Мюнхенский сговор 1938 года

28 сентября Гитлер непрерывно принимал послов Франции, Италии и Англии. Первым явился Андре Франсуа-Понсэ. Он пришёл с предложением обсудить мирный выход из кризиса и даже принёс карту с указанием графика возможной эвакуации Судет. Вторым был Бернардо Аттолико, который сообщил о переданной Лондоном в Рим новости о готовности принять посредничество Италии. Третьим был Гендерсон — он также говорил о возможности для Германии получить желаемый результат без войны. Гитлер ответил, что остановил мобилизацию на 24 часа, идя навстречу пожеланиям «своего великого итальянского союзника». После этого состоялся телефонный разговор между двумя диктаторами. Решение было принято. В тот же день Гитлер пригласил Муссолини, Даладье и Чемберлена на переговоры в Мюнхен.

В Лондон приглашение пришло во время выступления премьера в палате общин. Чемберлен последовательно излагал политику Великобритании в Судетском вопросе. Речь завершилась упоминанием о том, что герр Гитлер согласился после встречи с Чемберленом отложить мобилизацию. После этого и прозвучали слова:

«У меня есть еще, что сказать Палате. Я сейчас был информирован, что герр Гитлер приглашает меня встретиться с ним в Мюнхене завтра. Он также пригласил синьора Муссолини и г-на Даладье. Синьор Муссолини принял приглашение и я не сомневаюсь, что г-н Даладье тоже примет его. Мне незачем говорить, каким будет мой ответ».

В британском парламенте известие об этом вызвало бурю восторга. Оно было поддержано не только консерваторами, но и либералами, и лейбористами. Перед выступлением премьер-министра атмосфера в Палате Общин была весьма напряженной. На заседание явились все депутаты, ложи прессы были переполнены, как и небольшая ложа для членов Палаты Лордов. Все ждали и боялись неизбежного, как казалось многим, объявления войны.

После речи Чемберлена все изменилось. Депутаты кричали, бросали в воздух свернутые в шар бумажные листы, плакали от счастья. Протестовал только единственный член Палаты общин от коммунистической партии — Вилльям Галлахер. Он был вынужден буквально кричать под свист и улюлюканье сторонников соглашения с Гитлером.

«Каким бы не был исход, правительство ответит за эту политику, — заявил он. — Я не буду участвовать в том, что здесь происходит. Здесь, на другой стороне палаты, так же много фашистов, как в Германии. Я протестую против расчленения Чехословакии».

Даладье перед отъездом в Мюнхен потребовал, чтобы генерал Гамелен подготовил ему письменный доклад относительно Чехословакии. Тот написал, что уступки в Судетенланде не поставят под угрозу оборону Франции, если в руках чехов останутся укрепления и основные коммуникации. Под предлогом того, что конференция носит чисто гражданский характер, премьер не включил генерала в состав делегации. Со своей стороны, Гитлер вызвал в Мюнхен Кейтеля. Мюнхенская конференция начала работу 29 сентября в 12:45. В ней приняли участие Франция, Италия, Англия и Германия. По мнению Муссолини, судетонемецкая проблема была запалом под пороховым погребом, и все, что нужно было сделать европейской дипломатии, — снять угрозу взрыва. В день начала работы Галифакс встретился с Майским и объяснил ему, что конференция направлена исключительно на спасение мира и только поэтому британское правительство отказалось от идеи приглашения Москвы. Министр заверял полпреда — Чемберлен хотел добиться и участия представителей Чехословакии. Как известно, этого не произошло. Всё ограничилось телефонным звонком посланника Великобритании в МИД ЧСР. Ньютон передал заверения Чемберлена, что «он будет постоянно иметь в виду интересы Чехословакии».

