1880-1890. Накануне дипломатической революции

8 марта 1888 года скончался 91-летний император Вильгельм I, его сын 57-летний Фридрих-Вильгельм был неизлечимо болен. Под именем Фридриха III он правил Германией 99 дней, с 9 марта по 15 июня 1888 г. Впрочем, это было формальное правление. Большую часть времени он находился в Сан-Ремо. То, что наследный принц болен раком, не составляло секрета ни для кого, хотя официальных заявлений не делалось. На престол вступил 29-летний Вильгельм II. Первым заявлением молодого императора стало обращение к армии. Уже 15 июня он заявил: «Мы принадлежим друг другу – я и армия, — мы рождены друг для друга, и мы будем неизменно держаться вместе, будет ли, по воле Божьей, мир или буря».

Обращение к народу последовало лишь в день похорон Фридриха III – 18 июня. 25 июня в обращении к рейхстагу Вильгельм изложил основы своей внешней политики: «Наши соглашения с Австро-Венгрией и Италией позволяют мне, к моему удовлетворению, старательно поддерживать мою личную дружбу к российскому императору и существующие, в течение ста лет, мирные отношения с соседнею российскою державою, которые согласуются одинаково с моими собственными чувствами и интересами Германии.»

19-24 июля 1888 г. последовал визит кайзера в Россию. 14 июля он, вместе с принцем Генрихом Прусским, отбыл из Киля на яхте «Гогенцоллерн», которую сопровождали 4 броненосца, 4 фрегата, крейсер и авизо. Немецкую эскадру ждала в Кронштадте торжественная встреча, высоких гостей – праздничные приемы, обеды, парады. 12(24) июля эскадра ушла из Кронштадта. «Император Вильгельм, — гласил отчет, — стоя на мостике яхты «Гогенцоллерн», долго посылал прощальные приветствия». 3-10 октября император посетил Австро-Венгрию, 11-19 октября – Италию. Эти поездки, а также сопровождавший Вильгельма министр иностранных дел граф Герберт фон Бисмарк, казалось, свидетельствовали о том, что не следовало ожидать и опасаться изменений в политике Германии. В тронной речи от 22 ноября император заявил, что «не хочет навлечь на Германию бедствия войны, хотя бы и победоносной.»

Тем не менее вскоре выяснилось, что молодой германский император намеревается вести собственную внешнюю политику, не считаясь с «железным канцлером» своего деда. Опасения возможных перемен во внешнеполитическом курсе Берлина стали причиной предупредительного демарша со стороны Александра III. В 1889 г. Петербург посетил Николай Черногорский. 18(30) мая, на празднике л.-гв. Конно-Гренадерского и л.-гв. Уланского Ея Величества полков в Петергофе, русский император в присутствии своего гостя поднял тост: «Пью за здоровье Николая Черногорского - единственного верного и искреннего друга России.» Эффект этого тоста был очень велик. Без преувеличений можно сказать, что его услышали все. На самом деле этот друг искренне любил в России только одно – ее деньги. И он их получал. Получало и его княжество.

В 1889-1890 гг. Черногория сильно пострадала от неурожая. В помощь Русской церковью было собрано 231 073 рублей. В 1890 году в распоряжение митрополита Черногорского было переведено 155 тыс. рублей, а митрополита Сербского, для помощи проживающим в Сербии черногорцам – 40 тыс. рублей. Еще 26 тыс. рублей было переведено для той же цели Славянскому благотворительному обществу. Оставшаяся сумма – 8 768 рублей и поступившие в 1891 году 4 803 рубля были переведены в Черногорию в 1891 году. Это был год неурожая и голода в России. 18(30) мая, в день исторического тоста императора, Великий князь Петр Николаевич был помолвлен с дочерью «искреннего друга» - Милицей. Вместе с сестрой Анастасией она стала мощной опорой интересов отца в русской столице. Впрочем, смысл этой краткой речи не сводился к отношениям Империи с Черногорией. Это была демонстрация самодостаточности России и ее готовности встретить вызов ухудшения отношений с Германией в случае, если таковые последуют.

