обязательств.

В тот же день, 10 мая, позиция советской стороны была изложена публично в заявлении ТАСС. Москва была недовольна отсутствием равноценных обязательств, которые содержались в британском проекте, и её не устраивало положение, при котором она должна была оказать помощь союзникам в случае нападения на Польшу и Румынию, но ничего не говорилось об обязательствах англичан и французов в том случае, если СССР будет вовлечен в войну первым в силу своих обязательств, которые предлагались англо-французским проектом. 11 мая «Известия» посвятили международному положению передовицу. Международное положение быстро меняется, говорилось в ней, и эти перемены требуют быстрой реакции. Москва вновь недвусмысленно заявила — предложения Парижа и Лондона не устраивают её: «Не имея пакта взаимопомощи ни с Англией, ни с Францией, ни с Польшей, СССР [ими] обязывается оказать помощь всем этим трем государствам, не получая от них никакой помощи, при чем в случае агрессии, направленной прямо против СССР, последний вынужден обходиться своими собственными силами. Получается опять же неравное положение для СССР. В своем выступлении 10 мая великобританский премьер Чемберлен говорил о сотрудничестве, о союзе с СССР. Но сотрудничество предполагает взаимность, как свою естественную основу. Там, где нет взаимности, нет возможности наладить настоящее сотрудничество».

Схожую с англо-французами линию поведения избрала и Польша. 11 мая Молотов встретился с Гжибовским. Тот познакомил наркома с очередной инструкцией из Варшавы. Польша не могла оказать помощь СССР, а потому не могла и принять её, а договор может быть заключен только на основе взаимности. Против англо-франко-советского договора Бек ничего не имел, так как этот вопрос касался только самих этих государств. На попытку Молотова уточнить позицию Варшавы Гжибовский ответил снова перечитав инструкцию. Таким был стиль польской дипломатии. Посол явно упивался столь оригинальным стилем поведения. Впрочем, Гжибовский под конец беседы соизволил намекнуть на возможность перемен в политике его страны. «Вся беседа, — подводил итоги нарком, — свидетельствовала о том, что Польша не хочет связывать себя какими-либо соглашениями с СССР или согласием на участие СССР в гарантировании Польши, но не исключает последнего на будущее». Могло ли все это способствовать доверию Москвы польской политике и польским политикам, которые еще недавно городились тем, что прикрывали тылы Гитлера? Сомнительно.

С другой стороны, немцы явно продолжали предлагать сотрудничество и понижение напряженности в отношениях. 17 мая Астахов встретился в Берлине со Шнурре. Разговор начался с обсуждения преобразования торгпредства в Праге в филиал торгпредства в Берлине и сохранения за филиалом права экстерриториальности. Шнурре положительно отреагировал на эту новость и долго говорил о необходимости улучшения советско-германских отношений, а также сообщил о планируемой им поездке в Москву, в ходе которой он хотел бы встретиться с Микояном. Тот явно не забыл, что такое предложение уже делалось и было сорвано германской стороной. Приезд Шнурре был признан в Москве нецелесообразным, пока под экономические переговоры Советского Союза с Германией не будет подведена «соответствующая политическая база». На вопрос посла, что следует подразумевать под этой базой, последовал ответ — «об этом надо подумать и нам, и германскому правительству». Не была удовлетворена и просьба германского посла графа Шуленбурга о высылке в Германию 300-400 германских подданных, находившихся под арестом в СССР. После беседы с Молотовым германский посол отправился к его заместителю. «Шуленбург пришел ко мне растерянный и смущенный», — отметил Потемкин. Его гость достаточно точно описал результат своей предыдущей беседы: «В сущности приезд Шнурре отклонен Советским правительством».

Москва явно склонялась в сторону возможного соглашения с Англией и Францией. Но в этих странах идея союза с большевиками не была популярной. Первый лорд Адмиралтейства Джеймс Ричард Стейнхоуп 19 мая 1939 года изложил свои мысли в письме к Галифаксу. Стейнхоуп считал, что самой большой опасностью для Великобритании станет германо-советское сближение, но при этом он выступал и против соглашения с Москвой. В политическом руководстве королевства сторонники соглашения с Советской Россией насчитывались единицами. В Форин-офис таким человеком прежде всего был Ванситарт. Он был против затягивания переговоров с Москвой, так как опасался, что растущая изоляция СССР после Мюнхена неизбежно приведет его к сближению с Берлином. В середине мая Ванситарту удалось убедить Галифакса в необходимости действовать и тот дал разрешение начать неформальные консультации с Майским. 24 мая Кабинет одобрил начало переговоров с Советским Союзом. Договор, и притом быстро заключенный, с СССР был совершенно необходим для Лондона, раз тот принял решение о гарантиях.

