«Они поставили во главе своей политики так называемое право самоопределения народов или то, что в действительности скрывалось под этой фразой: государственный распад России». Роза Люксембург, 1918.
- Национальная сложность России / СССР и практический социализм
Нет никакого сомнения в том факте, что генетически и исторически Россия и Украина принадлежат к единому корню, единой ойкумене – Руси. Это не мог игнорировать даже крупнейший теоретик украинского национализма М.С. Грушевский, изобретя для своих нужд специальное имя «Украина – Русь». Это искусственное и контрфактическое присвоение имени увенчалось в сталинской советской историографии ясным актом тотальной монополизации наследия Руси в пользу вымышленной в XIX веке «Киевской Руси». Русь, Историческая Россия равно объединяют четыре восточнославянских народа: русских (в прежние времена - великороссов), украинцев (малороссов), белорусов и русинов. Их общее древнейшее историческое, ещё летописное, имя – руские (от Русь, с одним с). Их многократно зафиксированная в опросах, переписях, свидетельствах доминирующая идентичность ещё сто лет назад основывалась на признании единого культурно-исторического корня русских. И это было выбором единства и утверждением единства на основе общей истории, языка, веры, культуры. Именно на этом доминирующем фоне развивались кабинетные, журнальные, интеллигентские упражнения в этнографии по изобретению новых национальных языков – и поэтому, исходя из нормы рубежа XIX – XX вв. о том, что язык равен национальности, - титульных национальностей. Такой подход прямо диктовал легитимацию этнического национализма сразу после наделения его правом на этническую государственность.
При этом политический национализм (то есть патриотизм всех жителей суверенного государства, независимо от их национальностей, и политическое единство его народа) в евро-атлантическом мире стал главным результатом борьбы Северо-Американских Соединённых Штатов за независимость от Британской империи и Французской революции (в СССР традиционно называвшейся Великой) в конце XVIII века. Его продолжениями и превращениями в XIX веке стали большие общенациональные (но разноплеменные) движения за объединение Германии и Италии, национально-освободительные (и уже не общенациональные, а этнические) движения народов внутри Австрии и Османской империи и т.п.
БУДЬТЕ В КУРСЕ
- 28.01.23 Российский еврейский конгресс обязан способствовать укреплению и процветанию России
- 07.01.23 Март 1918: Советская Россия учится жить без Донбасса
- 07.01.23 Украинизация в годы революционных потрясений (1917–1923)
Современная интернациональная наука давно выработала в целом единый взгляд на феномен империй. Его я определил бы кратко как гетерогенное, сложное, разноуровневое государственное единство. Именно это единство из множества (в традиционной официальной риторике США звучащее в латинском лозунге ex pluribus unum) в националистической современности XIX-XXI веков служит идейной основой для, как кажется носителю государственной имперской воли, управляемого создания среди составных элементов империи особых национальных проектов, одним из примеров которых является Украина. Носителю воли этот проект представляется обнаружением (созданием устойчивой) сложности, укрепляющей империю, а на деле превращается именно в создание сложности, в определённый момент ослабления государственной мощи и воли становящейся фактором разрушения империи через её фрагментацию, упрощение и расчленение.
Американский историк-русист, исследуя модерную современность, солидарно цитирует в качестве общего мнения науки интегральное описание (критическое) империй и (почти апологетическое, но с весьма критическими оговорками) национализма в таком виде:
«Империи – это крупные политические образования, нацеленные на экспансию, либо хранящие память о территориальной экспансии, это государственные образования, которые практикую принципы различия и иерархии в процессе инкорпорации нового населения. В основе национального государства, напротив, лежит идея единого народа, живущего на единой территории и мыслящего себя как особое политическое сообщество (…) национальное государство стремится к гомогенизации населения внутри его границ и к исключению (каким именно образом? – М. К.) всех, кто не вписывается в этот проект, тогда как империя захватывает и включает…» (Ирина Шевеленко. Модернизм как архаизм: национализм и поиски модернистской эстетики в России. М., 2017. С. 19-20).
В этом историографическом контексте становится особенно ясно, что Российская империя во взаимном противоборстве великих держав – континентальных (то есть не колониальных) империй (Османской, Российской, Австро-Венгерской) равно с её конкурентами стала объектом атаки разрушительных этнических национализмов, которыми управляли конкурирующие колониальные Британская и Французская империи. Именно эти последние сделали своим острым оружием лозунг национальных государств, которые строились как зависимые от них разрушители противостоящих империй: эти проекты я полагаю возможным именовать как прокси-национализм, то есть этнический национализм, которому отводится роль строительства национальных государств под контролем господствующей (в мире, на континенте, в империи) силы. Он стал инструментом глобализации в начале ХХ века, стал лозунгом разрушения многонациональных имперских Австро-Венгрии, Российской, Османской, главным содержанием национального строительства в соответствии с провозглашёнными в январе 1918 года империалистическими «14 пунктами» президента США В. Вильсона и большевистской «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа», целью которой была мировая революция, прямо политически управляющая революционными народами и их национальными государствами. Именно прокси-национализм коммунизма в России стал на многие десятилетия его инструментом мировой революции, послевоенного мироустройства после 1945 года, антиколониальной мировой революции после 1960 года и дальнейшей политике СССР. Их опыт прямо и непосредственно вырос из опыта XIX века, когда идейно расцвёл этнический национализм, а царская Россия и Османская империя стали главными объектами готовящегося Западом многонационального расчленения. Именно этот опыт стремились реализовать в России русские революционеры, чтобы затем распространить его на весь мир, сделав стержнем, принципом «сборки» этой мировой этнонационалистической мозаики – мировую коммунистическую революцию. Известная доктрина Ленина и Сталина о «социализме в одной стране» как протекционистское отступление от практики немедленной мировой революции Ленина и Троцкого была именно тактической задержкой для консолидации революционного ядра в лице Советской России и никогда не была актом отказа Сталина от перспективы мировой революции вплоть до его собственной смерти. Напротив, именно Сталин уже с конца 1918 года (статья «С Востока свет») и особенно в 1920-е практически поднимал и поддерживал борьбу за Красный Восток (и его центр в Китае), а в 1940-е коммунизировал Восточную Европу и Балканы после Великой Отечественной войны.