Вильгельм II не счел необходимым прислушаться к этим словам. В январе 1889 г., на полях донесения Швейница, напротив слов о том, что Гирс убежден, что хорошие отношения между Германией и Россией сохранятся на долгие годы, молодой кайзер отметил: «я нет». В августе 1889 г. он посетил Англию, где принял участие в смотре на Спитхедском рейде. Королева Виктория произвела своего внука в звание адмирала британского флота. В Германии и Англии заговорили о возможности присоединения Лондона к Тройственному союзу. В том же месяце Берлин посетил Франц-Иосиф и Вильгельм II лично заявил ему, что независимо от причины австрийской мобилизации, если таковая последует, она немедленно будет поддержана мобилизацией германской армии. Это было первым подобного рода заявлением, исходившим не от начальника Генерального Штаба. В октябре 1889 г. в Берлин прибыл и русский монарх, его встреча с Вильгельмом прошла довольно холодно - немцев особенно задел тот факт, что тост за здоровье кайзера Александр III произнес по-французски.

В обстановке взаимных упреков и подозрений, обмениваясь колкостями, Россия и Германия приступили к переговорам о продлении «договора о перестраховке». Они вновь были поручены графу П.А. Шувалову. 1(13) марта 1890 г. русскому послу было приказано возобновить вопрос о пролонгации, а 13(25) марта были утверждены секретные инструкции: Александр III предложил срок его действия с трех до пяти лет и согласился отказаться от секретного приложения о Балканах. К этому моменту обстановка в Берлине резко изменилась. 17 марта 1890 г. Бисмарк предупредил Шувалова о предстоящей отставке, которая состоялась на следующий день. Тем не менее, кайзер заявил русского посла, что «договор о перестраховке» будет продлен, и даже предложил перенести переговоры о пролонгации в Петербург, поручив их известному стороннику улучшения русско-германских отношений послу Германии в России генералу фон Швейницу. Эти предложения были поддержаны императором и Гирсом, не ожидавшим особых сложностей. Тем временем в Берлине шли совещания по вопросу о новом курсе внешней политики. Преемник Бисмарка - 59-летний пехотный генерал Георг Лео фон Каприви, бывший корпусной командир и образцовый пример прусского офицера, придя в германский МИД, не знал ни о существовании русско-германского союза, ни о позиции своего предшественника и своего монарха. Шувалов поначалу был весьма рад переменам в Германии и считал, что преемником Бисмарка «будет гораздо легче ладить».

Между тем, противники «русского» договора в Берлине считали, что он может завести германо-австро-венгерские отношения в тупик или даже втянуть Берлин в русско-английский конфликт. Для консультации из Петербурга был вызван Швейниц. «Если бы Бисмарк был по-прежнему во главе, — сказал он, — я бы рекомендовал возобновить договор. При изменившихся обстоятельствах, было бы опасным продолжать настолько двусмысленную политику.» В результате было принято решение отказаться от продолжения договора. Швейниц вернулся в Петербург, но без полномочий на проведение переговоров. 30 марта генерал сообщил Гирсу, что его правительство, по всей видимости, не желает продлить договор. Вильгельм II, надеясь на возможность установления союзных отношений с Лондоном, окончательно отказался от договора с Россией. Русская дипломатия испытала внезапный неприятный шок. Казалось бы, совсем недавно Каприви убеждал Шувалова «передать г. Гирсу его глубочайшее почтение и передать уверения, что он сделает все в интересах поддержания наилучших отношений между Германией и Россией. Говоря о князе Бисмарке, он якобы сравнил своего предшественника с атлетом, держащим на голове и в каждой руке по земному шару, он, Каприви, удовольствуется и тем, если ему удастся удержать в руках хотя бы два из них». Потерянный Каприви «шар» и был Россией. Следует отметить, что генерал жил под дамокловым мечом собственных угроз, в реализацию которых он внес немалый вклад. «Каприви был типичным генштабистом. – Вспоминал Тирипц. – Этот мало кому понятный человек жил и действовал, исходя из мысли, которую он в разговорах со мной часто выражал следующим образом: «Будущей весной у нас будет война на два фронта.» Каждый год он ждал войны следующей весной».

