После Манифеста 17 октября 1905 года

Опубликование манифеста не привело к успокоению даже в столицах. Главным вопросом для либералов и всех, кто был левее их, стало превращение манифеста в основу для созыва Учредительного собрания. В Москве 18 (31) октября начались демонстрации с лозунгами амнистии, свободы, Учредительного собрания и законности, сопровождавшиеся нападениями на полицию. В Тифлисе также начались волнения, которые переросли в стычки, на три дня парализовавшие жизнь 250-тысячного города. Везде происходило одно и то же.

«По улицам, — записывает в своем дневнике 19 октября (1 ноября) 1905 г. член Государственного совета А. А. Половцев, — несмотря на дождливую погоду, двигаются многочисленные толпы, одна часть коих носит трехцветное знамя, другая — знамя красное. Между теми и другими происходят столкновения, оканчивающиеся даже и убийствами».

Если в 1905 г. количество пострадавших от террористических актов достигло 591 чел. (233 убитых и 358 раненых), то в 1906 г. это число почти утроилось, достигнув 1588 чел. (768 убитых и 820 раненых), а в 1907 г. оно увеличилось до 2543 чел. (1231 убитых и 1312 раненых). Только с 1908 г. террор пошел на спад. В этом году террористами было убито 394 и ранено 615 чел. Противостоять революционному террору мог только террор правительственный. И он постепенно набирал обороты. В 1905 г. к смертной казни было приговорено 72 чел., из них казнено 10, в 1906 г. к смерти было осуждено 450 чел., казнено 144, в 1907 г. — 1056 и 456 чел., и в 1908 г. — 1741 и 825 чел. Очевидно, что практика судебных наказаний становилась всё строже и жестче. Если в 1905 г. было реализовано 13,88% смертных приговоров, то в 1906 г. — 32%, в 1907 г. — 43,18%, и в 1908 г. — 47,38%. Но проблемы правительства отнюдь не ограничивались необходимостью противостояния террористам.

Далеко не только одни радикально настроенные партии были заинтересованы в продолжении революции или, на худой конец, в том, чтобы это продолжение использовать в интересах борьбы с правительством. Правда, в отличие от революционеров, либералы не были настолько едины в видении конечных целей. Иногда они представлялись им в исключительно фантастическом виде.

«Говорили много о западно-европейских порядках, — вспоминал другой кадет о выборах в I Государственную думу, — причем ораторы доказывали, что все они устарели, и почему-то особенно часто упоминалось о Новой Зеландии. Одним словом, происходило нечто в достаточной мере хаотическое и весьма возбужденное… Настроение было таково, что предпочитали шуметь и митинговать, чем делать дело».

Не удивительно и то, каким стал результат этого избирательного процесса.

«Это было собрание дикарей. — Вспоминал товарищ министра внутренних дел С. Е. Крыжановский. — Казалось, что Русская земля послала в Петербург всё, что было в ней дикого, полного зависти и злобы. Если исходить из мысли, что эти люди действительно представляли собою народ и его «сокровенные чаяния», то надо признать, что Россия, еще по крайней мере сто лет, могла держаться только силою внешнего принуждения, а не внутреннего сцепления, и единственный спасительный для нее режим был бы просвещенный абсолютизм».

Американский посол в России Дж. Фон Мейер, находясь под впечатлением действий «первого русского парламента», счел необходимым в личном письме президенту Т. Рузвельту поделиться с ним своей оценкой ситуации:

«Россия вступает в великий эксперимент, плохо подготовленная и необразованная… Я не могу не смотреть в будущее с пессимизмом, когда вижу повсюду среди рабочих и крестьян признаки коммунистических настроений… Конечно, я не считаю, что крах произойдет немедленно, но рано или поздно борьба… между Короной и Думой… более чем возможна. Сегодня правительство контролирует финансы и армию, но через три года вся армия будет пропитана новыми идеями и доктринами, которые проникают в умы людей, и кто тогда скажет, сможет ли правительство тогда рассчитывать, что войска будут подчиняться офицерам и подавлять беспорядки».

Правота этих слов и оценок была доказана событиями в Манчжурии. Успокоения от Манифеста 17 октября не было. Хаос, возбуждение, шум и митинги были и здесь делом, которое делали представители политической оппозиции. В январе 1905 года в Енисейской и Иркутской губерниях и Якутской области под гласным надзором полиции находилось до 600 политических ссыльных. Это были большевики, эсеры, меньшевики, бундовцы и т. п. Кроме того, 75−100 политических (в основном бывших народовольцев) проживало, не находясь под гласным надзором. С августа 1905 года ссыльные активизировали пропагандистскую работу — началась стачка на железной дороге. После Манифеста 17 октября 1905 года значительная часть ссыльных в тылу армии получила свободу — пропаганда революционеров только усилилась. Даже в войсках, которые стояли в Манчжурии.