На самом деле союзники Чехословакии, если и имели в виду её интересы, то формулировали их весьма необычным способом. Вылетевший в Мюнхен чехословацкий посланник попытался встретиться с Чемберленом и Даладье. Из этого ничего не вышло. Чехословацкую делегацию встретили на мюнхенском аэродроме как «лиц, подозрительных с точки зрения полиции». В отель их отвезли на полицейском автомобиле в сопровождении сотрудников гестапо. Конференция была в разгаре, но чехословаков поначалу даже не информировали о ходе переговоров. Особенных противоречий между участниками конференции не было, если не считать того, что Чемберлен попытался поднять вопрос о компенсации Праге стоимости оставляемых в Судетах общественных зданий, а также того, как поступать с домашним скотом. Гитлер прервал эти попытки, сказав, что не намерен тратить время на банальности. Даже предварительное согласие Чехословакии на выработанные конференцией условия англичане и французы не считали необходимым.

При начале дискуссий Даладье попытался высказать особую позицию, но после короткой беседы с Герингом пошёл на уступки. Геринг был доволен своим viz-a-viz: «Даладье как раз тот человек, который мне нравится, он такой эластичный». Возникшее во время дискуссии «…возражение со стороны Чехословакии, что эвакуация может последовать только после того, как будут построены новые укрепления на чешской территории, Даладье также отклонил, сославшись на англо-французские гарантии». На следующий день всё было кончено. Уже в 1:15 чехословацкая делегация была приглашена в апартаменты Чемберлена, где их ждали руководители британской и французской делегаций. Британский премьер заявил, что честно сделал всё возможное для Чехословакии, изменений в соглашении не предполагается, и даже ответа от Праги не требуется.

Протокол был подписан в 2:00 30 сентября. «Переговоры, — отмечал участвовавший в них сотрудник МИД Германии Эрих Кордт, — вылились в форму обсуждения вопроса о зонах, подлежащих эвакуации, и о тех районах, где должен быть [проведен] плебисцит. При этом пользовались картой». Вернувшийся с переговоров граф Чиано был в восторге и с явным удовольствием рассказывал о том, что произошло, советскому дипломату Л.Ю. Гельфанду. Тот передавал разговор следующим образом: «Чиано прямо говорил о полной капитуляции Франции, издевался над её политикой и, рассказывая о Мюнхенской конференции, отмечал, что Даладье сопротивлялся очень слабо, “пытаясь защищать дело, в которое сам явно не верил”. По словам Чиано, Муссолини и Гитлер шутя определили позицию Даладье, как человека “скрывающего союзное отношение Франции с Чехословакией”».

В результате в Мюнхене было принято решение, которое должно было удовлетворить Гитлера. Оно было основано на программе годесбергского ультиматума. Судетская область должна была быть передана Берлину в пять этапов с 1 до 10 октября. В течение 4 недель все судетские немцы, находящиеся на военной или полицейской службе, должны были в случае своего желания получить право прокинуть службу. Кроме того, были признаны права Польши и Венгрии на территориальное урегулирование с Чехословакией. После решения этого вопроса державы должны были гарантировать новые границы ЧСР, но эти гарантии так и не были зафиксированы соглашением. Зато 30 сентября было подписано англо-германское соглашение о ненападении и консультациях. В тот же день Гитлером и Чемберленом была подписана англо-германская декларация, в которой говорилось: «Мы рассматриваем подписанное вчера вечером соглашение и германо-английское морское соглашение как символ желания наших обоих народов никогда более не вести войну друг против друга. Мы полны решимости рассматривать и другие вопросы, касающиеся наших обеих стран, при помощи консультаций и стремиться в дальнейшем устранять какие бы то ни было поводы к разногласиям, чтобы таким образом содействовать обеспечению мира в Европе». По просьбе Гитлера интересы венгерского и польского меньшинства на конференции представлял Муссолини. В результате было принято решение урегулировать эти проблемы в течение трёх месяцев, что было оформлено дополнительной декларацией. Через полтора года после этих событий, в январе 1940 г., Галифакс заявлял, что главной целью Британии является защита свободы и независимости не только Британии и Содружества, но и всех европейских стран. А в сентябре 1938 года об этом и речи не было.