В первом разделе Конституции СССР 1924 года, повторяющем Декларацию о создании СССР 1922 года, прямо указывалась конституционная перспектива Мировой ССР (снятая в 1936 году). Примечательно, что в самый момент учреждения СССР, 31 декабря 1922 года, в своих записках «К вопросу о национальностях или об «автономизации»» Ленин писал именно в духе подчинения практики государственного строительства СССР мировой национальной мозаике и допускал возможность «оставить союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом».
Национально-государственная политика Российской империи была сложна, разноуровнева и разнообразна и этим могла практически и доктринально послужить большевикам, ибо её опыт содержал в себе яркие примеры и богатейший институциональный опыт создания особых этнических территорий в составе России (Польши, Финляндии, немецкого Остзейского края) и управления ими, но нельзя сказать, что именно эта мозаичность как-либо радикально повлияла на национальный проект большевиков. Они лишь, в противоречие своей пролетарской идеологии признав национальную независимость именно буржуазных Финляндии и Польши, неудачно попытались их завоевать в ходе новых революционных войн (повторения французских), но потерпели поражение.
Националистическое разрушение империи служило русским революционерам точкой консенсуса с западными (властными и революционными) противниками русского царизма и царской России. Компромиссной, переходной формулой этнонационалистического расчленения служила реальная венгеро-немецкая, дуалистическая монархия Австро-Венгерской империи, внутри которой вызревали чешское, словацкое, австрийское, венгерское национальные государства, а потенциальное русинское – как часть русского народа – подавлялось и геноцидно истреблялось. Внутри неё ясно создавались и комплектовались польские и украинские национальные кадры. Нет сомнения и давно изрядно описано в интернациональной историографии, что украинский проект названного свойства имел своей задачей не только смены идентичности русинского народа, переформатирования Галиции (Галичины), но и подготовку германского аншлюса российской имперской этнографической Малороссии с превращением её в протекторат «Украина».
Австрийская дуалистическая монархия, политически выращивая в своей Галиции из русинов (по самоназванию «русских») отдельное от всё ещё слабо дифференцированного восточнославянского, «русского» массива – украинство, имела своей целью было создание мощного этнографического тарана против западной части Российской империи. Однако для абсолютного большинства галицийской, украинской, малороссийской части большого русского народа эти усилия местных властей оставались почти незаметными, пока в 1914 году австрийские власти не начали её принудительную ассимиляцию, сопровождаемую актами геноцида, который имел своей целью полноценную этническую инженерию – истребление даже намёка на русскую идентичность русинов и замену их украинской. Эту замену затем в своих интересах, создавая против многонациональной Польши Большую Украину, последовательно проводил в конце 1930-х – 1945 года сталинский СССР. Это очень ярко проявилось в ходе заключения Брестского мира между Германией и её союзниками в 1918 году с Украиной под властью Центральной Рады и затем – в течение же тоже года в практике германского и австро-венгерского оккупационного управления Украиной. Помимо давно запланированных и понятных усилий Германии и Австро-Венгрии по отчленению, подчинению и колонизации Украины, в том числе путём её украинской «национализации» ради создания отдельного титульного национального государства, были и иные факторы, заставившие уже в 1917 году ещё Временное правительство России признать верхушечную, никем не избранную, политически и экономически бессильную, но амбициозную украинскую Центральную Раду в Киеве фактической национальной властью Украины в тех её пределах, на которые эта Рада риторически претендовала. Она точно следовала этнографической традиции считать язык основой национальности, точно следовала решению Императорской Академии Наук России о признании украинского языка самостоятельным языком в 1905 году, распространяла свои территориальные претензии на все области южнорусских говоров, формально украинизируя их, то есть на Дон и на Кубань. И Временное правительство фактически отступало перед этим и лишь местные казачьи власти на Дону и на Кубани стояли на пути этой уже не только картографической экспансии. С началом германо-австрийской оккупации украинской этнографической части России, с началом буквального нашествия германо-австрийских войск на эту территорию вплоть до Дона картографические мечты во многом стали реальностью. Так формально кабинетный, научный вопрос о национальном лице, национальной идентичности – исторически почти мгновенно превратился в орудие империалистического (и капиталистического!) империализма и геноцида (против русинов).
Фундаментальной исторической травмой для Советской России стал Брестский мир РСФСР с Германией и её союзниками, который весной 1918 года официально отрезал Украину от России, а по ходу его подготовки отдал в германскую оккупацию Украину, Прибалтику и фактически Финляндию. Советская Россия предметно опасалась утраты имперской столицы – Петрограда – и перенесла её в Москву, и допускала возможность эвакуации столицы даже в Казань и Екатеринбург.
Германская оккупация Украины, а затем и Закавказья, признание большевиками независимости Финляндии, а затем и оккупированной Германией Польши, - прямо поставили вопрос о принципиальном решении проблемы независимого национально-государственного строительства одновременно с надеждами на мировую революцию, по дороге к которой возникали (чаще всего – впервые или после длительного перерыва) многочисленные национальные государственности.
Практически весь XIX век Россию, в конце XVIII века принявшей участие в разделах Польши вместе с Пруссией и Австрией, атаковал антирусский польский этнический национализм, подавляя даже саму мысль о возможности собственных интересов великороссов, украинцев и белорусов, хотя в результате названных разделов Польши Россия присоединила к себе только этнографически литовские, белорусские, украинские и русские территории. На тот момент этническая идентичность этих народов была в зачаточном состоянии, колебалась между локальным самоопределением как «тутейших», языковой или конфессиональной солидарностью, но точно – не была польской. Их самоопределение вне польского великодержавия отрицалось, их демографический потенциал на подлинно имперской территории бывшей и будущей польской Речи Посполитой по умолчанию прибавлялся к общей сумме чужого для них, ассимиляторского национального (этнически националистического) государства.