«Натиск на войска был ужасен, — отмечал ген. Л. Н. Соболев, — он был поддержан страшными известиями, которые получались из России и между которыми было очень много преувеличенного, очень много выдуманного. Между Россией и армией было прервано всякое сообщение, всякое железнодорожное движение прекратилось; пересылка почты и денег приостановилась; телеграф пропускал только лишь те депеши, которые служили делу революции. Движение запасных на родину прекратилось. Армия была в возбужденном состоянии. Была минута, когда многие боялись за сохранение общего порядка в войсках».

Как только в армии узнали о заключении мира, ее солдаты, особенно мобилизованные запасные, стали ожидать возвращения домой. Они просто не могли понять причины своего пребывания в войсках. Слухи о том, что происходило дома, в России, постепенно доходили до армии и вызывали брожение среди рядовых. Вот к чему приводили эти настроения: «Раздавались голоса, что «солдатам надо устроить «забастовку» и требовать от начальства немедленного возвращения мобилизованных частей в Россию».

Однако даже к концу сентября распоряжений о демобилизации так и не последовало — 14 (27) сентября Алексеев с опасением отмечает: «Странно, что из Петербурга никаких указаний о порядке возвращения войск. Ждут и жаждут». Портсмутский договор был ратифицирован императором только 1 (14) октября, и еще через четыре дня последовал Манифест о мире с Японией. 1 (14) октября армия узнала о Высочайшем соизволении о немедленном увольнении офицеров и нижних чинов запаса, а также вольноопределяющихся, не дослуживших 2−3 месяца до полного года. Оно должно было начаться в Манчжурии и в остальных частях и учреждениях, дислоцированных в империи после ратификации. О том, что она состоялась, на Сыпингае узнали 5 (18) октября. Однако вместо возвращения домой армия получила волнения в своем непосредственном тылу — в Чите и даже Харбине, которые начались еще до издания Манифеста 17 октября.

На 1905 год выпал пик забастовочного движения в Сибири — 347 стачек, в которых приняли участие 70 501 чел. (в 1906 году — 131 стачка и 22 161 участник; в 1907 году — 75 стачек и 11 933 участника). Большая часть забастовщиков была железнодорожниками и телеграфистами. На их долю в 1905 году выпадает 101 стачка (47 440 чел.). Далее шли строители — 8 стачек, 5 383, приказчики — 26 стачек, 4 958 чел., горняки — 23 стачки и 4 030 чел. 15 (28) октября началась забастовка телеграфистов в Чите, ее поддержали другие железнодорожные служащие, демонстранты попытались овладеть складами с оружием. Их рассеяли с применением оружия, при этом один рабочий, пытавшийся напасть на офицера, был ранен. Сразу после этого забастовку поддержали учащиеся старших классов мужской и женской гимназий, семинарии, реального и ремесленного училищ. Связь армии с Читой и, следовательно, с Россией, была в 14:00 утрачена.

Главнокомандующий Линевич отдал распоряжения о сбережении железнодорожного и телеграфного имущества и отправил полк. П. М. Захарова (начальник сообщений тыла армий) с двумя железнодорожными ротами и ротой телеграфистов на пограничную станцию Манчжурия. Позже этот отряд был усилен еще 1 телеграфной и 1 железнодорожной ротами. Его задачей было восстановление железнодорожной и телеграфной связи с Читой и Иркутском. На следующий день, 16 (29) октября забастовали уже и служащие КВЖД. Захарову удалось арестовать часть телеграфистов на станции Манчжурия и заменить их военными — ситуация немного исправилась, и 19 октября гражданские телеграфисты начали выходить на службу в Харбине. Но связь с Петербургом главнокомандующий по-прежнему вынужден был поддерживать через Пекин.

Военная цензура, введенная еще приказами наместника адмирала Е. И. Алексеева от 5 (18) и 13 (26) февраля, 11 (24) апреля 1904 г., продолжала осуществлять контроль над всеми известиями, касающимися армии, частными телеграммами и частной письменной корреспонденцией, направляемой заграницу. Однако обратная связь с остальной страной так и не была восстановлена. 17 (30) октября занимавшийся планами эвакуации армии Алексеев с раздражением отмечает:

«Даже из «Маньчжурского вестника» мы не знаем, что делается в России, — какая-то вакханалия забастовок. Последние вести были лишь о том, что Москва прочно отрезана от всех сообщений, потому что ни один поезд не приходит, ни один не отходит. Неужели тоже допустят сделать и с Петербургом? Полное крушение власти и отсутствие лиц, которые нашлись бы в эту минуту, чтобы прибегнуть к мерам решительным».

