Польская дипломатия в 1930-е годы. Срыв политики коллективной безопасности

После победы нацистов ненависть к Берлину в Варшаве заметно ослабла. По мнению Бека гитлеровское движение было явно революционным, оно явно представляло из себя этап развития движения, начатого еще в 1848 году с целью создания единого государства для всех немцев. Бек считал, что Гитлер был преимущественно сосредоточен на проблемах внутренней политики, кроме того, он не был пруссаком, что облегчало возможность польско-германского диалога. В польском правительстве действительно надеялись договориться с немцами напрямую, а возможно, и получить от этого дивиденды за счет СССР. 5 ноября вызванный из Берлина в Варшаву польский посол в Германии Юзеф Липский был принят Пилсудским в присутствии Бека. Ему дали приказ добиваться аудиенции у Гитлера для выяснения перспектив польско-германского сотрудничества. После ухода Германии из Лиги Наций в октябре 1933 года польский посол в Берлине передал Гитлеру устное предложение Пилсудского нормализовать отношения между двумя странами. Эта беседа состоялась 15 ноября 1933 года. Гитлер предложил для начала обменяться устными декларациями о ненападении. 16 ноября официоз «Gazeta Polska» была в восторге от результатов, редакторская статья заявила о признании за Польшей статуса Великой Державы.

Вскоре Липский встретился с главой политической полиции обергруппенфюрером СС Генрихом Гиммлером. Посол заверял, что с приходом к власти Гитлера отношения между Германией и Польшей резко улучшились. 18 декабря 1933 г. Липский докладывал в Варшаву о своих словах: «В Польше всегда преобладал определенный интерес и понимание Национал-социалистической идеи, и, даже несмотря на очень сильную международную агитацию пропагандистов, пресса в Польше и общественное мнение в целом придерживается объективной позиции по отношению к Германской революции». Разумеется, не была забыта основная и неизменная мантра польских политиков — угроза с Востока и историческая роль Польши в защите Европы от орд, идущих оттуда. 25 января 1934 года Липский был принят Гитлером. Тот подчеркнул роль и значение Польши для Европы и предсказал развитие советско-японского конфликта, в ходе которого Россия будет обречена на отступление. Это было как раз то, чего ждали в Варшаве. Весьма приятным было и другое — фюрер германской нации заявил, что поляки и немцы обречены быть соседями и выступил против конфликта между ними — «любая война закончится катастрофой».

Думается, что Гитлер более искренно высказался о поляках в октябре 1939 года, когда в разговоре с Йозефом Геббельсом сказал о них: «Более похожи на животных, чем на людей, полностью примитивны, тупы и аморфны». Для Гитлера Азия начиналась с Польши со всеми вытекающими из этого и вполне допустимыми в таком случае действиями. Но все подобного рода гнусности были весьма приятны польским политикам, когда они не касались их самих. Ведь с точки зрения Варшавы Азия начиналась за восточными границами Речи Посполитой. После обмена визитами и выяснившегося взаимопонимания сторон 26 января 1934 г. был подписан договор о ненападении. Маршал был доволен, по его мнению, значительно укрепилась и безопасность Польши, и заинтересованность в ней соседей. Эту политику историки часто называют равноудаленностью Варшавы от Берлина и Москвы. Впрочем, равноудаленность была формальной и умозрительной — германо-польские отношения были близкими и теплыми, в то время как советско-польские являли собой пример условного мира или «холодной войны».

«Германская экспансия пойдет в другом направлении, и мы в безопасности, — заявил Липский. — Теперь, когда мы уверены в планах Германии, судьбы Австрии и Богемии не касаются Польши». Уверенность, разумеется, создавал упомянутый польско-германский договор. «Бедный дурак!» — так назвал Липского в своем дневнике от 10 октября 1939 Геббельс. «Отторжение немецких провинций в пользу Польши было величайшей несправедливостью Версаля, — отмечал британский исследователь межвоенных отношений, — а польская политика по их уничтожению создавала непреодолимые препятствия для мира». Но в Варшаве начала 1930-х годов не хотели понимать очевидного. Пилсудского устраивала политика лавирования между двумя соседями. Берлин снял с повестки дня вопросы, которые могли бы беспокоить поляков, прекратилась таможенная война между двумя странами.