Чемберлен после переговоров, по собственному признанию, чувствовал себя «приятно уставшим».

«Мюнхенское урегулирование, — заявил в марте 1940 г. Галифакс, — дало Германии все, что она непосредственно требовала. При подготовке соглашения каждый спорный пункт был решен в пользу Германии. Тем не менее сразу же стало ясно, что герр Гитлер глубоко разочарован».

А вот премьеры Англии и Франции, судя по всему, были весьма довольны. Представители Града не участвовали в переговорах, где решалась судьба их страны. 29 сентября чехословацкую делегацию в составе посланника в Германии и представителя МИД — это были Гумберт Масарик и Войтех Мастный — пригласили Чемберлен и Даладье. Они и поставили в известность чехословацких дипломатов о решениях конференции. На попытки протестовать был дан исчерпывающий ответ — делегация должна или принять решения, или «вам придётся улаживать свои дела с немцами в полном одиночестве». Чехословацкие представители попытались обратиться к британскому премьеру, но, как отметил Масарик: «Г-н Чемберлен постоянно зевал, не делая никаких попыток скрыть свои зевки».

Чехам не оставалось ничего, как принять решение конференции. 30 сентября в 12:30 Крофта принял французского, английского и итальянского посланников, прибывших для того, чтобы получить ответ правительства Чехословакии. Министр заявил:

«От имени президента республики и от имени правительства я заявляю, что мы подчиняемся решениям, принятым в Мюнхене без нас и против нас».

Французский посланник передал «глубокие сожаления» Даладье; британский заявил — Чемберлен сделал, что мог; итальянский молчал. Крофта закончил встречу словами:

«Я не хочу критиковать, но для нас это катастрофа, которую мы не заслужили. Мы подчиняемся и будем стараться обеспечить своему народу спокойную жизнь. Не знаю, получат ли наши страны пользу от этого решения, принятого в Мюнхене, но мы, во всяком случае, не последние. После нас та же участь постигнет многих».

В конце сентября и в Москве начали думать о возможных последствиях явной внешнеполитической изоляции.

«Понятно, что Советское правительство колебалось и колеблется вступить в конфликт без западных держав, — сообщал 29 сентября в Прагу чехословацкий посланник из Москвы, — чего мы от него никогда и не требовали. Здесь имеются серьёзные опасения, что при одностороннем вмешательства Советов из чехословацкого вопроса возникла бы такая же проблема, как в Испании, со всеми страшными политическими последствиями для всей Европы и в особенности для Чехословакии».

30 сентября 1938 года президент Бенеш выступил на экстренном заседании правительства. Он поддержал уступки требованиям конференции. Поддержка СССР, по его словам, только ухудшила бы положение — в таком случае возникнет альянс Германии, Польши, Венгрии и Румынии, «наступит война всех против России, и Англия выступит против нас». Поведение Румынии не исключало её присоединения к германскому союзу. К концу сентября максимумом уступок, которые иногда допускал Бухарест, был пропуск советских самолётов через своё воздушное пространство в случае военных действий между ЧСР и Германией.

Власти Праги находились в явной прострации и, по-видимому, отчаянно искали возможность возложить на кого-то ответственность за принимаемые ими решения. Принять помощь Москвы они не могли: самая сильная из правительственных партий — аграрная — была категорически против этого. Аграрии угрожали оказать сопротивление. И президент, и правительство, и парламентарии, казалось, забыли о Конституции республики, которая объявляла её территорию неделимой, изменения должны были проводиться «конституционным законом» (Глава 1, пар. 3, ст. 1). В последний момент Бенеш обратился к Москве с весьма оригинальным запросом. Ссылаясь на то, что предсказать решение парламента и позицию политических партий невозможно (как будто от них что-либо зависело!), — он хотел «знать отношение СССР к этим обеим возможностям, т.е. дальнейшей борьбе или капитуляции». В 17:30 в НКИД пришла соответствующая телеграмма полпреда в Праге, но в тот же день в 17:45 С.С. Александровский послал вторую телеграмму: «Бенеш больше не настаивает на ответе на свой последний вопрос потому, что правительство уже вынесло решение принять все условия. Занятие Судетской области германскими войсками начнется завтра утром».