Каприви был не одинок. Таковыми были настроения германских военных. Начальник Большого Генерального штаба Гельмут фон Мольтке также смотрел в будущее без оптимизма. 14 мая 1890 г. он обратился к депутатам рейхстага с призывом поддержать проект усиления мирного состава германской армии:

«Господа, если война, которая уже свыше десяти лет висит над нашими головами, как дамоклов меч, и если эта война, наконец, вспыхнет, то никто не сможет предугадывать ее продолжительность и ее конец. В борьбу друг с другом вступят величайшие европейские державы, вооруженные, как никогда. Ни одна из них не может быть сокрушена в один или два похода так, чтобы она признала себя побежденной, чтобы она была вынуждена заключить мир на суровых условиях, чтобы она не могла воспрянуть и возобновить борьбу. Господа, это, может быть, будет семилетняя, а может и тридцатилетняя война и горе тому, кто воспламенит Европу, кто первый бросит фитиль в пороховую бочку… Господа, мирные заявления обоих наших соседей, на востоке и на западе, — впрочем, неустанно продолжающих развивать свою военную подготовку – и все прочие мирные данные, конечно, представляют большую ценность; но обеспечение своей безопасности мы можем искать только в собственных силах».

Итак, среди соседей Германии, вызывавших опасения «мозга» ее армии, публично были названы Россия и Франция, не связанные еще никакими взаимными обязательствами. В тот же день, 14 мая Вильгельм II, находившийся тогда в Кенигсберге, поднял тост за Восточную Пруссию: «Я желаю, чтобы провинция избегла войны. Но если бы, по воле Провидения, император был вынужден защищать границы, шпага Восточной Пруссии сыграла бы в борьбе с врагом ту же роль, как и в 1870 году.» На этот раз в Петербурге начались серьезные сомнения по поводу желания Германии пролонгировать договор о ненападении. Молчание в ответ на русские предложения и весьма недвусмысленные угрозы со стороны молодого кайзера отнюдь не свидетельствовали о возможности продолжения Берлином старого курса в отношениях с Россией. В 29 мая 1890 г. новый канцлер Германии официально известил Швейница об отказе от пролонгации русско-германского договора. 4 июня Швейниц сообщил об этом Гирсу. Начался период, метко названный одним из исследователей международных отношений, «дипломатической революцией, которая имела место между 1890 и 1906 годами.»

Объявив Бисмарка и Мольтке-старшего всего лишь «инструментами» в руках своего великого деда, кайзер заявил, что будет своим собственным министром иностранных дел и начальником Генерального штаба. Теперь Берлин строил свои расчеты на использовании противоречий в колониях для усиления своих европейских позиций. Благодаря этому лето 1890 г. стало наилучшим периодом в германо-английских отношениях. И Бисмарк, и Каприви не хотели портить отношений с Лондоном из-за Африки, где британцы хотели выстроить коридор Каир-Кейптаун и освободиться от опасности выхода немцев на подступы к долине реки Нил. 1 июля 1890 г. в столице Германии был подписан англо-германский договор о разграничении сфер интересов двух государств в Восточной и Юго-Восточной Африке. Идя на значительные уступки Лондону в Уганде и районе озера Виктория, отказываясь от претензий на Занзибар, Германия получала остров Гельголанд.