История «национального вопроса» (межнациональные отношения, государственная национальная политика, этнические конфликты, практический и теоретический национализм, сепаратизм и ассимиляция) и в России была известна давно – и именно в тени австро-германской науки (и страшно сказать – практики: с самого начала ХХ века. В меру общественной свободы, социально-политического заказа или личной ангажированности, исследователи хорошо изучили основные межнациональные предпосылки той государственной катастрофы, что постигла полиэтничную Россию в 1917-м и полиэтничный СССР в 1991-м.
Выстраивая новый государственный проект, Советская Россия руководствовалась этнографическим знанием XIX века, открывшим для себя сложность внешне монолитный наций и выбравшим главным фактором этничности язык, задачами мировой революции, которая должна была придти на место континентальных (Германской, Австро-Венгерской, Османской и Российской) и колониальных (Британской и Французской) империй. Новый мировой коммунистический порядок (по конституции СССР 1924 года, СССР был шагом на пути к созданию Мировой ССР, МССР), как можно предположить, с точки зрения переходного государственного строительства, был вдохновлён опытом многонациональной Австро-Венгрии и на практике применён к территории бывшей Российской империи. В своём теоретическом плане эта МССР строилась как сеть национальных государств, объединённых Коммунистическим Интернационалом, ядром и донором которого служила Российская (Всесоюзная) коммунистическая партия (большевиков). Первым крупным национально-государственным проектом этой Мировой ССР была Советская Украина, созданная волей русских большевиков. В этом проекте также ясно видится опыт Австро-Венгрии, в течение более чем полувека просуществовавшей как двойственная (дуалистическая) монархия – двух государств: Австрии и Венгрии. В Советской России, построившей вокруг себя СССР и намеренной построить вокруг себя (в союзе с ожидаемой Советской Германией) Мировую СССР, вторым государственно-национальным (и потому – индустриальным) центром которых должна была стать «русская Венгрия» - Украина.
Поэтому надо прямо сказать: исходя из фундаментальных доктринальных соображений о мировой коммунистической системы как совокупности национальных государств именно Ленин и Сталин на деле создали территориально огромную Советскую Украину, освободив её от многочисленных белых армий, защитив её от польского и румынского империализмов, вложив в неё огромные силы всего СССР, приняв её в 1918-1920 годах под своё управление и обеспечив ей с самого начала приоритетное централизованное финансирование из Москвы и, главное, изначально сформулировав ей национальные, языковые, этнические цели как национального государства как части будущей МССР, проведя последовательную многолетнюю украинизацию («коренизацию») территории УССР (наряду с рядом соседних районов РСФСР). Кроме главной, общемировой, принципиальной цели создания УССР, несомненной была и, так сказать, континентальная стратегическая цель для Большой Украины. Этой целью была межвоенная Польша, почти вернувшая себе границы конца XVIII века и служившая прямой военной угрозой для СССР, в актуальной исторической памяти которого было его громкое и кровавое военное поражение в ходе советско-польской войны 1920 года. Польша тогда остановила прорыв Советской России в сторону Германии, без промышленности которой, только лишь за счёт демографических и аграрных ресурсов России, мировая революция была утопией, - и оставила за собой западные части этнографических Белоруссии и Украины. В таких условиях военно- и мобилизационно-демографически мощная межвоенная Польша, при уже явленной в 1920 году поддержке тогда победных (по итогам мировой войны) и непобедимых в Евразии Британской и Французской империй – была главным непосредственным врагом для СССР и угрожала ему аншлюсом советских Белоруссии и Украины. Инструментом анти-аншлюса, тараном, вторым устоем СССР и мыслилась в СССР Советская Украина, в 1918 году укрупнённая большевиками за счёт русского (территории Войска Донского) Донбасса.
Большая (советская) Украина оставалась и главной в Восточной Европе ресурсной целью для Германии, только-только начавшей накопление сил для реванша в новой, будущей мировой войне. Даже после Великой Отечественной войны, когда Восточная Европа стала протекторатом СССР, в советской пропаганде продолжал звучать мотив особой роли Украины (то есть «Киевской Руси») в переустройстве Восточной и даже Средней (то есть прямо взятой из традиционной, давней немецкой риторики о Срединной Европе – Mitteleuropa!) Европы. Советский пропагандист писал об этом прямо, проводя прямую диахроническую связь между Киевом вчера и Москвой сегодня и завтра, то есть сохраняя Киев во главе Большой Украины в качество второго исторического фундамента СССР. Дополнительным аргументом к оживлению славянской темы, реализуемой СССР специально в применение к его протекторатам в Восточной Европе и на Балканах, стали и территориальные претензии СССР к Турции в Закавказье, которые также затронули и османское наследие на Балканах:
«Тесное общение между родственными по происхождению, языку и культуре славянским населением Восточной, Юго-Восточной и Средней Европы существовали уже в первые века нашей эры… Во времена Киевской Руси (X-XII вв.) русско-славянские отношения приобретают характер постоянных культурно-политических связей… В XIV веке национальным центром русского народа становится Москва… С первых же лет XV века Москва привлекает к себе пристальное внимание братских народов, и прежде всего южных славян, подвергшихся нападению турок. Москва становится средоточием культурных связей славянства. В XVII веке русский народ сыграл выдающуюся роль в избавлении от иноземного господства украинцев, в XVIII веке – белоруссов. Что касается южных и западных славян, то непосредственную помощь в их борьбе за национальное освобождение Россия смогла оказать в XIX веке. Крупнейшим фактором политической жизни России в XIX веке становится революционная борьба… Одновременно в славянских странах широко развёртывается освободительное движение, ставящее своей целью свергнуть владычество немцев и турок» (Б.А. Дацюк. Москва – светоч славянства. М., 1947. С. 3-4).
