В сентябре 2023 года многие, особенно в Приднестровье, напряженно следили за развитием событий вокруг Нагорно-Карабахской Республики, или Арцаха, если следовать официальным документам Приднестровской Молдавской Республики о взаимном сотрудничестве с республикой, которая, в рамках решений своего собственного руководства, с 1 января 2024 года должна прекратить своё существование.
Следили с разными чувствами – в Приднестровье в основном с тревогой и безотчетной надеждой: вдруг всё же пронесёт, вдруг Арцах выстоит, ведь не может же Мать – Армения предать своё Сердце… Но не сложилось. Не посчастливилось на этот раз. Не спасло благословение свыше. Да и могло ли?
Действительно, могло ли после тех 44-х дней осенью 2020 года, которые в военном плане предрешили 2023 год, и после тех политических «дней» в Праге и Брюсселе, которые, собственно, и сжали Сердце народа, признав его частью чужой территории? Могло ли слово небесное помочь на земле, когда практически всё было отдано и признано чужим? Теперь всё это не столь принципиально.
Но от этого произошедшее не становится историей – вернее, становится казусом, который кто-то хотел бы использовать как прецедент, кто-то назвать «чем-то другим», кто-то – поводом для активизации различных действий. Вполне логично, что трагедия Арцаха сразу стала предметом для полемических высказываний как в Кишиневе, так и в Тирасполе, причем каждая из сторон постаралась оценить итоги произошедшего через призму своих собственных интересов.
Попытку оценки кавказского опыта – в немного более широком контексте, чем НКР, – намерен предпринять и автор этих строк. Стоит сразу оговориться: в данной работе нет особых претензий на объективность. Так уж сложилось, что автору довелось несколько раз побывать в Арцахе, и это в значительной степени предопределило его точку зрения. Тем не менее, было бы неверным отрицать и игнорировать ту последовательность, скрупулезность и убежденность, с которыми власти Азербайджана шли к реализации своих военных, политических и иных целей – особенно на фоне того, как в Армении погибало высшее руководство государства, кланы доказывали своё превосходство, а в итоге к власти, по известным «демократическим» сценариям, пришли люди, не испытывавшие особого трепета перед Сердцем своего народа. Факт остается фактом: в то время как одни жили мыслью о реванше и шли к нему, другие – занимались чем угодно, кроме укрепления боеспособности, единства и анализа новых реалий, складывавшихся в региональной повестке.
Как уже отмечено, некоторые моменты, в том числе неоднократные визиты в Арцах, многочисленные контакты с высокими представителями НКР и др., дают автору этих строк основания говорить о ситуации не только исходя из умозрительного «мониторинга», но и из знания реалий «на земле». К примеру, для всех, кто видел ситуацию в Арцахе в составе приднестровских делегаций вплоть до 2011 года (по крайней мере, для оценки ситуации в позднейшие периоды собственного эмпирического опыта у нас не хватает), очевидно, что город Шуша в принципе не мог бы быть взят. Если бы не было соответствующей договоренности – но тогда вопрос, откуда такая договоренность взялась. И уж точно путь к Шуше должен был занять гораздо больше пресловутых 44 дней.
Не стоит отождествлять эти мысли с «теорией заговора» или прочей конспирологией. Как представляется, факт вполне очевиден: слишком много было сделано для того, чтобы Азербайджан получил удобные «переговорные» позиции после падения Шуши, и вряд ли кто-то, кроме военно-политического руководства Армении и Арцаха, несет ответственность за это. Просто потому, что в теории никто не должен быть бОльшими армянами, чем сами армяне. Впрочем, об этом далее.
Но в данном случае «конспирология» входит в непосредственное соприкосновение с тем, что обозначено нами как тема этого материала: а в чем же главные уроки для Приднестровья, тем более если речь о расширенном контексте.