«Чехословакия, — отмечал автор журнала «Коммунистический Интернационал», — последний оплот мира в Средней Европе, пала жертвой беспримерно заговора против свободы и мира народов между Гитлером и Чемберленом. Французское правительство поддержало этот заговор, отдав своего самого верного союзника на растерзание фашистского агрессора».

Это была огромная победа Гитлера. Естественно, что восторг масс в Германии был сильным. Открытую машину Чемберлена в Мюнхене встречали и провожали бурные овации.

«Осенью 1938 г. немецкий народ, несомненно, с удовлетворением встретил мирное разрешение судетской проблемы на совещании в Мюнхене, — вспоминал после войны генерал от инфантерии Курт Типпельскирх. — Чемберлен, проезжавший после окончания совещания по улицам города, видел повсюду ликующих, охваченных восторгом людей. Немецкий народ не хотел войны. У него было одно пламенное желание — жить в мире со всеми европейскими народами, но в то же время быть сильным и пользоваться уважением».

После войны писать о миролюбии представителю страны-агрессора естественно, но даже и тут не совсем ясно, хотели немцы жить в мире с теми народами, которые они не считали европейскими. Но, в любом случае, одно утверждение генерала не подлежит сомнению: авторитет Гитлера после этого резко подскочил вверх.

При посадке на аэродром Хестоне, видя сверху собравшуюся толпу, Чемберлен испугался, подумав, что это демонстрация протеста. Опасения были напрасны. Мир в Европе был обеспечен для целого поколения. Так говорил Чемберлен, потрясая на летном поле листом бумаги с текстом соглашения. По язвительному замечанию современника, премьер с бумажкой в руках выглядел «как счастливый охотник за автографами». Но его возвращение домой было триумфальным. Даунинг-стрит, по которой следовал автомобиль главы правительства, утопал в цветах. Приехав в Букингемский дворец, премьер вышел на балкон вместе с королем приветствовать собравшихся людей. После этого он уехал в резиденцию премьер-министра, где вечером снова обратился к приветствовавшим его лондонцам: «Вот уже второй раз в нашей истории из Германии на Даунинг-стрит вернулся почетный мир. Я верю, что этот мир продлится в течение всей нашей жизни». Похоже, в Лондоне был только один недовольный — чехословацкий посланник Ян Масарик. Утром 30 сентября он встретился с Майским и в слезах бросился обнимать его, повторяя: «Они продали меня в рабство немцам, как когда-то негров продавали в рабство в Америке».

В Париже радовались не меньше, чем в Лондоне. По распоряжению Боннэ горожан известили о триумфальном возвращении Даладье.

«Тридцатого сентября, — вспоминал Эренбург, — объявили о Мюнхенском соглашении. Зажглись фонари, и средние французы потеряли голову: им казалось, что они одержали победу. На Больших Бульварах в туманный вечер толпа ликовала; противно было смотреть. Люди поздравляли друг друга».

