Сергей Абашин: Ошские события - на перепутье забвения

Сергей Абашин - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института этнологии и антропологии Российской академии наук размышляет об уроках и предостережениях кровавых событий июня 2010 года на юге Киргизии. Статью эксперта публикует 7 июня сайт «Института Алишера Навои».

В эти дни исполняется третья годовщина начала конфликта в Оше и Джалал-Абаде, который привёл к массовой гибели людей и колоссальным разрушениям их имущества, не говоря о психологических и физических травмах. Все поминальные ритуалы с тех пор уже проведены, дома восстановлены, раны подлечены. Кажется, жизнь вернулась в прежнее, доконфликтное русло. О событиях 2010 г. сегодня говорят всё реже и реже, новые информационные поводы вытеснили произошедшую трагедию из повседневного публичного воспоминания и обсуждения. Означает ли это, что произошла полная или почти полная нормализация восприятия истории трёхлетней давности, обиды забыты, виновные наказаны, пострадавшие получили компенсацию, а власти Киргизии, общество и международные институты вынесли правильные выводы и уроки?

Увы, если обратиться к фактам, положение дел не вызывает такого оптимизма. Да, проведены расследования и виновные вроде бы наказаны. Но посмотрим на цифры: среди погибших 70% узбеков и 30% киргизов, среди осуждённых картина в точности наоборот ‒ почти 75% узбеков и почти 25% киргизов по национальности. Эти официальные цифры явно говорят о несправедливом распределении ответственности за содеянное. Самый резонансный случай с осуждением Азимджана Аскарова. Несмотря на многочисленные заявления правозащитников о нарушениях в расследовании и ведении суда, Аскаров по-прежнему находится в тюрьме. Многие лидеры узбекской общины вынуждены были покинуть страну, опасаясь столь же небеспристрастного уголовного преследования. Из чиновников же, которые в то время управляли в регионе и в стране не только никто не был наказан, а наоборот многие или сохранили свои прежние должности, или даже повысили свой статус.

Да, пострадавшие материально ‒ а это, что никто не отрицает, были в основном узбеки ‒ получили компенсацию за разрушение своего жилья и смогли восстановить часть потерянного имущества. Это нельзя не оценить положительно, хотя можно вспомнить и то, что значительную часть средств целевым образом выделили международные организации и другие страны. Но решены ли все споры и удовлетворены ли все требования? Боюсь, что нет. Вместе с цифрами миллиардов сомов, потраченных на восстановление домов, существуют многочисленные, никем официально не подсчитанные, случаи нелегального захвата бизнеса, который принадлежал лицам узбекской национальности, и вполне легальные попытки выселения узбеков из исторического центра на городские окраины под предлогом реконструкции инфраструктуры. Разумеется, не все такие факты продолжающегося притеснения являются целенаправленной политикой государства, но то, что государство не способно, не может или не хочет защитить людей и их интересы, оптимизма вовсе не добавляет.

Печальными являются сообщения о массовом выезде узбеков за пределы Киргизии, о выезде, который в последние три года приобрёл огромный масштаб. Впрочем, уезжают массово и представители других национальностей, и киргизы тоже ‒ в основном в поисках зарубежного заработка. Поэтому, строго говоря, назвать эмиграцию результатом только конфликта 2010 г. неправильно. Но невозможно не видеть, что узбеков психологически, а иногда и физически дополнительно подталкивает к выезду в том числе непростая обстановка, которая сложилась после тех событий.

Перечисляя эти обстоятельства, я не хочу сказать, что в Киргизии вовсе ничего не изменилось за три года. Необходимость продолжать совместную жизнь заставляет людей забывать взаимные личные претензии, как-то взаимодействовать в повседневном быту, поддерживать и даже развивать отношения. Но вопрос нельзя свести только к спору о конкретных случаях произвола и несправедливости по этническому признаку, которые фиксируются правозащитниками и журналистами, или к демонстрации противоположных примеров, показывающих постепенное преодоление взаимного постконфликтного отчуждения. Я ставлю вопрос о том, решены ли или решаются ли фундаментальные, структурные изъяны в устройстве общества, которые стали условием произошедшего конфликта?

Вряд ли будет сильным преувеличением сказать, что узбекское меньшинство на юге Киргизии было подвергнуто двойной репрессии ‒ физической и моральной, а затем и символической. Неверно объяснив конфликт «сепаратизмом», руководство страны, поддержанное практически всей элитой, вместо того, чтобы думать о включении, стало разрабатывать и вводить все возможные, формальные и неформальные, меры дальнейшего исключения этого меньшинства, именно как меньшинства, из политического поля. Представительство второй по численности этнической общины в различных органах власти так и осталось минимальном, намного ниже её доли в составе всего населения. Резко сократилось число узбекскоязычных СМИ, образовательных и культурных учреждений. Одной из главных государственных стратегий, согласно принятой концепции «этнической политики и консолидации общества», стало более широкое внедрение в учебный процесс и административную практику киргизского языка, следствием чего, как я полагаю, будет не «интеграция» меньшинства, а усиливающаяся маргинализация узбекского языка и узбекской идентичности, т.е. растущая структурная диспропорция между этническим большинством и меньшинством.