Слабость верховного носителя власти в Манчжурии — главнокомандующего — лишала сторонников твердого порядка веры в себя и провоцировало сторонников революции на активные выступления. Под решительными мерами Алексеев понимал широкое использование военной силы, вплоть до введения военно-полевых судов и смертной казни по отношению к активным забастовщикам. Между тем они хорошо понимали язык силы. Когда на станции Манчжурия стачечный комитет попытался остановить эшелон бывших каторжан, они пригрозили расправиться с бастовавшими, и в результате далее поезд следовал практически без остановок. Это были ссыльные с Сахалина, в основном уголовники, амнистированные за участие в обороне острова и возвращавшиеся из японского плена. Необходимо отметить, что в эшелоне поддерживалась строгая дисциплина. Даже такой незначительной силы хватало для восстановления работы железной дороги, правда, лишь на время прохода такого поезда.

Были определены сроки и порядок демобилизации. Первенство получали раненые, больные (они-то и пострадали в первую очередь от забастовки, задержавшей часть санитарных поездов на полустанках, где невозможно было даже обеспечить питание), возвращавшиеся из Японии пленные и… офицеры запаса. Приказ об их увольнении вышел 22 октября (4 ноября) 1905 года. Еще ранее, 8 (21) октября главнокомандующий отдал приказ о возвращении в Россию офицеров, нижних чинов и чиновников, состоящих прикомандированными в Маньчжурских армиях, в свои части, правда, при условии, что это не нарушит порядка демобилизации. Лучшие кадры были необходимы для борьбы с революцией и обучения призванных осенью новобранцев.

Без сомнения, это было ошибочное решение, вызвавшее опасное недовольство среди рядовых резервистов, рвавшихся домой и жаждавших начала демобилизации. Это было тем более опасно на фоне происходивших в Манчжурии и Сибири событий. 21 октября (3 ноября) перестала работать Кругобайкальская железная дорога, власти Иркутска и Харбина безрезультатно взывали к командованию армиями в Манчжурии с просьбами о присылке войск. Но Линевич не был в состоянии контролировать ситуацию даже в Харбине — 24 октября (6 ноября) к стачке телеграфистов на железнодорожной станции примкнули железнодорожники. Очевидно, что Линевич не мог проявить решительность и в действиях на «домашнем фронте». Для этого, и особенно для этого, ему необходима была информация о том, что происходит к западу от Урала, а в штабах имели очень смутное о ней представление.

«Введено конституционное правление, — записывает в свой дневник 23 октября (5 ноября) Куропаткин. — Ограничена самодержавная власть. Таким образом, планы революционной партии осуществились. Удовлетворит ли их достигнутый результат, или волна за волною, поднимаясь всё выше, будут сметаться самые устои русского устроения? Не дай Бог. Начнется тогда гражданская война, страшнейшая из всех. Вся надежда на то, что масса будет удовлетворена достигнутыми результатами и остановит остальных, зарвавшихся. Только бы не разбудить страстей у толпы, только бы не начать черного передела».

Страхи и ожидания станут понятны при учете других слухов, ходивших в штабах русских армий в Манчжурии.

Именно от настроений «нижних чинов» и прежде всего самого массового рода оружия — пехоты — зависело многое. Активность немногих при пассивном сочувствии большинства и колебании войск — вот схема событий во время восстания в Москве до появления в городе гвардейского Семеновского полка.

«Сила восстания, — вспоминал свидетель московских событий С. П. Мельгунов, — конечно, была в ненадежности войск — всю пехоту приходилось держать в казармах».

30 октября (12 ноября) 1905 года во Владивостоке начались волнения. Город был переведен в разряд крепости 1-го класса приказом главнокомандующего от 10 (23) января 1905 г. 1 (14) марта туда прибыл и новый комендант — ген.-лейт. Г. Н. Казбек, который развернул лихорадочную работу по подготовке к отражению возможной японской атаки. За пять месяцев в условиях осадного положения гарнизон, в буквальном смысле не покладая рук, расширил внешний обвод крепости с 32 до 80 верст, проложил 250 верст хороших грунтовых дорог, 7 верст ширококолейной железной дороги, были проведены подготовительные работы на укладку 150 верст узкой колеи, установлено 1000 верст телефонных и телеграфных линий, построено 3 радиостанции, заложено около 2000 мин, построены бараки на 50 тыс. чел, подготовлено устройство 37 госпиталей и заготовлен 1,5 годичный запас продовольствия на 60 тыс. человек. При этом гарнизон насчитывал до 60% запасных, а в некоторых частях их концентрация достигала 80%.