Предложение коллективного договора о взаимной поддержке в случае агрессии получило название «Восточного пакта». Он и должен был свести на нет опасное положение, образовавшееся после Локарно. В столицах небольших государств эта инициатива встретила понимание, но Франция уклонилась от ответа на советское предложение, а Германия, которой подобное было сделано в июле 1934 года, проигнорировала инициативу Москвы. Отказалась и Варшава, предпочтя двусторонний договор о ненападении с Германией. Бек был счастлив, по его мнению, угроза польско-германского конфликта была снята как минимум на 10 лет. Пилсудский был доволен, а польский официоз опять выступил со статьей о превращении Польши в Великую Державу.

По иронии судьбы 26 января 1934 г. с отчетным докладом XVII съезду партии выступал И.В. Сталин. Он сказал: «Легко понять, до чего трудно было СССР проводить свою мирную политику в этой, отравленной миазмами военных комбинаций, атмосфере. В обстановке этой предвоенной свистопляски, охватившей целый ряд стран, СССР продолжал стоять за эти годы твердо и непоколебимо на своих мирных позициях, борясь с угрозой войны, борясь за сохранение мира, идя навстречу тем странам, которые стоят так или иначе за сохранение мира, разоблачая и срывая маску с тех, кто подготовляет, провоцирует войну. На что рассчитывал СССР в этой трудной и сложной борьбе за мир?

а) На свою растущую хозяйственную и политическую мощь.

б) На моральную поддержку миллионных масс рабочего класса всех стран, кровно заинтересованного в сохранении мира.

в) На благоразумие тех стран, которые не заинтересованы по тем или иным мотивам в нарушении мира и которые хотят развить торговые отношения с таким исправным контрагентом, как СССР.

г) Наконец — на нашу славную армию, готовую оборонять страну от наскоков извне.

На этой базе возникла наша кампания за заключение пакта о ненападении и пакта об определении агрессии с соседними государствами». Как показало будущее, наиболее надежной была опора не на благоразумие, а на армию.

В феврале 1934 года Бек посетил Москву. Его ждали. Отношения между Польшей и СССР, как казалось, нормализуются. Экономические связи между двумя странами были мизерными. Советский экспорт в Польшу в 1930 году достиг максимальных, но довольно скромных показателей — 49 248 тыс. руб. Далее последовало падение: в 1933 г. — 17 620, в 1934 г. — 12 686 и в 1935 — 11 689 тыс. руб. Та же закономерность прослеживается и в импорте из этой страны в СССР: в 1930 г. он составил 135 082, в 1933 г. — 45 212, в 1934 — 18 293 и в 1935 — 9 120 тыс. руб. Сотрудничество могло иметь только политический и ситуативный характер. 3 июня 1933 года сроком на пять лет была подписана конвенция о порядке расследования и разрешения пограничных конфликтов. Польско-советская граница становилась спокойней. Накануне приезда министра «Известия» вышли с редакторской статьей, утверждавшей, что отношения между СССР и Польшей — дружественные и между ними нет разногласий, которые могли привести страны к столкновению и угрожали бы европейскому миру.

Встреча высокого гостя действительно была теплой. С Беком, кроме его советского коллеги, встретились М.И. Калинин и В.М. Молотов. Польский визитер не был бы самим собой, если бы не проявил «оригинальность». Бек отказался встречаться со Сталиным, т.к. он не являлся государственным лицом, а только партийным лидером. Бек гордился этим поступком и вспоминал о нем через пять лет с явным удовольствием. Он считал, что этим образом показал твердость своей позиции. В этом он даже умудрился узреть знание России: «Мы слишком близки к русским, чтобы не знать их.»