Понятно, почему Сталин и контролируемая им советская историческая наука к концу 1930-х приняли для Древней Руси имя «Киевская Русь» - этого требовал советский проект Большой Украины, рождённый из опыта дуалистической Австро-Венгрии (она была образцом для немецких марксистов и, значит, русских социалистов в области национальной политики) и предназначенный для противостояния СССР с Польшей – ближайшим и крупнейшим врагом СССР на его Западе вплоть до 1939 года. Но зачем они всю диахронию отечественной истории подчинили этой «украинской» ойкумене? Ведь Сталину стоило больших усилий преодолеть стратегическую инерцию этого угрожаемого с Запада двоецентрия, когда он ещё в 1925 году начал с большим политическим трудом реализовывать проект урало-сибирского «второго индустриального центра» СССР. Именно он, этот тыловой центр, в 1941-1945 года, когда Советская Украина была утрачена под гитлеровской оккупацией, стал основой победы СССР в Великой Отечественной войне. Эмигрантское правительство Польши в Лондоне, начиная с 1943 года активизировало свои претензии на Западные Белоруссию и Украину в послевоенном устройстве, но они были отвергнуты Сталиным.
Однако конституционное положение Украинской ССР как национального государства в составе СССР, формально равное положению других союзных республик, имело своим главным фундаментом именно созданное усилиями всего СССР её особое, отдельное экономическое развитие (для других союзных республик бывшее всё ещё дальней задачей). Это было ясно выражено в сталинской Конституции СССР 1936 года, действовавшей вплоть до 1977 года. В толковании к ней, изданном одновременно с созданием этой конституции, ответственный сталинский политический юрист А.Я. Вышинский, с конца 1920-х и вплоть до смерти Сталина бывший главным лицом государственной правовой риторики, так (без радикальных к тому оснований) объяснил, почему Киргизия и Казахстан, одновременно с принятием новой Конституции СССР 1936 года, были повышены в статусе из автономных в составе РСФСР (Советской России) до союзных республик в составе СССР: «Удельный вес Казахстана и Киргизии в народном хозяйстве СССР полностью оправдывает их превращение в новые союзные республики». А ликвидацию соучредившей СССР в 1922 году ЗСФСР и раздел её на Грузию, Армению, Азербайджан (и внутри их ряд автономий), непосредственно входящие в СССР в качестве союзных республик, аргументировал так: «Ныне республики Закавказья из аграрных стран превратились в индустриально-аграрные страны». Все союзные республики конституционно имели суверенное право на выход из СССР. В реальности коммунистической диктатуры в СССР это означало, что на пути к полной мировой революции допускалось за счёт отделения их от России и затем от СССР - создание независимых национальных государств, пронизанных единой или централизованной мировой коммунистической организацией.
При этом принципиально важно иметь в виду пример преобладающе русской по населению буферной Дальневосточной республики (1920-1922), созданной большевиками и упразднённой сразу после присоединения к Советской России. Опыт этого протектората, временно служившего лишь тому, чтобы избежать прямого столкновения Москвы с Японией, ясно говорит о том, что Россия как национальное государство большевиками не рассматривалась даже в её фрагменте. И никаких, даже ради гибкости регионального управления, русских титульных образований внутри СССР, РСФСР и особенно внутри союзных или автономных республик (кроме недолговечных русских национальных районов) создано не было.
Национальное строительство в СССР после Второй мировой войны получило масштабное продолжение и развитие не только в его протекторатах – странах «народной демократии» Восточной Европы и Балкан и в совершенно особой сфере бывшего Красного Востока 1920-1930-х гг. – в политике СССР в отношении Китая и Индии, огромных континентальных государств, добившихся независимости, а затем – и дальнейшей деколонизации в Азии и Африке в 1960-е годы. В их случае метод раздробления территории на национальные государства (или создания национальных государств из многоплеменных сообщества, связанных лишь языком колонизаторов) уже не работал. Приблизительно говоря, континентальные державы, Китай и Индия, столкнувшись с проблемой территориального единства, не могли не учесть интегральный опыт СССР как континентальной державы, творя свою суб-мировую революцию в наднациональном масштабе. Создатель независимости Индии Джавахарлал Неру анализировал эту перспективу накануне обретения независимости так, что это не могло не соотноситься с опытом национального и наднационального строительства в СССР, когда его фундаментальный труд был переведён на русский язык вскоре после смерти Сталина и когда СССР вёл перенастройку своей риторики мировой революции (актуальной ещё в докладе Г.М. Маленкова на последнем сталинском съезде партии в конце 1952 года). Неру посвятил этому специальную главу своего труда, названную «Индия: разделение, сильное национальное государство или цент наднационального государства?», где внятно выстраивал путь огромного континентального единства. Он беспокоился о том, что при отделении от Британской империи новая Индия потеряет мусульманские части Британской Индии (то есть тогдашний Пакистан на восток и на запад от самой Индии). И в итоге предрекал своей континентальной Индии именно мировое значение, косвенно отвечая на опыт СССР, теоретически допускавшего отделение коммунистических национальных государств ради мозаики единой мировой революции, и утверждавшего единство политической нации, к формулированию которой власть СССР пришла только в 1977 году, исторически поздно объявив о появлении союзной политической нации:
«Это единство [в рамках Британской Индии, включающей в себя Пакистан – М.К.] является географическим, историческим и культурным, но самый мощный фактор, действующий в его пользу, - это развитие мировых событий. Многие из нас придерживаются мнения, что Индия представляет собой, по существу, единую нацию. (…) Часто выдвигают требование о предоставлении любому хорошо организованному району права на отделение от индийской федерации или союза и в качестве примера ссылаются на СССР. Этот довод не убедителен, так как условия там совершенно иные, и это право не имеет большого практического значения. В той эмоциональной атмосфере, которая царит в настоящее время в Индии, возможно, представляется желательным согласиться с этим на будущее, дабы создать столь необходимое чувство свободы от принуждения. (…) Кроме того, возможность разделения и раскола в самом начале чревата серьёзной опасностью, ибо такая попытка может убить в самом зародыше свободу и сделать невозможным создание свободного национального государства. (…) Тихий океан, вероятно, займёт в будущем место Атлантического в качестве нервного центра всего мира. Индия, не являясь непосредственно тихоокеанским государством, будет, однако, неизбежно оказывать там значительное влияние. Кроме того, Индия превратится в центр экономической и политической деятельности района Индийского океана, Юго-Восточной Азии и территории, простирающейся до Среднего Востока. Её положение придаёт ей экономическое и стратегическое значение в той части мира, которую ждёт в будущем быстрое развитие. (…) Г.Д.Х. Коул считает, что Индия сама по себе является наднациональным районом, и полагает, что в конечном счёте ей суждено стать центром могущественного наднационального государства, охватывающего весь Средний Восток и лежащего между китайско-японской советской республикой, новым государством, в которое войдут Египет, Аравия и Турция, и Советским Союзом на севере. Всё это – чисто предположительно, и никто не может сказать, произойдёт ли это когда-нибудь. Я, со своей стороны, не сторонник разделения мира на несколько огромных наднациональных территорий, если они не связаны какими-то прочными международными узами. Но если люди будут столь безумны, что откажутся от международного единства в какой-то международной организации, тогда, вероятно, надо ждать возникновения этих огромных наднациональных районов, из коих каждый будет функционировать как одно огромное государство, в которых сохранится автономия на местах. Малые национальные государства обречены. Они могут выжить в качестве территорий, пользующихся культурной автономией, но не как независимые политические единицы».