Первое. Самые высокие риски далеко не всегда связаны с внешним фактором, какая бы поддержка ему не осуществлялась, на какие бы ресурсы внешний фактор не опирался. В случае с Арцахом (рискнем предположить) исходной предпосылкой стала не столько сила и мощь Азербайджана (которую мы, безусловно, не недооцениваем), а отрыв от реальности тех, кто принимал военные и политические решения в Ереване, кто в итоге выбрал некий «комфорт» (правильнее было бы, наверное, вспомнить известный тезис о позоре и поражении, но мы слишком ценим подвиг народа Арцаха и отделяем его от тех, кто действительно покрыл себя позором). В итоге ключевым фактором для устойчивости государственности, её резистентности становится, прежде всего, качество собственной политической элиты, её адекватность вызовам и угрозам, способность оценить ситуацию и действовать соответственно. Если такая способность есть, то многие риски удается купировать еще на удалении.
Второе. Автор этих строк наблюдал еще и такое явление в НКР, как некая «самоуспокоенность». Дескать, «Лачинского коридора» давно не существует, есть «пояс безопасности», наличествует граница с Ираном, а связи с «материковой» Арменией вообще не подвержены каким-либо угрозам. Находясь неподалеку от той же Шуши, мы не видели признаков укрепрайонов (что, наверное, вполне логично, не всё же гостям показывать, но вот их действительное (здесь и далее курсив наш – В.Я.) отсутствие в период боевых действий должно было бы вызвать как минимум вопросы). Нам рассказывали о том, что через ущелье можно протянуть тросы, и в местных условиях это будет неплохим аналогом ПВО – но в реальности оказалось, что никакие «тросы» не спасают, когда противник идет беспрепятственно по дну ущелья, а вверху оборона рассыпалась (и этот путь проделан фактически от границы с Ираном, что во время наших бесед в НКР вообще казалось немыслимым). И, конечно, практически никто из карабахских собеседников и в мыслях не допускал, что противник дойдет до Шуши без критических потерь, нанесенных вследствие неминуемого вмешательства «материковой» Армении.
Итог – самоуспокоенность, надежда на своевременную помощь даже не «старшего брата», а «Матери – Армении» возобладала. Тем более что Армия обороны НКР всё же не была самодостаточной структурой, чего греха таить, ни по кадровому, ни по техническому потенциалу.
Отсюда – третье, и очень важное. В том числе и в силу того, что очень чувствительное, особенно, наверное, сейчас, для тех десятков тысяч жителей Арцаха, которые покинули свои дома. А в какой степени можно ожидать помощи от «материнского» государства?
Сразу оговоримся: мы хотели бы четко и внятно избежать любых спекуляций по этому вопросу, по крайней мере, в отношении Арцаха. Попытки переложить ответственность, иными словами – «материнские» функции в отношении НКР на Россию нам представляются абсолютно безосновательными. В чем-то это вновь строится на личном опыте: к примеру, пресловутую операцию «Кольцо», проводившуюся против карабахских армян, многие десятилетиями отождествляли не просто с азербайджанскими властями, а и с центральными властями СССР; позднее Россия воспринималась (отчасти не без оснований) как один из союзников Азербайджана в первой Карабахской войне. Так что в самом Арцахе мы не видели сверхзавышенных ожиданий в отношении России – в отличие от того, что связывали с Матерью – Арменией.
В этой же логике важно понимать и то, что, действительно, россияне не должны быть бОльшими армянами, чем сами армяне. Но вот жители Арцаха доказали, что они как раз гораздо бОльшие армяне, чем их «материковые» братья. И не их вина, что «на материке» (и гораздо дальше) предпочли искать кого-то еще, кто будет исполнять священный для всего Айастана долг по защите страны и народа. Арцах, хранивший Сердце народа, наверняка ожидал, что сердцу полагается более надежная защита. И поэтому даже в трагические дни, которые наверняка назовут позднее Арцахским исходом, именно жители НКР показали, что значит быть больше, чем «материковые братья» и громкие голоса зарубежной диаспоры. Которые так и не пришли. Нет, ну частично пришли – на диванах, к примеру, в соцсетях и т.п., где пафосно обличали Москву и прочих «предателей», в то время как Арцах истекал кровью – возможно (лишь допускаем), из-за вот таких адептов «универсальных ценностей», где не оказалось места Сердцу. Естественно, за домашним компьютером или на митинге в Европе безопаснее, а воевать есть кому – тем же россиянам. Как говорится, почему-то в 1941-1945 мы вас не видели, только в 1985, и то за получением юбилейных орденов.