Когда самолёт с французским премьером приблизился к аэродрому Ле-Бурже, Даладье, увидев толпу, попросил лётчика сделать несколько кругов над полем, чтобы подготовить речь. Он был уверен, что тысячи парижан пришли освистать его, и ошибся. Премьера встречали овациями и криками восторга: «Да здравствует Даладье! Да здравствует мир!» Сотни тысяч человек выстроились живым рукоплещущим коридором от аэродрома Бурже до города и по его улицам. На Елисейских полях в его машину летели розы. Боннэ хотел, чтобы церкви приветствовали триумфатора колокольным звоном, но архиепископ Парижа кардинал Вердье (он симпатизировал Чехословакии) категорически отказался выполнить эту просьбу. «Новый Седан» — назвал Эренбург свою статью в «Известиях» о празднике во французской столице. Германия одержала победу. Газета социалистов вышла с радостным заголовком – «Международная разрядка. Мюнхенское соглашение принято Чехословакией». В редакторской статье Блюм писал: «Жизнь вошла в нормальную колею. Можно снова взяться за работу и спокойно спать, можно радоваться красоте осеннего солнца». Уже после войны Блюм отметил, что главным вопросом в это время было, захочет ли Гитлер добавить к ней и войну.

Огромные радостные толпы приветствовали Муссолини на Виа Национале в Риме. С балкона Палаццо Венеция тот обратился к римлянам с речью, сообщив им, что в Мюнхене был достигнут «справедливый мир». Советские дипломаты были пессимистичны в прогнозах и анализе.

«Лига наций и коллективная безопасность мертвы, — сообщал Майский в Москву 2 октября. — В международных отношениях наступает эпоха жесточайшего разгула грубой силы и политики бронированного кулака».

Эта эпоха приходила под аплодисменты. Фон Вайцзекер вспоминал после войны о том, что весь мир аплодировал Мюнхену. Исключением были чехи и Советский Союз. Современник этих событий был прав, когда утверждал, что к существующим традиционным барьерам между Великобританией и СССР добавился ещё один. Москве будущее было ясно — передовица «Известий» 2 октября говорила о том, что Гитлер стремится не к решению национального вопроса, а к уничтожению Чехословакии руками поляков и венгров извне и словаков внутри страны.

3 октября палата общин практически немедленно проголосовала за договор, хотя и не единогласно — 366 голосами против 144. В этот день в парламенте выступал Галифакс. Министр иностранных дел не мог нахвалиться премьером: «Его храбрость в принятии рискованных политических решений, его самообладание и вера в нежелании признать провал, его находчивость в изыскании способа вырвать успех, когда кажется, что все пропало — это то, что понял весь мир». Чемберлен и Галифакс были едины в оценке достигнутого. Поддержал договор в палате и Хор. Объективности ради следует отметить, что радость в Англии была не всеобщей. Первый лорд Адмиралтейства Дафф Купер в знак протеста подал в отставку. В течение нескольких дней октября он получил 4 тыс. писем, 90% авторов которых одобряло его поступок. Купер объяснил свое решение просто: «Я по-прежнему могу смотреть людям в глаза». Черчилль назвал случившееся «тотальным и абсолютным поражением». Но эти голоса не определяли положение дел. 1 октября Леон Блюм отреагировал на случившееся в своей газете: «Я испытываю двойственное чувство трусливого облегчения и стыда».

Во Франции явно превалировало чувство облегчения. 4 октября Даладье выступал в палате депутатов с речью о Мюнхене. Смысл её сводился к словам:

«Мы должны были смотреть в лицо реалиям. Мы были поставлены перед следующей дилеммой. Или сказать «нет» судетским требованиям — и, следовательно, вдохновить непримиримость чехословацкого правительства и агрессию немецкого правительства, спровоцировать вооруженный конфликт, который будет иметь немедленным следствием полное разрушение Чехословакии; или попытаться найти компромисс на переговорах. Если бы мы выбрали первое решение, кто осмелился бы утверждать, что единство Чехословакии сохранилось бы после ужасной войны, даже после ужасной войны, в которую вступит коалиция, пусть даже победоносной войны? Мы выбрали мир».