13-15 февраля гость провел ряд доверительных бесед с Литвиновым, в ходе которых высказал свое убеждение, что Польше легче иметь дело с Германией после того, как перестала существовать Пруссия, тем более что Германия убедилась — «Польша не является маленьким сезонным государством». В 1920-е годы политики и пресса Германии часто повторяли, что именно так обстоит дело. Очевидно, в Варшаве так и не смогли забыть этого. Опасности войны в ближайшее время Бек не видел, а на вопрос о том, почему договор о ненападении с Германией был заключен на 10 лет, а с Советским Союзом — только на 3 года, он ответил: «это можно исправить». Из этих встреч Литвинов сделал один ошибочный и один верный вывод. Ошибка заключалась в предположении наркоминдела, что сотрудничество между Польшей и Германией на время перестало быть актуальным, а верным был следующий вывод: «Спекулирует Польша во всяком случае на тех возможностях, которые она ожидает от нашего столкновения с Японией».

12 апреля Пилсудский собрал совещание, участники которого должны были решить, какой из двух врагов Польши — Германия или Советский Союз — опаснее. «Начальник государства» отмечал, что отношения с Берлином и Москвой в настоящий момент хороши, но это не будет продолжаться постоянно. «Польские умы этого не понимают, — восклицал Пилсудский, — польские умы не умеют смотреть трезво и по-деловому». Впрочем, и его собственная политика также не отличалась оригинальностью. Она также следовала традиции. «Традиционная политика Польши, — отмечал британский историк-консерватор Джон Виллер-Боннет, свидетель и активный участник событий 1930-х годов, — как известно, закончившаяся четырьмя разделами, — политика канарейки, которая последовательно, но безуспешно пытается проглотить двух котов. Географически расположенная между двумя мощными и корыстными соседями, не имея ни с одним из них удобной для обороны границы, Польша столетиями разрывается между ненавистью к Берлину и ненавистью к Москве». В любом случае, перспектив у польско-советского сотрудничества не было. Никаких. Даже вмешательство Франции, страны с колоссальным авторитетом в Польше, было бессильно изменить что-то. Министр иностранных дел Третьей республики очень быстро убедился в этом.

17 апреля 1934 года в ноте британскому правительству Барту заявил, что Франция отказывается признать право Германии на вооружение в нарушение условий Версаля и что Париж будет защищать безопасность своей страны собственными силами. Вслед за этим министр отбыл в поездку по Восточной Европе. Приехавшего в польскую столицу 22 апреля 1934 года Барту встретили тысячи горожан. Варшавяне устроили гостю овацию и чуть ли не на руках понесли его с перрона в город. А в МИДе главу французской дипломатии ждал ледяной прием со стороны его польского коллеги. С начала 1922 года Бек служил военным атташе Польши во Франции, отношение к нему было далеко не самым теплым, Париж поначалу не хотел принимать такого представителя своего главного союзника на востоке. Бек не забыл это. Он не приехал встречать гостя на вокзал. «Таковы были те мелочи, якобы престижного характера, — отмечал его критик, — которыми с грацией выскочки забавлялся Бек, выдавая их за акты настоящей серьезной политики». Но эта политика не определялась эмоциями. Министру не нравилась сама идея Восточного пакта. Он был уверен в том, что главная опасность для его страны исходит из Москвы. Предложение заключить соглашение с Россией было отвергнуто. Тем не менее Барту не терял надежды на возможность диалога в Варшаве, прежде всего с главой польского государства.

При встрече Барту с Пилсудским тот не стал скрывать своих настроений: «…мы восхищены нашими первыми соглашениями с Гитлером и мы убеждены, что на всем протяжении истории французы никогда не испытывали достаточного уважения к польской нации». Пилсудский был против идеи коллективной безопасности, он ясно дал понять своему гостю, что предпочитает коллективным договорам двусторонние соглашения. Не стал он скрывать и самого негативного отношения к СССР, соглашение с которым он считал ненужным. Министр иностранных дел Польши следовал тем же правилам. В поездке в Краков Барту сопровождал Бек. Он разоткровенничался: «Что касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, какую у нас питают к ней». 5 мая министр сделал доклад в правительстве. Один из слушателей — бывший премьер Эррио — сделал, в частности, следующий вывод: «Пилсудский не верит в прочность советского строя. Он еще не подписал пакта о ненападении (имелась в виду пролонгация советско-польского договора о ненападении. Она состоялась в тот же день, 5 мая 1934 года, Варшава ратифицировала соответствующий протокол 15 июня того же года — А.О.). Затруднения с Чехословакией явились предметом обсуждения на ряде совещаний. Барту был поражен величием и силой Польши».