Майский отметил в своем дневнике 18 мая: «Ибо без нас эти обязательства нереализуемы. Что реального, в самом деле, может сделать Англия (или даже Англия и Франция вместе взятые) для Польши и Румынии в случае нападения на них Германии? Очень мало. Пока британская блокада против Германии станет для последней серьезной угрозой, Польша и Румыния перестанут существовать. Таким образом, английские гарантии на Востоке без соглашения с нами неизбежно должны означать военное поражение для Англии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это в случае, если Англия оказывается верной своему слову. А если бы Англия вздумала своему слову изменить и под тем или иным предлогом уклониться от помощи Польше и Румынии, она подписала бы свой смертный приговор как великая держава. Не только катастрофически пал бы ее мировой кредит — политический и экономический, — но и быстрыми шагами пошел бы развал ее собственной империи. Все эти соображения — внутренние, имперские, международные, — несомненно, гнездятся сейчас в головах Чемберлена и его министров. Они особенно беспокоят их в данный момент, т. к. 19 мая в палате назначены дебаты по иностранной политике, в которых примут участие Черчилль, Иден, Ллойд-Джордж и «другие звезды» и которые в основном сведутся к вопросу, почему до сих пор не заключен пакт с СССР. А вместе с тем премьер психологически все еще не может переварить такого пакта, ибо он раз и навсегда отбросил бы его в антигерманский лагерь и поставил бы крест над всякими проектами возрождения “appeasement!”».

Прогнозы Майского блестяще оправдались на следующий день. 19 мая 1939 года, выступая в Палате общин, Чемберлен оценил состояние отношений с СССР следующим образом: «Я не могу не чувствовать, что существует какая-то завеса, какая-то стена между двумя правительствами, которую чрезвычайно сложно пробить». На слушаниях по вопросу о внешней политике одним из самых авторитетных критиков правительства стал Дэвид Ллойд-Джордж. По мнению ветерана британской политики, наступил момент принятия решения, не менее судьбоносный, чем в 1914 году. Он заявил — диктаторам нужны быстрые победы, а не длительные войны, и без помощи России невозможно обеспечить защиту Польши и Румынии, и, следовательно, требовалось кардинальное изменение внешней политики. Но пока его необходимость еще только обсуждалась, Берлин и Рим активно действовали. 22 мая был заключен союзный германо-итальянский договор.

Через восемь дней Муссолини дал ему однозначное объяснение: готовится война между плутократическими, эгоистическими и консервативными нациями с одной стороны и густонаселенными и бедными — с другой. Италии был необходим значительный подготовительный период, и ранее 1942 года, а возможно и 1943 года она не будет готова к выступлению, и только тогда оно может обещать успех. Итальянская дипломатия и пресса после этого последовательно придерживались, по словам советского представителя в Риме, «выжидательного затишья». Страна нуждалась в передышке, чтобы освоить захваченное. Дуче известил своего германского коллегу о своей оценки возможностей Италии. 30 мая 1939 года был составлен меморандум, который 3 июня вручил Гитлеру личный посланник дуче генерал граф Уго Кавальеро.

Впрочем, Италия не была решающим центром, в котором принимались решения о будущей войне. О последующих своих внешнеполитических действиях немцы итальянцев в известность не ставили. Впрочем, и японцев тоже. Опасность войны нарастала, что, казалось бы, должно было бы ускорить вопрос о проведении англо-франко-советских переговоров о союзе. 24 мая правительство Чемберлена уступило настоятельным уговорам Ванситарта и одобрило начало переговоров с СССР. Но английская и французская дипломатия продолжали надоевшую уже игру: сначала необходимо заключить политический пакт, а с военной конвенцией не стоит спешить и т.п. Позиция Москвы была изложена с самого начала ясно и публично. Между тем угроза войны для СССР вновь становилась весьма реальной.