Самоупразднение СССР как транснационального политического единства в пользу национальных государств и России как федерации в 1991 году оставило Украину наедине с национально-государственным проектом Большой Украины – в том виде, как его создали большевики, Ленин и Сталин – включающей Закарпатье, Западную Украину, Буковину, Южную Бессарабию, Крым и Донбасс. Они, используя для создания Большой Украины ресурсы всего СССР, ставили ей другую, мировую задачу. Однако независимая после СССР Большая Украина решила взять своей целью ту судьбу, что нарисовал ей американский стратег польского происхождения – Збигнев Бжезинский: стать самоистребительным орудием Запада в борьбе против России.
Нет сомнений, что этот проект оказался для современной, всё более националистической Украины избыточен, велик и слишком сложен. Поэтому сегодня Украина стоит перед самым главным, принципиальным вопросом в своей истории: стать окончательно этно-национальным государством, отказавшись от империалистических территориальных претензий на Юго-Востоке – или стать спасительной для неё федерацией, опять же – отказавшись от своего националистического империализма. Именно эта судьба Украины решается сегодня, в эти дни. И мы её – свидетели.
Апологеты ленинской модели создания СССР из «союзных» республик, которой Сталин короткое время – до принятия окончательного решения - пытался противопоставить свою «автономизацию» (их прямое включение в Советскую Россию) – умалчивают о том, что такая ленинская модель в её идеале была конфедерацией ради мировой революции. Компетентный американский исследователь, обладающий ценным личным советским опытом и потому свободный в анализе источников от магии риторики и буквализма, обоснованно отмечает:
«Советская национальная политика формулировалась и осуществлялась националистами. Ленинский тезис о реальности наций и «национальных прав» был одним из самых долговечных в его карьере; ленинская теория благотворного национализма (см. его слова о национализме малых наций – М.К.) легла в основу Союза ССР; а ленинская политика «национального строительства» обернулась необыкновенно успешной государственной кампанией по риторическому слиянию языка, «культуры», территории и «коренизированной» бюрократии. Ленинская гвардия отчаянно равнялась на вождя, но подлинным «отцом народов» стал И.В. Сталин. «Великий перелом» 1928-1929 гг. обернулся самым экстравагантным прославлением этнического плюрализма из всех, что когда-либо финансировались государством. «Великое отступление» середины 1930-х сузило круг «цветущих национальностей», но призвало к более интенсивному культивированию тех из них, которые обильно плодоносили. И наконец, за Великой Отечественной войной последовало официальное разъяснение, что класс вторичен по отношению к национальности…» (Юрий Слёзкин. СССР как коммунальная квартира, или Каким образом социалистическое государство поощряло этническую обособленность // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период: Антология / Сост. М. Дэвид-Фокс. Самара, 2001. С. 329)
Однако на деле план Сталина по «автономизации» государственно-национального строительства в 1922 году описывал именно практику сложившихся внутрисоветских, межреспубликанских государственных отношений. План Ленина по созданию СССР (как Мировой ССР) продолжал программу-максимум мировой революции. Но после учреждения СССР Сталин стал подлинным мотором антирусской (против России и за счёт России) «коренизации» (титульной национализации союзных республик и внутриреспубликанских автономий) как метода подготовки национальных государств как плацдармов для мировой революции. Именно об этом централизованном выращивании локальных национализмов в СССР в целом и особенно в его союзных республиках убедительно говорит Терри Мартин в своей эпохальной и научно сенсационной книге о том, как в СССР реализовывалась «позитивная дискриминация» в пользу создаваемых им советских народов.
Сталинская модель «автономизации» лишь повторяла его собственную доктринальную, также довоенную – 1913 года, схему, опирающуюся на образец Австро-Венгрии. В годы Гражданской войны реальное положение советских республик было близко к автономным (если можно вообще говорить об автономности во время войны). Апологеты «ленинской модели» создания СССР из «союзных» республик, которой Сталин пытался противопоставить свою «автономизацию» (их прямое включение в Россию) лицемерят. Они умалчивают о том, что такая ленинская модель в идеале была конфедерацией ради мировой революции (со стержнем в виде Коммунистической партии) и потому даже конституционно называлась Мировой ССР. То есть была доктринально продиктована большевиками. Основой этой доктрины в применении к России были расчленительные политические трактаты Ленина 1914-1915 годов. Но в практике 1918-1921 гг. советские республики и близко не имели «союзного» положения внутри СССР. Ибо в перспективе предназначены были для мирового строительства вне СССР и за счёт СССР, что на практике не означало ничего иного, кроме мирового строительства вне России и за счёт России.