Для Приднестровья вопрос чрезвычайно актуален. Готовы ли жители Республики, заявившей пророссийский вектор, быть бОльшими россиянами, чем сами россияне? По сути, спустя более чем 30 лет после распада СССР, именно так стоит вопрос. Для автора этих строк, участвовавшего в переговорах в том числе на весьма высоком уровне, ответ очевиден: да, приднестровцы доказали, что способны биться за российские интересы гораздо жестче, чем уполномоченные российские представители – кстати, даже тогда, когда сами российские представители выдвигали те или иные инициативы. Достаточно вспомнить некие всё еще не решенные военно-имущественные вопросы, чтобы оценить последовательность и несговорчивость приднестровского руководства в контексте долгосрочных российских интересов. Но и тут не стоит быть чрезмерно самонадеянными: ресурс приднестровской стойкости, приднестровской «пророссийскости плюс» отнюдь не безграничен. Очень не хотелось бы дойти до сопоставления ситуации с тем, когда желание быть услышанным окажется схожим с бессмертной сценой последнего крика гоголевского Остапа: «Чуешь ли ты меня, Батько?». Ответ Тараса, как помнится, напугал польских обывателей, но…
И теперь – четвертое. Многие считают этот фактор «магическим». Речь об общей границе. Это крайне важно, и именно поэтому мы расширили нашу тему до «уроков кавказского», не ограничившись «карабахскими уроками».
Общая граница общей границе – рознь, и грань между «кейсами» пролегает как раз по кавказским горам. В Первую Карабахскую о границе речь в принципе практически не шла. Добровольцы фактически беспрепятственно прибывали в Нагорный Карабах, где участвовали в боевых действиях. Однако затем государственная граница между Арменией и НКР появилась, несмотря на её внешне формальный характер, защищенность от вызовов извне и пр. И эта граница осталась границей в течение Второй Карабахской войны, когда Ереван не стал её нарушать полномасштабным военным вмешательством или хотя бы признанием независимости Арцаха (хотя, возможно, именно ереванское признание могло бы в определенной степени повлиять на ситуацию). После 2020 г. фактор «общей границы» практически утратил значимость.
Иная ситуация сложилась во время агрессии Грузии против Южной Осетии в 2008 году (за неимением достаточного времени мы воздержимся от анализа влияния фактора границы на другие кризисные ситуации, связанные с агрессивными действиями грузинского руководства). В данном случае общая граница стала ключевым ресурсом, позволившим Москве, с одной стороны, не нарушать имевшиеся ранее договоренности с Тбилиси, с другой стороны – оперативно решить вопросы военно-тактического характера, включая защиту миротворцев, мирного населения и т.п. Естественно, если бы эта граница не была общей, то решение этих и последующих задач было бы весьма затруднительным. Кроме того, героизм всех силовиков Южной Осетии, а также подвергшихся агрессии российских миротворцев, не сдавшихся врагу в критический период времени, дал России необходимые опции военного, дипломатического, политического и иного характера.
В Абхазии ситуация оказалась схожей, за исключением «большой крови» 2008 года. Но вряд ли стоит забывать, что более десятилетия после завершения Отечественной войны народа Абхазии (1993) общая граница оставалась одним из главных препятствий для свободного передвижения людей и грузов между Россией и Абхазией, а турецкие сухогрузы встречались в абхазских портах весьма часто.