В личных беседах министр был не столь патетичен. После столицы Польши он последовал в Прагу. По дороге Барту сказал: «Поляки — люди экстравагантные. По правде говоря, если они действительно переходят на сторону немцев, тем хуже будет для них…» Но немцам с самого начала было что предложить Варшаве — они заговорили с поляками о невозможности сохранения мира с Прагой. Это создавало перспективу на будущее. В Чехословакии французского гостя встретили с большей сердечностью и пониманием. Здесь, судя по отчету о результатах поездки, разногласий не было вообще. «Ничто нас не разделяет с этим народом», — отметил Барту.

В Лондоне придерживались несколько других взглядов на сотрудничество в целях безопасности. Политический аналитик Форин-офис Эдвард Карр в феврале 1934 года дал следующий прогноз ближайших событий — Германия получит Судетенланд, чехи потеряют независимость, весь Дунайский бассейн станет зоной германского влияния и это… полностью в интересах Британии, так как Центральная Европа получит политическую и экономическую стабильность. Один из высокопоставленных британских политиков, предпочтя сохранить анонимность, в мае 1934 года дал интервью американской прессе, некоторые положения которого удивительно быстро начали оправдываться на практике: «Мы предоставим Японии свободу действий против СССР. Пусть она расширит корейско-манжчурскую границу до Ледовитого океана и присоединяет к себе дальневосточную часть Сибири… Мы предоставим Германии свободу вооружения… и откроем Германии дорогу на Восток и тем обеспечим столь необходимую ей возможность экспансии. Таким образом можно будет отвлечь от нас Японию и Германию и держать СССР под постоянной угрозой».

В принципе, ничего нового для Москвы не было сказано. Еще в 1926 году Сталин заметил: «Но английская буржуазия не любит воевать своими собственными силами. Она всегда предпочитает вести войну чужими руками». В Париже пока что придерживались схожих взглядов на внешнюю политику. Основу французской стратегии составляли до 1935 года союзы с Польшей (1921) и Чехословакией (1924), а также линия укреплений, которая получила имя своего творца — Военного министра Андре Мажино. Французы готовились обороняться на подготовленных позициях и блокировать противника. В 1932-1937 гг. во Франции сменилось 14 правительств, но государственный аппарат был достаточно последователен в вопросах оборонной политики. «Эта область, вспоминал Шарль де Голль, — отличалась отсутствием какой бы то ни было устойчивости. Я вовсе не хочу сказать, что людям, которые здесь трудились, не хватало умения или патриотизма. Напротив, во главе министерских кабинетов я видел, несомненно, достойных, а порою исключительно талантливых людей. Но особенности самого политического режима сковывали их возможности и приводили к напрасной трате сил».

После поездки в Польшу Барту стал убежденным сторонником заключения договора с Советским Союзом и вступления СССР в Лигу Наций. 18 мая 1934 года он встретился в Женеве с Литвиновым и изложил свои взгляды. Глава НКИД сразу же поддержал предложения французского коллеги и в ответ предложил подумать о Восточном пакте. С самого начала Барту поставил вопрос о Германии – как намерены поступать в Москве, если Германия не захочет вступить в коллективный договор. Литвинов был доволен. «Необходимость отдельного пакта с Францией, — сообщал он в Москву, — он объяснял в точности согласно высказанному мною в Москве предположению, а именно очевидной невозможностью убедить Польшу и Чехословакию заменить существующие обязательства Франции более ограниченными. На ограничении помощи соседям будут настаивать и чехи, которым нет дела до Прибалтики. Я указывал на важность для нас защиты Прибалтики, и Барту согласился вновь рассмотреть вопрос о распространении помощи Франции на Прибалтику, сказав, что это отнюдь не исключено. Он также согласился считать все Балтийские государства, включая даже Финляндию, как единое государство в отношении помощи соседей, так что Эстония, например, сможет получать помощь Польши, а Литва — нашу. Со своей стороны я согласился на включение Германии. Предпосылкой по-прежнему остается наше вступление и возвращение Германии в Лигу наций.» Итак, наметилось франко-советское сближение, которое, со всеми оговорками, носило антигерманский характер.