Наконец, в этом контексте ленинско-сталинскую Советскую Украину следует признать наиболее последовательно реализованным советским проектом в сфере национального строительства, который в её лице Большой Украины достиг апогея её гипертрофированного национально-государственного строительства как малой империи (впрочем, по масштабу своему вполне сопоставимой с Австро-Венгрией). Такой её сделали крупные территориальные приращения к изначальной Советской Украине, которые были произведены Лениным (Донбасс, 1918), Сталиным (Западная Украина, 1939; Буковина и Южная Бессарабия, 1940; Закарпатье, 1945) и Хрущёвым (Крым, 1954). Примечательно, что незадолго до убийства, находясь в глухой радикальной оппозиции к Сталину, Лев Троцкий по-своему, но в той традиции, тоже следовал этому проекту Большой Украины, перед лицом приближающейся войны СССР с гитлеровской Германией и прямо во время начала войны Германии против Польши – противопоставляя отдельную, самодостаточную, национальную и даже мононациональную Советскую Украину ненавистному ему сталинскому СССР. Он писал в своём «Бюллетене оппозиции (большевиков-ленинцев)» в июле и августе 1939 года:
«Главной частью украинской нации является нынешняя советская Украйна. Развитие промышленности создало здесь могущественный чисто-украинский пролетариат. Ему предстоит быть руководителем украинского народа во всей его дальнейшей борьбе. Украинский пролетариат хочет вырваться из тисков бюрократии. (…) в чем же собственно состоит «центризм» лозунга независимой советской Украйны».
И далее: «Вот почему мы говорим: Да здравствует независимая советская Украйна!».
2. Национализм в России и доктринальный социализм
Историческая Россия была счастливо лишена искушений правящего этнического национализма, строя свою идентичность вокруг конфессионального и языкового стержня. Просвещение дало ей два импульса национализма, которые легко легли в эти русла конфессионального и языкового единства: французский и немецкий.
Собственный политический национализм в России восходит к образу (общенационального) Отечества, введённому в доминирующий военно-государственный и идеологический лексикон Петром Великим и потому тесно переплетённому им с монархической лояльностью. Он стал основой для имперской идеологии, свободной от этнических сужения и эксплуатации.
Новый, общественный, общегражданский, политический, не монархический импульс для формулирования русского имперского (государственного) национализма дала Французская революция и увенчавший её император Наполеон Бонапарт. В перспективе Французской революции и её императорской эволюции просуществовала вся история русского антисамодержавного освободительного движения вплоть до большевистской революции 1917 года, послереволюционного «термидора» и установления диктатуры Сталина.
Прямо из-под оккупации французского революционного империализма вырос столь же яркий и мировой образец национализма культурно-языкового (поначалу вполне антиимпериалистического) — общенемецкий национализм Фихте. Он стал философией и нормой европейского национального освобождения и государственного объединения, практически (почти) не замечая национальных меньшинств, неизбежно попадающих в поле национального объединения (в германском случае это были поляки и евреи, обречённые на ассимиляцию). Во след ему поднялось национальное восстание и объединение Италии. Возрождающиеся и борющиеся за объединение Германия и Италия стали в центр революционного и либерального пафоса в России. При этом Германия стала также образцом и массового успешного социал-демократического движения, чей германский патриотизм (и даже защищаемая им сама Германская империя как объединённое национальное государство) воспринимались в России как патриотизм прогресса, национализм передовой нормы.
Благодаря своему социализму, объединённая национальная Германия точно так же служила альтернативой государственному национализму русского самодержавия, как служила ею либеральная, но колониальная Британская империя, зримо отводившая России удел новой Индии (в то время как Россия хотела быть новой Америкой). В глазах социалистического и либерального освободительного движения в России государственный национализм Российской империи был «тюрьмой народов», то есть многонациональной империей на пути стремлений народов к независимости, в первую очередь — на пути ассимиляторской националистической Великой Польши дораздельных масштабов, то есть включая этнографические литовские, белорусские, малороссийские (украинские) и др. территории (которые даже в межвоенной Польше ХХ века составляли до 50% населения). Логика националистической борьбы заставляла видеть в русской империи националистического врага, каковым она не была. Это тем более было видно по тому, как именно Российская империя остановила ассимиляцию Финляндии её шведским правящим классом и тем самым невольно дала старт для финского националистического проекта Великой Финляндии.
Нет сомнений в том, эти французский и германский образцы национализма изначально равно содержали в себе идеалистические, религиозные, социальные и социалистические принципы общенационального и политического строительства. В России этот социал-либеральный проект религиозного национального освобождения и объединения пал жертвой революции 1905 года и главной его фигурой стал поп Гапон.
При этом именно германский объединительный и протекционистский социал-консервативный национализм противостоял либеральной фритредерской риторике британского империализма. Германский образец воспитывал в России последователей немецкого национал-либерализма (а затем — и национал-большевизма, не выросшего в национал-социализм): они и либо вели конкурентную имперскую борьбу против Германии, либо пестовали революционную с ней солидарность. А собственная (вполне маргинальная) попытка строительства либерального русского имперского национализма была не только утверждением верховенства имперской государственности, но и почти отрицанием её этнографической сложности как несущественной.
Этнонациональная и конфессиональная сложность была хорошо видна именно социалистическому и либеральному освободительному движению в России. Политически её пестовали польский, финляндский и еврейский вопросы (украинский не был политически громким), а этнографически он исходил из собственного богатого ссыльно-каторжного опыта русских революционеров. Однако подлинная сложность национального вопроса в монопольном владении социалистического и либерального консенсуса развивалась и рассматривалась в пределах западных образцов: расчленяемых в большинстве проектов будущего мирового устройства Австро-Венгерской и Османской империй на национальные (территориальные) единицы, а также доминионы, протектораты и колонии иных великих держав.