Приднестровью важно учитывать оба «кейса» (в данном конкретном случае мы не разделяем трансграничное сотрудничество между Россией и Абхазией / Южной Осетией). С одной стороны, общая граница – это здОрово, и, как нередко упоминали российские чиновники в неофициальных беседах, «будь у нас хоть метр общей границы, то…». С другой стороны – это не панацея, особенно если у внешних игроков может быть иное видение или иные планы в отношении региональных процессов. Более того, «общая граница» (как и её отсутствие) всё равно предполагает определенную стойкость, резистентность, готовность выдержать как минимум первый удар – тогда только, возможно, включатся иные механизмы и форматы реагирования.
Вслед за упомянутым – пятое. Было бы неверным пройти мимо фактора российских миротворцев, тем более что западники (впрочем, как и слишком многие в Ереване) говорят об их неэффективности, о том, что они «предали армян Карабаха».
Хотелось бы начать с того, что автору этих строк, имеющему юридическое образование, хотелось бы видеть мандат миротворцев России в НКР. Это ни в коем случае не упрек какой-либо стороне, участвовавшей в процессе, – просто интересно. Скорее всего, это так и останется невозможным: по имеющейся информации, российские миротворцы вошли в регион, когда надо было кого-то срочно спасать, но формального утверждения собственного статуса так и не дождались.
Это в корне отличает миротворческую миссию России в НКР от других «кейсов» на постсоветском пространстве. К примеру, к моменту ввода миротворческого контингента в Приднестровье основополагающие процедурные документы (помимо базового Соглашения) уже были утверждены. Достаточно детально статус миротворцев оговаривался в канун их ввода в зоны грузино-абхазского и грузино-юго-осетинского конфликтов. В немалой степени внятность и правовая обоснованность статуса миротворцев в Южной Осетии позволила России жестко и адекватно отреагировать на агрессию против миротворцев.
Вновь заметим, что в НКР статус миротворцев России основывался, на одном пункте Трехстороннего заявления Президентов России, Азербайджана и Премьер-министра Армении от 10.11.2020. По различным причинам не было принято каких-либо конкретизирующих актов, что не позволило российским миротворцам быть активнее в своей деятельности. Неопределенность статуса российских миротворцев не позволила им, как ожидали в тех или иных государствах, действовать резко, решительно и оперативно (исходя из личного опыта укажем, что российская бюрократия не готова к вызовам «резкости» и «решительности», но если постоянно находиться рядом и подсказывать российским чиновникам верный трек – это может оказаться вполне взаимовыгодным и для Москвы, и для заинтересованной стороны; по-видимому, такого «настроя» помочь российским чиновникам ни у Еревана, ни у Баку не было, что в итоге сыграло в пользу Баку).
Безусловно, всё еще остаются очень серьезные вопросы, которые никак не связаны с тем, что имели право делать миротворцы, а что – нет.
К примеру, не каждый день расстреливают машину с российскими миротворцами, где большинство погибших – старшие офицеры. Как и с какими формулировками проводится расследование? Чего ожидать помимо извинений? И как продвинулось расследование по поводу сбитого российского вертолета в 2020 году? Суммируя, не слишком ли много поводов Москва даёт Баку для того, чтобы убедиться в возможности безнаказанного убийства российских военных (включая миротворцев)?
Или еще один вопрос. В СМИ Азербайджана регулярно появляется информация о задержании бывших руководителей НКР. Можно, конечно, предположить нечто вроде попытки коллективного самоубийства, когда эти люди решили выехать с территории НКР на своем автотранспорте и «попались» на паспортном контроле. Но что-то подсказывает, что это не так. Более того, личный опыт взаимодействия говорит о том, что клинических идиотов в руководстве Арцаха никогда не было. Тогда вопрос: зачем они отправились через сухопутную границу? Или они не отправлялись? Или были некие гарантии и некие физические опции (а мы не забываем о как минимум четырех МИ-8 в составе российского миротворческого контингента (РМК))? И как в этой ситуации стоит рассматривать то, что вынужден решать президент Российской Федерации В.В. Путин, понадеявшийся 5 октября с.г. на «гуманитарный характер» данного вопроса…? Ясно, что сейчас ситуация меняется, но при любых раскладах миротворцы обеспечивали безопасность граждан, вне зависимости от титулов и «хотелок» Баку. И если кому-то в РМК хочется получить «бакинскую плюшку», то для начала всё равно следовало бы съездить к родственникам своих сослуживцев, погибших в УАЗике или в вертолете-2020.