В конце концов, как утверждал премьер, всё было не так уж и плохо:

«Конечно, Мюнхенское соглашение сокращает территорию Чехословакии. Но Чехословакия может продолжить свою свободную жизнь и мы сделаем всё возможное, чтобы помочь ей. Немного государств в истории приняли столь болезненные жертвы для дела мира. Чехи и словаки — храбрые народы. Мы знаем, что они сражались бы за единство своей страны и, проиграв, погибли бы с честью в отчаянном сопротивлении. Но их политические лидеры — президент Бенеш, г-н Годжа и генерал Сыровы — поднялись до самого высокого уровня ответственности перед своей страной и прежде всего — перед человечеством».

Даладье еще много витийствовал о единстве сердец и умов, которое обеспечивает мир, моральном преображении Франции и т.п. В целом все это было не зря. В парламенте Франции договор прошёл 535 голосами «за» при 75 «против», из которых 73 дали коммунисты и по 1 голосу — социалист и правый.

Мюнхенское соглашение вызвало восторг у президента США. Он заявил, что со временем благодарная Англия воздвигнет Чемберлену памятник и направил ему краткую телеграмму: «Good man!» «Какие еще два слова, — вспоминал чуть позже ближайший сотрудник премьера, — могли лучше показать его полное одобрение усилий Чемберлена». Американское общество в целом разделяло эту восторженную позицию. В это время оно испытывало «чувство всеобщего облегчения». «Похмелье здесь, — сообщал 30 сентября в Москву советский поверенный в делах в Вашингтоне, — по-видимому, наступит скоро, особенно в связи с германской активностью в Южной Америке (имеется ввиду рост экономического проникновения Германии в страны Латинской Америки — А.О.). Во всех передовых кругах возмущение огромное и будет расти». Уже 11 октября 1938 года Рузвельт увеличил ассигнования на оборону страны на 300 млн. долларов. Впрочем, все это пока не имело значения. Позицию СССР также никто не принимал в расчет. Ни в Северной Америке, ни в Европе.

«Это пренебрежение, — вспоминал Лиддл Харт, — год спустя имело фатальные последствия».

После войны Бенеш был уже более самокритичен и, представляется, более искренен: «Лучше всего в таких обстоятельствах сжать зубы, принести жертвы и ждать». Сжал зубы он сам, жертвами стали другие, а ждать Бенеш предпочел в эмиграции. 1 октября 1938 года Геринг потребовал его отставки. 5 октября президент заявил о своем уходе и отправился в свой дом в Южной Чехии. 22 октября Бенеш счел за благо отправиться в Великобританию. В Прагу он вернулся уже после освобождения Чехословакии Красной армией в 1945 году. Что касается Сыровы, то генерал забыл про свои обещания сражаться в любом случае и отдал приказ войскам не сопротивляться входящим в Чехословакию подразделениям германской, польской и венгерской армий. К этому времени Прага призвала 75% обученного резерва, в армии числилось 1,5 млн чел. Впрочем, это уже не имело значения — о вооруженной борьбе в руководстве страны никто не думал. Армию пришлось демобилизовать, и сделать это, несмотря на повышенную нервозность масс, удалось без инцидентов.

Для вторжения в Германии была подготовлена недавно созданная 7-я воздушная дивизия, она не была ещё полностью подготовлена к действиям, но шла впереди и это была первая массовая высадка немецких парашютистов, которые не встретили никакого сопротивления. Немецкая армия входила в Судеты под аплодисменты местного населения. Судетяки рыдали от счастья, забрасывая технику освободителей цветами. Это была «цветочная война» - Blümen Kriege – так назвал все происходящее Геббельс. В Судетах было создано Гауляйтерство Судетенланд с центром в городе Рейхенберг. 9 октября руководители коммунистических партий выступили с осуждением мюнхенской сделки, справедливо назвав её продолжением «позорной политики», которую французское и английское правительства уже проявили в Абиссинии, Испании, Австрии, Рейнланде. Их призывы к единству прозвучали гласом вопиющего в пустыне.