Ради этой национальной сложности должна была умереть и Российская империя как младший союзник любых победителей в мировой борьбе. И защитников большой Исторической России вне её уходящих самодержавия и монархии вообще было ничтожно мало: максимум, что обещал ей социал-либеральный консенсус в России, была слабая федерация (вскоре умершего) австро-венгерского образца, из вдохновений которого выросла расчленительная часть доктрины главного большевистского специалиста по национальному вопросу — Сталина. Второй половиной ленинско-сталинского решения мирового национального вопроса должна была стать стержневая коммунистическая диктатура над сетью национальных социалистических государств. Повторю: «Сталинский социализм в одной стране, пришедший на смену марксо-энгельсовской и ленинско-троцкистской мировой революции, лишь развил в пользу России сложившийся западный цивилизационный расизм, отводивший ей маргинальную роль, использовал богатое германское наследие строительства великой державы на основе экономического протекционизма изолированного государства, применил в пользу Советской власти индустриально-колониальную технологию “первоначального накопления”». И добавлю: социализм в одной стране – был передышкой, но категорически не исключал перспективы мировой революции до самого конца правления Сталина.
С другой стороны, британский образец воспитывал в России либерал-империалистов, для которых конкуренция с Британской империей была исключена (и даже — конкуренция с покровительствуемой ею Османской империей!). России в мире Британии и русских англоманов была отведена судьба колониальной Индии. Эта ещё довоенная (до Первой мировой войны), затем – военного времени, по сути своей колониальная, русская солидарность с либеральной Британской империей с началом в России Гражданской войны 1918-1920 гг. послужила идейной основой для согласия белых антибольшевиков с вооружённой интервенцией Британии в Россию.
С революционной же точки зрения, германский образец воспитывал в России надэтнический и революционный этатизм, а британский — революционный поиск слабых мест в его колониальной системе, ведущий к солидарности с будущим Красным Востоком, разрушающим Британскую и Османскую империи. Опыт Австро-Венгрии здесь, в колониальном контексте, звучал как почётная для России версия «европейского» национального расчленения. Но опыт Балкан как Ближнего Востока, части Османской империи, не включался в этот «европейский» горизонт. И традиционное культурное и внешнеполитическое покровительство России над балканскими народами не воспринималось русскими революционерами как освободительный исторический капитал и было целиком отнесено к её «восточному» империализму, которому во внутренней политике оппозиционная антисамодержавная публицистика издавна нашла нелиберальное клеймо «татарщины».
Иными образцами национализма стали национально-освободительные движения в Польше и Венгрии. Они изначально были проектами регионального империализма, либо отрицающими право иных народов на национальное самоопределение, либо использующими их инструментально как младших союзников в деле разрушения больших враждебных империй. Но, в частности, Польша получила горячую поддержку великих держав — Британии и Франции — в их империалистической борьбе против самодержавной России. И потому борющаяся против России Польша и её собственные империалистические националистические интересы получили у европейских революционеров имя внеклассового «народа-ре- волюционера». Впрочем, польский национал-империалистический проект не был этническим, а выдвигал в основу своего национального строительства (против литовского, малороссийского, русинского, белорусского и даже еврейского партикуляризма) конфессиональную и языковую консолидацию как результат ассимиляции.
Итак, к 1872 г. в интернациональной европейской научной среде сложился консенсус о том, что центральным этнографическим принципом идентификации и строительства национальности является языковое самоопределение. Это предопределило политически центральную роль национальной, этнической, языковой школы в строительстве этноса и, соответственно, административный произвол в школьном деле ради ассимиляции меньшинств. Школьное строительство, простейшее народное просвещение на родном языке стало инструментом не только образования, но и национального освобождения, подготовкой политического фундамента для соединения (обще)национальной и социальной борьбы.
Этнографический исследовательский консенсус, утверждая культурно-языковой, конструктивистский, просветительский фундамент под национальным самоопределением, продиктовал практическим политикам целую программу рукотворного национального строительства как акта самозаконной, принудительной биополитики Просвещения и Модерна, исходящей из того, что человека создаёт его социальная среда. Такое биополитическое репрессивное национальное строительство и революционное национальное освобождение получило ясную цель в рациональном достижении рукотворной государственности для каждой национальности, начиная с автономии и кончая независимостью.
Апогеем такой рукотворности государствообразующего национализма в России можно признать формулы Ленина. Они проливают достаточно света на неизбывные конфедеративные искушения советской власти в СССР во всей его истории, неизменно истреблявшие ресурсы России как его ядра в интересах новосозданных национальных государств внутри самого СССР и заново утверждённых — вокруг него. Приняв за ориентир австро-венгерскую практику, Ленин использовал её – в контексте мировой революции - не для целей сохранения единства России, а для её максимального сокращения до собственно великорусских пределов. С этой точки зрения хорошо известная дискуссия Ленина и Сталина в 1922 году о принципах строительства СССР либо как союза республик (Ленин), либо как системы автономий (Сталин) представляется вымышленно принципиальной: ибо речь шла одинаково об изобретении национальных государств разного уровня, практически одинаково подчинённых мировой коммунистической программе.
Ещё в 1915 году, посреди идущей мировой войны на уничтожение империй (прежде всего — Российской), в статье «О лозунге Соединённых Штатов Европы» Ленин прямо заявил принципы решения национального вопроса в масштабе мировой революции, напоминающей пафос «мирового правительства» отца либертарианства фон Мизеса. Он начал программу с «победы социализма в одной стране», дающей цепную реакцию по всему миру в виде социалистических независимых государств, идущих к новому единству:
«поставленный в связь с революционным низвержением трех реакционнейших монархий Европы, с русской во главе (...) [лозунг] Соединенные Штаты мира (а не Европы) являются той государственной формой объединения и свободы наций, которую мы связываем с социализмом, — пока полная победа коммунизма не приведет к окончательному исчезновению всякого, в том числе и демократического, государства. (..) лозунг Соединенные Штаты мира (...) сливается с социализмом»
Контекстом такой формулы для Ленина была его предвоенная статья «О праве наций на самоопределение» (1914), в которой ядром национальности объявлялся, разумеется, язык. Но язык этот догматически превращался в мощнейший фактор социально-экономического, то есть государственного, единства — и именно поэтому становился главным орудием государственного расчленения во имя всемирного коммунизма:
«Во всем мире эпоха окончательной победы капитализма над феодализмом была связана с национальными движениями. (...) необходимо государственное сплочение территорий с населением, говорящим на одном языке, при устранении всяких препятствий развитию этого языка и закреплению его в литературе. Язык есть важнейшее средство человеческого общения; единство языка и беспрепятственное развитие есть одно из важнейших условий действительно свободного и широкого, соответствующего современному капитализму, торгового оборота (...) Образование национальных государств, наиболее удовлетворяющих этим требованиям современного капитализма, является поэтому тенденцией (стремлением) всякого национального движения. (...) под самоопределением наций разумеется государственное отделение их от чуженациональных коллективов, разумеется образование самостоятельного национального государства. (...) неправильно было бы под правом на самоопределение понимать что-либо иное кроме права на отдельное государственное существование».