Польша, как казалось, опять демонстрировала сближение со своим восточным соседом, в июле 1934 года был решен вопрос об обмене визитами польской и советской эскадр (Ленинград и Гдыня). Варшава и Москва демонстрировали внимание друг к другу и готовность к продолжению диалога. С 24 по 29 июля два польских эсминца во главе с командующим флотом контр-адмиралом Юзефом Унгругом посетили Кронштадт и Ленинград. Польских моряков ждала теплая встреча, делегация от кораблей была привезена в Москву и т.п. 3-8 сентября последовал ответный визит линейного корабля «Марат», сопровождаемого двумя эсминцами, в польскую военно-морскую базу Гдыня.

С другой стороны, эти реверансы не отражали реального положения дел в польской политике, и в Варшаве все больше убеждались в перспективах сотрудничества с Германией. Характерно, что договор об определении агрессора Пилсудский называл «чешской интригой». Поверенный в делах Франции в СССР Жан Пайяр уже 20 августа 1934 г. предупреждал Париж, что в случае возникновения военной опасности возникнут проблемы с допуском Красной армии на территорию Польши, так как они воспринимаются не только как русские, но как и советские войска, то есть как представители нового социального порядка. Эти оценки французского дипломата были более чем верны. Именно в то время, когда он высказывал, начинался период польско-германского внешнеполитического диалога на основе общего враждебного отношения к СССР.

27 августа 1934 года польский посол Липский был приглашен на встречу с Гитлером. Беседа была доверительной. Хозяин убеждал своего гостя, что безопасность на Западе нужна Москве ввиду возможного конфликта с Японией. Гитлер говорил Липскому, что не хочет поддерживать идею Восточного пакта, так как это усилит Советы, чего он хотел бы избежать; что давно настало время понять неизбежность польско-германского диалога, при котором Берлин получил бы свободу рук на западе, а Варшава — на востоке; что французам нельзя доверять, так как усиление Германии толкает Париж к соглашению с Москвой и Франция пойдет на это даже «ценой дружбы с Польшей». Одним из безусловно сильных качеств Гитлера как дипломата было умение в случае необходимости говорить собеседнику именно то, что тот хотел бы услышать. Гитлера-политика слова, произнесенные Гитлером-дипломатом, ни к чему не обязывали. Но этого в Варшаве понять не могли. Там беспокоились из-за действий Парижа.

15-сессия Ассамблеи Лиги Наций собралась в атмосфере пессимизма и ожидания войны. Делегатов ждал большой сюрприз. В сентябре 1934 г. СССР был приглашен Францией вступить в Лигу Наций. Приглашение было принято. В Комитете, обсуждавшем вопрос, «за» проголосовали 38 делегатов, «против» 3, и 7 воздержались; в Совете Лиги «за» проголосовали 40 делегатов и 10 воздержались. Успех французской и советской дипломатии стал важнейшим успехом дела мира в Европе. «С 18 сентября 1934 года, — вспоминал бывший заместитель генерального секретаря Лиги и один из первых её историков Френк Уолтерс, — вплоть до нескольких месяцев после начала Второй Мировой войны Россия продолжала быть убежденным сторонником Лиги. Её выступления в Совете и Ассамблее и её отношение к агрессивным державам были более последовательными по отношению к требованиям Ковенанта (Устава) Лиги, чем у любой Великой Державы».

В Польше эта новость вызвала негативную реакцию — Варшава опасалась, что вступление Советского Союза в эту международную организацию понизит заинтересованность Москвы в диалоге. Беку явно было неприятно и то, что инициатором приглашения выступал Париж. Уже 27 сентября он дал это почувствовать своему союзнику. В меморандуме относительно планов Восточного пакта говорилось о любви Польши к миру и о невозможности принять этот проект в случае, если хотя бы одно государство региона не примет его (это был отказ, так как уже было ясно, что Германия этого не сделает). С другой стороны, Бек считал — никакой пакт о сотрудничестве на северо-востоке Европы не был возможен без участия Польши (оно не предполагалось). В частности, невозможны были и гарантии Чехословакии, которая, по мнению Бека, относилась не к северо-востоку Европы, а к Дунайскому региону.