Ректор Санкт-Петербургского государственного аграрного университета, доктор экономических наук Виктор Ефимов во второй половине 1980 годов занимал посты секретаря Ленинского райкома, а затем и секретаря Ленинградского горкома. Он неоднократно встречался с лидером СССР Михаилом Горбачёвым и был его ярким оппонентом. ИА REX публикует интервью Виктора Ефимова журналу "ВКурсе«.
В 1986 году я стал секретарём Ленинского райкома партии в Ленинграде, и это была уже серьёзная партийная работа. В воздухе висело ощущение необходимости перемен. Прежде всего это, было связано с ситуацией в верхних эшелонах КПСС. Зная мой прямой характер, на одном из совещаний в Таврическом дворце, мне задали вопрос, как я оцениваю деятельность Политбюро. И я сказал, что, на мой взгляд, понимание подготовки кадров в среднем звене гораздо выше, чем в Политбюро. Часть зала разразилась хохотом, часть, наоборот, была недовольна, ведь тогда открыто критиковать высшие органы власти было ещё не принято.
До абсурда было доведено многое. Мне была очевидна нелепость тотального запрещения частной собственности. Зачем государству контролировать, скажем, придорожное кафе, которое открыла какая-нибудь крестьянка? Возведена в абсурд была плановая система, при которой ни один гвоздь, ни один ботинок не могли быть произведены без плана, утвержденного Коммунистической партией. Даже возраст лидеров Советского Союза диктовал необходимость перемен. В течение нескольких лет я подряд организовал три похоронных митинга, так как генеральные секретари один за другим отходили в мир иной.
Между тем к 1985-86 годам в среднем звене созревали серьёзные люди, которые могли бы перехватить управление. Но в этот момент начал выстраиваться сценарий перестройки не снизу, а сверху, по направлению, которое было весьма далеко от интересов страны и народа.
Как я тогда жил? В кооперативной квартире, которую купил за счёт того, что после института два года лейтенантом служил на Крайнем Севере. Зарплата у меня там была 230 рублей, а квартиру я купил за 2 600. Накопить было легко: деньги во время службы тратить особо некуда, паёк мне давали бесплатно. Так вот в этой квартире в Купчино со мной жила моя семья: жена, два ребенка и мама. Приходилось спать на полу. И ничего. Конечно, кто-то использовал партийные возможности в своих интересах, но чтобы жировали как сейчас, такого не было. Никаких намёков на взятки. Все жили примерно одинаково и принцип справедливости в общем и целом реализовывался.
В то же время я обладал колоссальной реальной властью. Каждое утро мне на стол клали все сводки: что где происходит. Я был уверен, что любой вопрос, который до меня дошел, будет решён. Его мгновенно брали на контроль. И если ко мне поступала жалоба, что в доме потек сливной бачок или чья-то жена жаловалась, что муж изменяет (а он коммунист), все эти проблемы решались моментально. Но никогда я не использовал власть в своих интересах. Старые сотрудники говорили, что я был единственным секретарем этого райкома, кто ни разу не запросил себе никакое уголовное дело. Значит, существовала такая практика, когда чиновник высокого ранга мог повлиять на ход дела, высказав пожелание. А пожелания тогда исполнялись беспрекословно.
В целом жизнь была спокойная. За три года, которые я был секретарем райкома в сложнейшем Центральном районе, было всего два случая применения огнестрельного оружия. Никаких происшествий, о которых сейчас говорят каждый день, не было и в помине.
Надо сказать, в Советское время был настолько жёсткий кадровый отбор, что занять высокий пост, не обладая определёнными деловыми свойствами, было практически невозможно. Человек проходил все ступени карьеры: начальник цеха, директор предприятия, потом инструктор обкома партии. И только потом его могли выдвинуть на серьезные государственные должности. Исключение составляли люди, которых специально «готовили» на эти высокие посты. К ним принадлежал и Горбачев, которому на протяжении всей его серьезной карьеры покровительствовал Юрий Андропов. Михаил Сергеевич сначала был комбайнером, потом двигался только по комсомольской, партийной линии и никогда не управлял крупной структурой. Если бы он имел такой опыт, он больше понимал бы в управлении.
Михаил Сергеевич Горбачев, 1990
Однако, став Генеральным секретарём КПСС, Горбачёв поначалу завоевал большую популярность в народе. Причина была в том, что он выходил к народу и говорил без бумажки, без подсказок, не запинаясь: такого давно не было. Моя мама, например, была готова слушать его днями и ночами. Но если попытаться вникнуть в смысл того что он говорил, было понятно, что это бессмыслица. Особенно меня смутило его заявление, что перестройка это «путь в неизвестность». Как так? Это странно соотносилось со знаменитым партийным лозунгом, обычно написанным на кумаче белыми буквами: «Партия — наш рулевой». Для меня он символизировал то, что лидеры партии действительно не понимали свою роль. Если вы хоть немного знаете устройство команды на корабле, то понимаете, что рулевой это всего лишь матрос, которому штурман, проложивший курс, указывает куда надо вести корабль.
Я прекрасно помню свое выступление в Куйбышевском райкоме партии (во Дворце Белосельских-Белозёрских в Петербурге — прим.ред.), где основной темой докладов была перестройка. Я понимал, что говоря о несуразностях текущего дня, надо прикрываться какими-то авторитетами. И тогда я откопал цитату из Владимира Ильича Ленина — даже сейчас помню ее страницу — 281 — а вот том не помню. Дословно эта фраза звучит так: «У нас ужасно много охотников перестраивать на всяческий лад. И от этих перестроек получается такое бедствие, что я большего бедствия в своей жизни и не знал». Были и аплодисменты, и неловкость, но поскольку я цитировал самого Ленина, на меня было сложно обижаться. Тем не менее, прикрываясь вождем, я предостерегал слушателей. Если мы хотели изменить что-то к лучшему, то резкие маневры с таким кораблем как государственность России ни к чему хорошему не привели бы. И не привели.