Заявляя как максимально прогрессивный такой сценарий бесконечного национального дробления перед перспективой финального мирового коммунистического объединения, Ленин приветствовал «точное заключительное замечание Каутского, что пестрые в национальном отношении государства (так называемые государства национальностей в отличие от национальных государств [то есть Австро-Венгрия и Россия против Германии, например. — М. К.]) являются “всегда государствами, внутреннее сложение которых по тем или другим причинам осталось ненормальным или недоразвитым" (отсталым)». И утверждает «безусловную правильность положения Каутского: национальное государство есть правило и “норма” капитализма, пестрое в национальном отношении государство — отсталость или исключение».
Важно подчеркнуть снова и снова: в этой доктрине — национальная монолитность (едва ли не тотальность) — норма, а национальная сложность — отсталость. Потому и известные претензии Розы Люксембург к Ленину 1918 года о том, что, безоговорочно поддержав национальную независимость Польши и Финляндии против классовой борьбы их пролетариата и фактически в пользу диктатуры национальной буржуазии, Ленин изменил принципам, шли мимо предмета (она, конечно, знала об участии большевиков в гражданской войне в Финляндии, но та была после признания её независимости). Ведь Ленин задолго до 1918 года «изменял классовым принципам», отстаивая внеклассовые национальные государственности против империй, прежде всего Российской.
Здесь же, в статье 1914 года, Ленин делает важную оговорку, позволяющую ему сфокусировать свою формулу беспредельного национального раздробления вплоть до мозаики — именно на обречённых на уничтожение «отсталых» империях, то есть прежде всего — на России. Он особо выводит подразумеваемо национально единый (после свершившейся ассимиляции) и потому-де гораздо более готовый для коммунизма, социализированный Запад из-под дробящего молота освободительного национализма, чтобы остановить общее разрушение на его пороге:
«В Западной, континентальной, Европе эпоха буржуазно-демократических революций охватывает довольно определенный промежуток времени, примерно, с 1789 по 1871 год. Как раз эта эпоха была эпохой национальных движений и создания национальных государств. По окончании этой эпохи Западная Европа превратилась в сложившуюся систему буржуазных государств, по общему правилу при этом национально-единых государств. Поэтому теперь искать права самоопределения в программах западноевропейских социалистов значит не понимать азбуки марксизма.
В Восточной Европе и в Азии эпоха буржуазно-демократических революций только началась в 1905 году. Революции в России, Персии, Турции, Китае, войны на Балканах — вот цепь мировых событий нашей эпохи нашего “востока". (...) Именно потому и только потому, что Россия вместе с соседними странами переживает эту эпоху, нам нужен пункт о праве наций на самоопределение в нашей программе. (...)
Своеобразные условия России, в отношении национального вопроса, как раз противоположны тому, что мы видели в Австрии. Россия — государство с единым национальным центром, великорусским. (...) “инородцы” (составляющие в целом большинство населения — 57 %) населяют как раз окраины (...) что в целом ряде случаев живущие по окраинам угнетенные народности имеют своих сородичей по ту сторону границы, пользующихся большей национальной независимостью (достаточно вспомнить хотя бы по западной и южной границе государства — финнов, шведов, поляков, украинцев, румын) (...) Таким образом, именно исторические конкретные особенности национального вопроса в России придают у нас особую насущность признанию права наций на самоопределение в переживаемую эпоху».
И наконец уже вновь в 1915 году в брошюре «Социализм и война (отношение РСДРП к войне)» Ленин суммирует свои исторические экскурсы в прямой лозунг, в котором соединяет уничтожаемый им имперский феодализм, оправдываемый победный буржуазный этнографический национализм, необходимые многочисленные социалистические национальные государства, максимально дробные и очищенные от инонациональных сложностей, и ждущий их в будущем объединительный мировой интернационал:
«Социалисты (...) безусловно должны требовать, чтобы с.-д. партии угнетающих стран (так называемых «великих» держав особенно) признавали и отстаивали право угнетенных наций на самоопределение, и именно в политическом смысле слова, т. е. право на политическое отделение. (...) Отстаивание этого права не только не поощряет образование мелких государств, а, напротив, ведет к более свободному, безбоязненному и потому более широкому и повсеместному образованию более выгодных для массы и более соответствующих экономическому развитию крупнейших государств и союзов между государствами. (...) борьба за социалистическую интернациональную революцию против империализма невозможна без признания права наций на самоопределение».
Здесь мы видим предельно ясную для Ленина — как наиболее успешного вождя радикальной социалистической партии в России и в мире —
- апологию современной Ленину передовой (социализованной, демократической) капиталистической государственности, построенной на основе этнического как языкового (не политического) национализма,
- требование такового национализма как условиях на пути к (национальному) социализму — как первой стадии
- мирового интернационального коммунизма, который, разрастаясь из одного социалистического государства — должен вырасти в Соединённые Штаты мира.
Таким образом, отдавая себе отчёт в бесконечности исторической перспективы этих Соединённых Штатов мира, мы должны признать, что в обозримой им самим актуальной перспективе Ленин видел только социалистические государства, построенные на основе этнического национализма.
Стоит ли называть их «национал-социалистическими» или «национал-большевистскими» — дело не столько вкуса, сколько терминологического бесчувствия. Ибо и национал-социализм, и национал-большевизм — явления исторически конкретные и игра их смыслами — только игра: в части национал-социализма — морально преступная, в части национал-большевизма — скорее анекдотическая.
Колеров Модест
Комментарии читателей (0):