Умение говорить по-киргизски само по себе не облегчает существование меньшинства, именно как меньшинства, в обществе, не позволяет занять то место в нём, которое оно должно занимать в силу хотя бы своей численности. Для того чтобы внедрение языка не превращалось в попытку, прямо скажем безнадёжную, ассимиляции узбеков, а было по-настоящему интеграцией, необходимо гораздо более решительное переосмысление, чем является общество в Киргизии ‒ обществом этнических киргизов или единой нацией всей граждан страны, в которой все этнические особенности меньшинств имеют равное право на существование. В последнем случае единство должно сохраняться не навязыванием всем каких-то специфических черт одной из, пусть и самой большой и «титульной», групп, а поиском таких особенностей, которые бы действительно были общими и интересными для всех.

Хотя дискуссии на указанные темы ведутся в Киргизии и даже в официальных документах говорится о «гражданской» основе единства общества, я всё же не вижу пока существенных подвижек после 2010 г. в направлении серьёзного осмысления произошедшего и выработки разумных, сбалансированных, но в то же время сильных шагов с тем, чтобы снизить несправедливость и предотвратить дальнейшие негативные процессы. Я вижу лишь стремление забыть, вытеснить проблему умолчанием или общими словами и пожеланиями. Испытывая искреннюю симпатию к Киргизии, его людям и культуре, я вынужден, тем не менее, признать, что власть и экспертное сообщество Киргизии демонстрируют свою слабость, неумение и нежелание подняться над своими узкогрупповыми, в самых разных измерениях, интересами и представлениями. Я полагаю, что нет никакого злого умысла в том бездействии, который можно наблюдать, но отсутствие такого умысла не является смягчающим фактором, даже наоборот бессилие и неспособность сформулировать и отстаивать ясную позицию выглядит доказательством ещё более фатально-пессимистических прогнозов на будущее.

К сожалению, сложившееся положение дел стало возможным при двух условиях. Во-первых, международное сообщество, несмотря на работу комиссии, которая получила мандаты ООН и ОБСЕ, так и не смогло сформулировать консолидированную позицию и программу действий в отношении зафиксированных и данной комиссией, и другими организациями очевидных и вопиющих фактов нарушения прав человека. Неожиданно острая конкуренция мировых держав за влияние в Киргизии сделала события 2010 г. неудобным эпизодом, о котором все решили забыть. Во-вторых, соседний Узбекистан фактически отказался публично обсуждать тему «узбекской диаспоры» в Киргизии, решив, что издержки возможной политизации этой проблемы окажутся для самого Узбекистана намного больше, чем моральные и эмоциональные выгоды. По сути дела отсутствуют или мало себя проявляют серьёзные внешние ограничители или возможные инициаторы для тех или иных решений и действий, которые власти Киргизии не в состоянии принять самостоятельно.

Третья годовщина конфликта на юге Киргизии наступает вовсе не на фоне стабилизации в регионе и в мире. Кризисные явления усиливаются везде, всё больше стран испытывают разнообразные трудности и вступают в полосу внутренних дрязг и даже войн. В этой перспективе события в Киргизии кажутся уже небольшим и может быть незначимым эпизодом, который уже ушёл в прошлое. Однако прошлое порой имеет свойство возвращаться и наказывать за невыученные уроки.

Напомним, кровавый этнический конфликт на юге Киргизии вспыхнул в июне 2010 года на волне беспорядков, приведших к вынужденной отставке президента Курманбека Бакиева. Только по официальным данным, жертвами стали более 430 человек, в основном узбеки. Тысячи беженцев устремились к границе с Узбекистаном в надежде найти спасение на его территории, однако официальный Ташкент отказался помочь киргизским узбекам и закрыл границу, вызвав тем самым гуманитарную катастрофу: лишённые крова, воды и пищи люди, многие с детьми, остались, что называется, «в чистом поле» между закрытой границей и бушующим дома кровавым конфликтом. Позже международная экспертная группа предприняла попытку по горячим следам расследовать «ошские события», но её выводы в Бишкеке сочли однобокими и предвзятыми, а глава комиссии, бывший депутат Европарламента Киммо Кильюнен, был объявлен персоной нон-грата.