Мои встречи с Горбачёвым проходили на третьем этаже в Смольном, в Областном комитете партии. Они не были кулуарными: на них собирался партийный актив. Как правило, там были люди, жёстко отслеживающие генеральную линию. Поэтому когда мы шли на встречу все меня тихонько под локоток подталкивали: «Давай, скажи». Я понимал, что меня кто-то как-то хочет использовать, но с другой стороны я уж так устроен, что я как думал, так и говорил.
Видя, как Горбачёв уходит от ответа на мои прямые вопросы, я убедился: он не понимает, что делает и не владеет ситуацией. Я несколько раз спорил с ним по вопросам национальной политики. Для меня было очевидно, что дело идет к кровавым столкновениям в Карабахе и Приднестровье. Горбачёв отвечал, что такого не может быть.
Далее стало ясно, что он видит корни всех бед в КПСС и пытается ее ослабить. Я ему говорил, что этого делать не надо. Партия была тем инструментом управления, с помощью которого можно было вести общество вперед. Как я уже говорил, с помощью партийной дисциплины можно было обеспечить выполнение любых задач, в том числе направленных во благо, я это называю «нравственным произволом». А Горбачев вышел из этой машины, на которой мы приехали не туда, взял лом и начал ее крушить.
Конечно, он знал о моем критическом отношении к нему и его политике. Однажды, выступая на активе, я сказал, что у нас сейчас формируется режим «райтократии». Горбачёв вдруг возмущенно встрепенулся: «Что, что вы сказали?» Я пояснил, что «райтократия» — это власть пишущих. Ему, видимо, послышалось «райкократия», потому что ему докладывали мое мнение о влиянии его жены, Раисы Максимовны, на политические решения.
В 1990-м году ко мне приехал руководитель газеты «Правда» в Санкт-Петербурге и привез мне гранки разворота с программной статьей под названием «Что за перевалом перестройки?» Статья была написана редакторским коллективом, но автором должен был значиться я. По сути это была программа будущей КПРФ. Мне принесли эту статью со словами: «Виктор Алексеевич, мы обобщили ваши выступления. Нужно подписать срочно, так как газета уходит в типографию». Но я попросил таймаут на денёчек и очень серьёзно эту статью переработал. Соответственно, текст не пошел в печать, а я не пошел по тем рельсам, которые были для меня уже выстроены.
Что это за рельсы? Мне было очевидно, что та миссия, которую теперь выполняет Геннадий Зюганов, изначально была уготована для меня. Внутри партии формировалось ядро организации, которая будет отстаивать то, что было в прошлом, в рамках новой системы. Я от этой миссии по сути отказался, и тогда на эту роль начал продвигаться Геннадий Андреевич. Он и по сию пору остается последовательным марксистом, никогда не шагавшим ни влево, ни вправо. Он может говорить про преступный режим или «банду Ельцина под суд», но он никогда не скажет ничего концептуально значимого. Это как в футболе: чтобы команда могла играть, должны быть игроки и на правом фланге, и на левом. Зюганов играет на левом фланге, но исключительно в рамках существующего курса.
Все разваливалось на глазах. Все было противоположно тому, в чем уверял народ Горбачёв. Он говорил об ускорении социально-экономического развития. А мы получали падение примерно вдвое по всем показателям. Он говорил о борьбе с пьянством: в результате получили поголовное спаивание народа. Он говорил, что наша советская дружба народов не совсем хорошая, нужна другая, настоящая. В итоге мы получили несколько гражданских войн на территории СССР.
В итоге я спонтанно принял решение уйти в отставку. Это было в 1990 году, на областной конференции в Таврическом дворце, когда я должен был баллотироваться на пост секретаря обкома партии. Я послушал все доклады, вышел на трибуну и принял сиюминутное решение. Я сказал, что партийная работа представляет сейчас машину, которая впускает пар в общественное сознание и скрывает те реальные процессы, которые идут в стране. Говорится одно, а по факту происходит другое. И наводить туман на происходящее в стране — это не моя миссия. Поэтому я беру самоотвод.
В человеческом плане это был непростой поступок. Моему сыну исполнился всего годик. Я остался без работы и, конечно же, из нашего партийного братства никто не предложил мне помощь. Я стал изгоем. Но уже через год пошел полным ходом развал партии и СССР. И в этот момент меня попытались позиционировать как сторонника новой линии. На меня пошли выходы со стороны прессы, иностранных дипломатов, одна газета вышла с моим портретом и заголовком «Ленинградский Ельцин». Но я в прямом эфире отверг этот «титул»: «Я не Ельцин, я Ефимов и из меня Ельцина петербургского не получится». Я не хотел участвовать в этой игре.
Путч ГКЧП не возродил во мне никаких надежд. Я уверен, что это инсценировка с целью окончательно оформить развал страны, хотя не все участники путча это понимали. Когда люди настроены серьезно, они четко должны знать: когда к ним попадет ядерный чемоданчик, кто будет президентом и т.д. По заговорщикам было видно, что они ничего этого не знают. Поэтому серьезно к ним относиться я не мог.
К тому моменту я уже устроился в образовательные коммерческие структуры. И стал всерьез заниматься вопросами концептуального надгосударственного управления. В результате я стал одним из авторов Концепции Общественной безопасности, которая была обсуждена в Государственной Думе РФ.
Комментарии читателей (1):