Миротворцы, вне зависимости от конъюнктуры и переменчивого общественного мнения на Кавказе, – это всё же константа. Их нельзя убивать (sic! поэтому надеемся, что «карабахская история» еще не получила завершения), на них нельзя нападать, на них нежелательно вообще косо смотреть. Их ошибки – это, по большому счету, ошибки их непосредственного военно-политического руководства. А нападение на миротворцев – очень серьезная вещь, вплоть до casus belli, что мы уже в одном случае наблюдали.
Могут ли в условиях нестабильности миротворцы обеспечить ответ на посягательства в свой адрес и эффективно исполнять свой мандат (вряд ли значимость этого для Приднестровья можно переоценить)? Нет – если не чувствуют за собой поддержку. Да – если осознают свою сопряженность, свою вовлеченность в более широкий контекст, где попытка ударить по миротворцам встретит самый жесткий ответный удар. Где попытка усомниться в защищенности миротворцев всеми силами и ресурсами Державы должна исчезать, не успев оформиться в полноценную мысль – и такая защищенность, обеспеченность миротворцев не даст никому возможности и желания даже попытаться.
Мы постарались лишь обозначить некоторые уроки из кавказского опыта для Приднестровья. Конечно, нам довелось читать «Анну Каренину», и нет нужды напоминать, что каждая семья несчастлива по-своему, и, соответственно, каждый конфликт уникален.
Достаточно сказать, что Карабахский конфликт всегда стоял особняком среди (пост) советских конфликтов: если в тогдашней НКАО путь своего спасения видели в выходе из СССР (поскольку союзные власти поддерживали азербайджанское руководство), то, к примеру, в молдо-приднестровском конфликте приднестровцы, напротив, рассчитывали на усиление позиций союзного центра и приведение сильным центром руководства Советской Молдавии к адекватности и отказу от шовинизма (есть основания полагать, что так же считали в Абхазии и Южной Осетии, надеясь на урезонивание центром руководства Грузинской ССР).
Тем не менее, после распада Союза ССР, цели и задачи постсоветских самоопределившихся республик во многом сблизились, прежде всего на основе понимания той истины, что только собственная государственность способна защитить права человека, способна стать той «кольчугой», оберегающей «Сердце» народа. Арцах показал и хрупкость, и значимость этого. Мы все стали «своими горами».
Сегодня в Кишиневе отчетливо звучат призывы к «аналогии» с подходом Баку к «урегулированию». Вопрос, в общем-то, один: если кто-то имеет в виду военный сценарий, тогда есть целесообразность отослать такого «стратега» к справочным материалам по демографии и поинтересоваться: «Тебе 1992-го мало было?», а если этого не хватит, тогда поинтересоваться местом жительства его детей и их готовностью возглавить какую-нибудь штурмовое отделение.
Если же в Кишиневе всерьез решили, что военная победа Баку дает возможность вообще не вести переговоры и диктовать свои условия – допустим. Но тогда надо стать столицей Азербайджана, т.е. её местным аватаром в реальности – и тогда см. абзац выше. Договариваться придется, а для этого придется понять, что договоренности могут строиться только на основе компромиссов.
А приднестровцам… Неслучайно в название материала было вынесено название самого известного памятника Арцаха. И без кавычек. Да, Мы – наши горы. Наши поля. Наши реки. Наши долины. Наши улицы. Всё это – Мы.
Комментарии читателей (0):