Необходимо отметить, что гражданское население города в 1903 году составляло 26 тыс. чел., из них русских уроженцев — только 12 тыс. чел. Город был переполнен возвратившимися пленными и демобилизованными резервистами. И те, и другие не могли выехать назад, и те, и другие вынуждены были ждать, будучи наполовину военными и наполовину гражданскими уже людьми. Очевидно, сказывались как отсутствие дисциплины и невозможность ее быстрого восстановления в сложившейся ситуации, так и соблазны города.

«Вспышка во Владивостоке, — докладывал подполковник Левандовский — штаб-офицер для делопроизводства и поручений при Управлении генерал-квартирмейстера при главнокомандующем, — вовсе не была случайностью; она имела под собой совершенно определенную почву: 1) общее недовольство против офицеров, основанное на издавна установившемся крайне нетактичном и несправедливом отношении к нижним чинам; 2) возмущение нарушенными без серьезной надобности правами нижних чинов и непредоставлении им таких новых прав, которые, будучи для них существенно важными, не составляли нарушения логики службы; 3) протест против ненормальных экономических условий, особенно резко проявившихся во Владивостоке; действительно, дороговизна жизни дошла там до такой крайности, что фактически существование людей небогатых стало там невозможным, а наряду с этим необычное обилие ресторанов, театры, — всё это, всегда переполненное офицерством, не стеснявшимся предаваться кутежу, говорят, даже в дни Цусимского нашего несчастья. Что протест против всего этого был законен и неизбежен, совершенно естественно, а что он вылился в такой жестокой и крайней форме, то виновны в этом не только участники его».

Всё это накладывалось на тяжелейший беспорядок и злоупотребления, творившиеся на железной дороге.

Демобилизованные, которые не могли выехать из Владивостока, начали продажу личного имущества. В результате на рынке началась драка между бывшими солдатами и матросами и китайцами. Вскоре она разрослась до волнений городского масштаба. Для их прекращения пришлось использовать войска. О масштабе событий можно судить по количеству пострадавших. Среди принимавших участие в наведении порядка был убит 1 офицер и 13 солдат, ранено 6 офицеров и 22 солдата. В толпе было убито 2 солдата, 13 матросов, 6 гражданских лиц и 3 «инородца», а ранено 32 солдата, 52 матроса, 22 гражданских и 12 «инородцев» (судя по всему, это были по преимуществу китайцы). Волнения удалось остановить только 1 (14) ноября. Комендант не был полностью уверен в войсках гарнизона — по его словам, в руках у него оказалась гнилая палка, которая при неосторожном обращении могла развалиться, а между тем через город должно было пройти еще около 70 тыс. военнопленных. В результате волнений выгорело около трети города. Командир Владивостокского порта к.-адм. Н. Р. Греве 1 (14) ноября сообщал морскому министру вице-адм. А. А. Бирилеву:

«При настоящем положении дел пленных везти во Владивосток, безусловно, нельзя».

Между тем их нельзя было оставлять и в Японии. Владивостокские события, причиной которых была задержка отпуска запасных, явно указывали на необходимость ускорения решения этого вопроса. 5 (18) ноября Линевич обратился к войскам с приказом №2433. По сути дела, это был не приказ, а воззвание, призыв к солдатам сохранять дисциплину. Временное прекращение демобилизации объяснялось стачкой на железной дороге. Объявлялась и очередность увольнения, она была привязана исключительно к дате призыва на войну. Первыми отправлялись на Родину призванные с начала войны и по 1 сентября 1904 г., вторыми — призванные с 1 сентября 1904 года по 1 марта 1905 года, и третьими — все остальные. Порядок возвращения был следующим — эшелон должен был состоять из 1200 рядовых и 3 офицеров, старшего по эшелону и двух его помощников. В приказе даже не упоминалось о дисциплинарных взысканиях за нарушение дисциплины.

Действия военной власти по отношению к революционным процессам в армии поначалу были, по существу, заигрыванием с ними. В 1905 году Военное министерство увеличило ежедневный рацион солдат и нормы вещевого довольствия. Это было ответом на «экономические требования», однако, как отмечал один из вдумчивых очевидцев, они возникали «…только потому, что вопросы вещественного характера более доступны пониманию масс, чем тонкости правовых отношений, но корень недовольства кроется в этих последних. Сеявшие смуту это прекрасно знали и на этом основывали успех политической пропаганды в армии». В 1905 году это помогло, но только в 1905-м…

Ранее на ИА REX: Перемирие и мир как фактор внутренней политики