Маркс прочно вошёл в общественные науки: теория кризисов и эксплуатации, отчуждение и угрозы специализации, концепция труда и материалистическая диалектика… Но идея «отмирающего государства», которой Ленин посчитал нужным уделить внимание прямо в 1917 году, до сих пор не получила должного признания. Это особенно странно, поскольку последние 50 лет идут бурные идеологические баталии вокруг полномочий государственной власти, оспариваемых рынком и гражданским обществом.
Во времена Маркса словом «государство» обозначался новый тип структуры — национальная бюрократическая иерархия. Раньше речь шла либо о городском самоуправлении, либо о проблематичном владении (regnum) царя или феодала. Власть держалась на открытом насилии и устных договорённостях, не могла организовать стабильный сбор налогов, цепочку командования (так, нередко феодалы в знак несогласия покидали поле боя с частью войск) и т.д. Хотя страны проводили протекционистскую политику (меркантилизм), она скорее касалась законов и границ, нежели полноценного вмешательства в хозяйство. Однако к XIX веку управление наладилось, стало шире и рациональнее, задействовало растущие когорты профессионалов, бюджеты быстро увеличивались, в элитах прошла относительная консолидация. Государство превратилось в огромный стабильно работающий аппарат, и в «18-м Брюмера Луи Бонапарта» Маркс рассуждает про «доведение до совершенства исполнительной власти», изоляцию её от народа и даже правящего класса, так что государство как таковое становится главным врагом революции.
Речь шла уже не просто о совещании власть имущих. Государственная машина обладала «войском» из чиновников с особым сознанием (в «К критике гегелевской философии права» Маркс подчёркивает корпоративизм бюрократии, противопоставляющий их интересы другим общественным группам), сложной организацией, подчинённой внутренним законам. Отсюда — сомнение в возможности какой-либо политической силы «захватить» аппарат государства. Машина скорее продолжит движение по одному лишь ей понятному курсу, перемолов очередных случайных «попутчиков», чем даст провести радикальные преобразования экономики и общества. Вывод Маркса очевиден: нужно сначала что-то сделать с государством, с этим властным инструментом, разбить его закрытую бюрократическую структуру. Причём анархистский вариант самоуправления казался ему невозможным в обществе, которое ещё только нуждалось в преобразовании — ликвидации классов, устранении материальных оснований для групповых конфликтов. Ленин свёл проблему к «демократическому централизму», то есть к определённой схеме выборов, не затрагивающей логики функционирования системы. В «Государстве и революции» определённые надежды возлагались на Советы, массовые органы, якобы объединяющие процесс принятия решений и их реализацию (как автономные коммуны, только изначально связанные в федерацию?); позднее — на внешние контролирующие органы вроде Рабкрина. В итоге управление было организовано по западным «тотальным» лекалам, с отсечением или выхолащиванием всего нестандартного. Марксизм поставил проблему, но не выработал конкретных оригинальных решений.
Тотальное государство стало «невидимой нормой», и марксистские мыслители начала ХХ века переключились на непосредственные отношения «авангарда» и класса, то есть лидеров и масс, без посредников где-то на политическом или культурном поле. Менее критично настроенные интеллектуалы просто мечтали воспользоваться столь удобно сложившейся организацией, охватившей всю нацию. Впрочем, нашлись идеологи, превратившие проблему бюрократии в уникальный шанс. Дэвид Грэбер заметил, что бюрократизация развивалась одновременно и в бизнесе, и в государстве, а потому в какой-то момент стала логичной «перемычкой» между ними. Можно предположить, бюрократы стали слоем, претендующим на реальную власть в обществе. Под этим углом стоит рассмотреть идею «технократии», ярким выразителем которой стал Торстейн Веблен. Элиты, по его мнению, окончательно оторвались от управления, сосредоточившись на статусных играх, политике и перераспределении. Преобразование же общества оказалось в руках инженеров (не интеллигенции или интеллектуалов, что немаловажно!). Да, в теории принципала-агента власть над распределением берёт верх над властью над производством — но что, если бюрократию политически организовать? «Армия», которая требуется для функционирования машины, станет демократизирующим фактором (вспоминается сила свободных римских граждан в легионах), отдающим предпочтение труду над расточительством. У Макса Вебера можно вычитать и более радикальную идею, в чём-то схожую с «неизбежностью» наступления коммунизма: бюрократическая система работает так рационально и самозабвенно, что естественным образом устраняет «неэффективные» элементы вроде личных корыстных интересов.
Почему этого не произошло — вопрос нетривиальный. Маркс считал сознание бюрократии «корпоративистским», то есть сосредоточенным на формальной стороне вопроса: красивых отчётах, очковтирательстве и т.п. В том же духе Грэбер говорит о «бредовой работе». Инженеры подчинились менеджерам, профессиональным организаторам процесса организации, доведшим статусные игры до их апогея — например, соревнования в количестве ненужных подчинённых или в создании максимально удобных показателей (растущих, даже если всё вокруг рушится). Если поздние марксисты (и особенно разочаровавшиеся в классовой борьбе постмодернисты) считали капитализм индустрией по производству видимости, иллюзии, спектакля, то центром её должны быть не СМИ, а бюрократы.
Теперь уже и сторонники капитализма начали критику формальных структур. Как неолиберальные экономисты вроде Энтони де Ясаи, так и лейбористские стратеги вроде Джеффа Малгана бьют тревогу по поводу неспособности широкой, но всё-таки относительно узкой когорты менеджеров управлять обществом. Социологи, изучающие гражданскую самоорганизацию, сетуют на выхолащивание любой инициативы, перехватываемой бизнесом или правительством. Хотя вопрос преодоления капитализма здесь и сейчас уступил место гибридным моделям, на повестку дня выходит «отмирающее государство», то есть проблема принципиального изменения механизмов его функционирования. Предложения касаются и распределения управления «сверху», и выстраивания параллельных структур «снизу». Учитывая важность социалки, инфраструктуры и решения глобальных проблем вроде экологического кризиса, простое возрождение анархических идей кажется недостаточным. Мы возвращаемся к позиции Маркса. Как ни странно, она уже не звучит столь радикально; наоборот, здесь возможен компромисс разных политических течений, не согласных ни на отмену частной собственности на средства производства, ни на свободный рынок. Марксисты много говорят о необходимости обновления традиции — и начать его можно с этого вопроса, которому прежде уделялось недостаточно внимания.
Комментарии читателей (1):