Остров некогда принадлежал Дании, но в 1814 г. был занят Великобританией как потенциальная база против будущей континентальной системы, если кто-либо рискнет повторить ее вновь. После того, как опасность восстановления французской империи исчезла, остров утратил всяческое значение для Лондона и он передал Берлину важнейшую военно-морскую позицию в Северном море, значение которой в будущем для создаваемого немецкого флота не поддавалась переоценке. Впрочем, сразу это поняли не все. Официальное заявление британского правительства от 14 июня 1890 г. гласило: «Этот остров был удержан в 1814 году, вероятно вследствие близости его к Ганноверу, который тогда был связан с Англией единством династии. Гельголанд никогда однако не рассматривался британским правительством как имеющий оборонительное или военное значение; не было также попытки или предложения вооружить его в виде крепости. Британское правительство полагает, что этот остров значительно увеличивал бы ответственность страны в военное время, нисколько не способствуя ее безопасности. Поэтому нет основания отказываться от включения его в территориальную сделку, если существуют достаточные мотивы для такого шага. По мнению правительства, расширение британского влияния и господства по восточному берегу Африки, вытекающие из предположенного договора, служит достаточным побудительным мотивом для согласия на присоединение острова Гельголанда к Германской империи.»

Даже сам Альфред Тирпиц не придавал в 1890 г. особого значения этой позиции. «Приобретя этот остров, — вспоминал гросс-адмирал, — Каприви исходил не столько из его военного значения, о котором мы тогда почти не думали, сколько из желания улучшить отношения с Англией. Значительные уступки в Африке, которые он сделал, чтобы улучшить «внешний вид» германского побережья, вызвали тогда в Германии большое недовольство.» Недовольны были даже германские военные моряки, опасавшиеся, что укрепление острова оторвет массу средств от судостроения. Немцы вообще в это время вкладывали массу средств в инфраструктуру своего флота, что принесло им немалые дивиденды. Еще в 1864 г. Солсбери писал о том, что после войны с Данией значимость побережья, принадлежащего германским государствам, весьма существенно изменится в пользу немцев и на Балтике, и в Северном море, что создаст гораздо более выгодные условия для будущего флота объединенной Германии.

На самом деле Берлин приступил к улучшению своих военно-морских позиций даже несколько ранее. В 1853 г. Пруссия купила у Великого герцогства Ольденбург участок величиной в 5 квадратных миль в заливе Яде, где 17 июля 1869 г. началось строительство новой базы Прусского флота - Вильгельмсхафена. В 1887 г. на территориях, отторгнутых в 1864 г. у Дании, началось строительство Кильского канала, законченное 20 июня 1895 г. Если ранее расстояние между Килем и Вильгельмсхафеном равнялось 539 милям, часть из которых пролегала через датские проливы, то теперь этот путь сократился до 80 миль по германской территории. Тыл германских военно-морских сил и их передовые позиции в Атлантике были обеспечены.

Оставалось только создать их. Пока этого не было сделано, Лондон еще не пугала перспектива диалога с Берлином. Вильгельм II был очень доволен приобретением Гельголанда. «Удалось бескровное увеличение территории, — позже вспоминал он, — являющееся первым условием для постройки флота, исполнилось столетнее желание Ганзы и северных немцев. Без шума совершилось событие большого значения.» Министр иностранных дел Великобритании также был удовлетворен получением Занзибара взамен на “абсолютно бесполезный кусок камня”. По сути дела это и было основной задачей, которую ставила перед собой германская дипломатия.

Правительство Солсбери демонстрировало свою готовность к сближению с Германией. Русский посол в Лондоне 1 июля 1890 г. отреагировал на новость о заключенном англо-германском соглашение следующим образом: «Союз с Германией фактически осуществлен.» Это в корне меняло расклад сил на континенте, самые искренние сторонники союза с Германией забили тревогу. В.Н. Ламздорф записал в своем дневнике от 6 июля 1891 г.: «Бесспорно, что материальным (выделено авт. - О.А.) результатом этого положения будет мир, но такой мир, который заключает в себе постоянную угрозу для держав, оставшихся вне союза, и который поэтому не произведет никакого морального (выделено авт. - О.А.) успокоения. Присоединение Англии к этой «лиге мира», в какой бы форме оно не произошло, не подлежит сомнению: настолько центральные державы и главным образом обе немецкие державы заинтересованы в сохранении status quo, настолько же и Англия желает, чтобы нынешнее равновесие сил не было нарушено в бассейне Средиземного моря в пользу Франции».

Англо-германское сближение продолжалось недолго, но достаточно для того, чтобы сделать невозможным возвращение Германии и России к прошлым отношениям.