На фоне событий в Афганистане Турция примеряет на себя новые роли в регионе. Но у нее есть сосед, с которым ее связывают многовековые и очень сложные отношения, — Греция. Немыслимо, чтобы в подобных условиях Афины не переосмыслили свою политику на турецком направлении, но это не так просто для страны, которая отличается рядом внешнеполитических дефицитов, пишет в газете To Vima профессор, политолог, бывший советник МИД Греции (1978–2004) Панайотис Иоакимидис.
Драматические события в Афганистане с захватом власти талибами (организация, деятельность которой запрещена в РФ), безусловно, формируют новую геополитическую обстановку. Запад и, в частности, США потерпели унизительное поражение после двадцатилетнего военного присутствия в стране, направленного на нейтрализацию терроризма и построение новой демократической системы. Китай и Россия извлекают большую выгоду из происходящих событий, но еще одна страна, которая, похоже, также получает выгоду, — это Турция. Анкара и талибы (организация, деятельность которой запрещена в РФ) ссылаются на «братские отношения» между ними, и на этом основании Турция претендует на новую геополитическую роль: роль страны-моста между Афганистаном/"Талибаном» (организация, деятельность которой запрещена в РФ) и Западом, что, похоже, поощряется Вашингтоном и Брюсселем (в конце концов, существует также аспект беженцев и мигрантов). Таким образом, не исключается, что Турция (вместе с Пакистаном и Ираном) станет самым привилегированным собеседником талибов (организация, деятельность которой запрещена в РФ) и важнейшим игроком в более широком регионе.
Ранее на ИА REX: Эрдоган может первым признать новую власть в Афганистане
Эти события должны привести и Грецию к переосмыслению своей внешней политики, прежде всего, заново оценить турецкий вопрос. Его нужно рассматривать, принимая во внимание недавнее военное соглашение с Северной Македонией, надвигающуюся нормализацию ее отношений с Объединенными Арабскими Эмиратами (ОАЭ), а также новые данные о сотрудничестве, продиктованные климатическим кризисом (пожары), новой ролью США, а также общими проблемами, типа мигрантов и пожаров, которых будет все больше и больше. В конце концов, вероятно, что одна страна нуждается в другой больше, чем мы думаем. Но в любом случае недопустимо, чтобы Турция брала на себя новые роли, упрочняла свое присутствие в качестве региональной силы, а соседняя Греция при этом не пересматривала ключевые параметры своей политики.
Но подумать следует и о некоторых соответствующих внешнеполитических «дефицитах», которые также затрагивают взаимодействие политики с обществом. В качестве первого недостатка я бы отметил отсутствие всеобъемлющей последовательной стратегии национальной безопасности. Хотя, пусть и со значительной задержкой, Греция, похоже, наконец-то получит Стратегию национальной безопасности, которая будет следовать примеру других развитых стран, больших или малых, и особенно государств Европейского союза. Последний разработал собственную соответствующую стратегию в 2016 году (Глобальная стратегия внешней политики и политики безопасности Европейского союза) и в то же время работает над «Стратегическим компасом» для своей лучшей подготовки к преодолению будущих кризисов и созданию общей стратегической культуры. Очевидно, что эти тексты будут приняты во внимание при разработке греческой стратегии, которая должна стать будущим руководством для греческой внешней политики. Таким образом, будет покрыт основной структурный «дефицит». Однако следует учитывать, по крайней мере, три других аспекта.
Во-первых, институциональный и содержательный, а не формальный способ формирования внешней политики. Около двадцати лет назад (1999) я написал статью под названием «Модель формирования внешней политики в Греции: личности против институтов», в которой задокументировал доминирование личностей (каждого министерства иностранных дел и т. д.) в формировании внешней политики и относительно приниженной роли институтов и безличных процессов (коллективные органы, дипломатическая служба и т.д.). Но какими бы способными ни были министры иностранных дел (а они, как правило, таковы), им нужна институциональная память и институциональная роль. С тех пор и по сей день довольно многое изменилось к лучшему. Но остается вопрос о том, соблюдается ли (и если да, то насколько) институционально структурированный процесс разработки политики на всех соответствующих этапах (подготовка, принятие, осуществление, мониторинг) и со всеми соответствующими условиями и критериями. И особенно актуально, какая культура в этом процессе преобладает — культура действительного решения проблем или просто управления ими? А в отношении министерства иностранных дел вопрос о преобладающей культуре остается принципиальным.
Во-вторых, базовый консенсус по вопросам внешней политики является абсолютно желательной ситуацией (тем более национальное единство, которое должно быть непреклонным в защите национального суверенитета). Но не слепой консенсус по знаменателю, который по существу сводит на нет демократическое сопоставление аргументов по поводу основных решений и целей внешней политики. Ибо на данный момент эта модель консенсуса в значительной степени преобладает среди политических сил. Они расходятся во мнениях по поводу отдельных манипуляций, но это всё. Они не предлагают радикальных альтернативных предложений и идей, а в итоге так называемый Совет по внешней политике всегда заканчивается «в атмосфере консенсуса». При том что этот орган был создан для конструктивного диалога, противостояния аргументам и представления предложений, а не для того, чтобы фиксировать согласия, подлинные или поддельные. Такой феномен консенсуса не встречается абсолютно ни в одной демократической стране. Джо Байден и вовсе зашел так далеко, что заявил, что он продвигает «классовую политику для среднего класса» (см. его выступление в Госдепартаменте от 4 февраля 2021 года). Никто не хотел бы подобной политики в стране, где на карту поставлено очень многое. Да, высокая степень консенсуса стране необходима, но не такая, чтобы препятствовать выражению альтернативной точки зрения. Было бы интересно, если бы существовала также институционализированная (в организации министерства иностранных дел) процедура выражения несогласия, которая существует в США и других странах и которая позволяет дипломатам выражать свое радикальное несогласие и выдвигать альтернативные предложения по вариантам внешней политики без карательных последствий (имеются в виду предложения, выходящие за рамки нынешней бюрократической формы).
В-третьих, знаменитая «дилемма заключенного» учит, что оптимальные результаты в политике достигаются, если между вовлеченными сторонами существует доверие, общение, обмен информацией и т. д. Вопрос в том, хотим ли мы получить наилучшие возможные результаты и для (к примеру) греко-турецких отношений, насколько мы заботимся о выполнении необходимых для восстановления доверия условий. Недавняя «греко-турецкая позитивная повестка дня» является хорошим шагом в этом направлении. Но есть причина, по которой значительная часть системы коммуникаций не только не способствует пропорционально созданию и укреплению доверия, а, скорее, наоборот — его расшатывает. Это то, что Фрэнсис Фукуяма назвал существующим в Греции фундаментальным дефицитом.
Ранее на ИА REX: В Турции растёт недовольство беженцами из Сирии и Афганистана
Комментарии читателей (1):