«Война без грима»

В Севастополе завершил свою работу XXIX МКФ «Золотой Витязь», шестой раз подряд проходивший в этом легендарном городе. На фестиваль съехалось много именитых гостей: актеры, режиссеры, художники, киноведы из России, Украины, Белоруссии, Сербии.

Самым ярким гостем кинофорума стал Народный артист Российской Федерации Николай Лебедев. 15 декабря 2020 года ему исполнится 99 лет. Старшее поколение киноманов помнит его по одной из главных ролей в фильме «Евдокия», где он блистательно сыграл мужа главной героини Евдокима. Глядя на статного, могучего человека, каким он предстал перед зрителями в этом кинофильме, трудно себе представить, что в начале войны Николай Сергеевич раненым двадцатилетним мальчишкой попал в плен, и его жизнь превратилась в сплошную борьбу за каждое прожитое мгновение. Четыре раза он бежал, четыре раза его ловили. Истощенный, он скитался по деревням Украины и Белоруссии, по лесам, полям и весям, пытаясь вернуться к своим. Встречал много разных людей на пути к линии фронта. Ему так и не удалось пересечь ее. Однажды его взяли за полчаса пути от расположения наших войск. Победу он встретил в одном из самых страшных фашистских концлагерей — филиале Освенцима под названием «Ламсдорф-3Б». Его освободили советские солдаты.

В Севастополь Николай Лебедев прилетел представлять документальный фильм «Война без грима», снятый о нем режиссером Виталием Максимовым. В холле второго этажа гостиницы «Севастополь» мне удалось поймать Николая Сергеевича в момент, когда его не окружала толпа поклонников и журналистов. Он согласился рассказать о подробностях своей биографии читателям ИА REGNUM.

Людмила Лис: Николай Сергеевич, расскажите о своем детстве, ведь Вы родились в лихие годы гражданской войны. Какими были Ваши отроческие годы?

Николай Лебедев: Я родился в Москве. Моя мама принадлежала к купеческому сословию. Мы жили в знаменитом доме номер семь у Никитских ворот и занимали весь этаж. Позднее нас заставили переехать в коммуналку, потому что соседи написали в компетентные органы, что наша семья занимает большую площадь.

Людмила Лис: В какой школе Вы учились?

Николай Лебедев: Я учился в легендарной 110-й московской школе имени Нансена. Это была элитная школа. Простые дети там не учились. В параллельном классе «А», а сам я был в «Б», учился Дима Сахаров, ставший впоследствии знаменитым ученым и диссидентом. Наши классы были напротив. Он рос худеньким, пугливым мальчиком. Во время перемены, когда все ребята выскакивали, бегали, шумели, он осторожно передвигался по коридору, держась за стену. Боялся, что его зашибут. Он носил белую рубашечку, короткие, до колена, штанишки, белые чулки и черные лакированные лодочки. Кроме него, так никто не одевался. Все ходили в брюках.

Мои родители служили кассирами в театре, дядя был военным. Общими усилиями меня определили в эту школу, надеясь, что я получу хорошее образование. Проблема была в том, что учиться я не хотел, рос настоящим оболтусом, прогуливал уроки. В этой школе работали дореволюционные педагоги с большим опытом, но даже они ничего не могли со мной поделать.

Людмила Лис: Чем Вы занимались, когда прогуливали?

Николай Лебедев: Я очень рано попал за кулисы театра. Мама мне говорила всегда: «Выучишь уроки и приходи в театр». Конечно уроки я никогда не учил, а в театр любил приходить. Мне дали красивый пропуск, и я ходил на все подряд спектакли. Театр мне очень помог, потому что пьесы, которые там шли, воспитывали во мне характер. Мама никогда мне ничего не навязывала. Она просто оставляла на моем письменном столе книги. Я их читал. Это были стихи Пушкина, Есенина, «Приключения Тома Сойера». Читать мне нравилось. Я хотел стать актером и понимал, что без чтения в этой профессии не обойтись. Но я не понимал, зачем мне учить физику и химию. Единственное, что мне нравилось из школьных предметов — это геометрия. Потому что мое воображение рисовало из овалов, треугольников, трапеций и кубов декорации для театральной сцены. А химия… Это было страшно. Как только я узнавал, что будет контрольная, то сразу же делал вид, что заболевал. Я отпрашивался с уроков, но шел не домой, а в кинотеатр «Унион», который был напротив школы. В дневное время там как раз шли детские сеансы. Потом я приходил домой как ни в чем не бывало. Мама не знала, что я прогуливал. Иногда мои прогулы затягивались на несколько дней. Я выбрасывал свой портфель в окно первого этажа на улицу, незаметно проходил мимо дежурной и покидал школу.

Людмила Лис: Как же педагоги Вас терпели?

Николай Лебедев: В седьмом классе я остался на второй год. И меня перевели из элитной школы в обыкновенную. Я посещал школу все меньше, в конце концов стал ходить только в драмкружок. В театре я одалживал костюмы, мне очень нравилось играть Чапаева.

Закончилась учеба во второй школе для меня довольно неожиданно. 1 сентября я пришел в 10 класс. Ко мне подошла методист и пригласила в учительскую. Там мне выдали справку о том, что я прослушал 9 классов и отчислен из школы. К слову сказать, что все мальчишки из моего класса погибли на войне. Не осталось никого, кроме двоих, которых посадили.

Людмила Лис: Их посадили за хулиганство?

Николай Лебедев: Один из преподавателей школы организовал политический кружок. Учитель утверждал, что завещание Ленина, где он выступил против Сталина, и которое большевики объявили подделкой, было подлинным. Меня в этот кружок не пригласили из-за того, что я плохо учился. Учителя арестовали, и вместе с ним двоих участников кружка.

Когда мама узнала, что меня выгнали из школы, у нее случилась истерика. Но я сказал маме, что я не хочу учиться, а хочу работать в театре. Я хотел устроиться в Театр Революции, теперь он Театр Маяковского, или в Малый театр. Но чтобы служить в театре, нужно было иметь хотя бы десятилетнее образование.

В это же время на доске напротив моего дома появилось объявление, что на учебу принимаются граждане, желающие пройти 9 и 10 класс за один год. Это была профшкола. Я пошел туда и параллельно поступил служить актером в ТЮЗ. Аттестат я получил даже раньше, чем мои одноклассники. И меня призвали в армию весной 1941 года. 22 июня началась война. Из моих одноклассников в живых не осталось никого.

Людмила Лис: Все же, Николай Сергеевич, расскажите подробнее, каким Вы были в отрочестве?

Николай Лебедев: В отрочестве из романтических чувств я связался с московской шпаной. Я знал все блатные песни. Мы пели их под гитару. Есенина знал наизусть, потому что среди шпаны он был очень популярен. Однажды я даже с одним парнем пошел на дело. Обязательно нужно было идти в расстегнутом пальто, чтобы если тебя схватит милиция, можно было вывернуться и убежать. От преступного будущего меня спасла любовь к театру. Я понял, что самое важное в жизни для меня — это театр. А если я дальше буду продолжать в том же духе, то вместо сцены попаду в тюрьму. К тому же всякий принадлежащий к шпане элемент обязан был иметь золотой зуб — фиксу — и сделать себе наколку на руке в виде якоря. Я, как актер, себе этого позволить не мог. «А как же я буду играть белого офицера или дворянина?» — думал я.

Шпана собиралась у Никитских ворот в проходном дворе напротив церкви. Я со всеми был знаком. Они помогали мне выглядеть героем в глазах девушек. Допустим, идем мы с девушкой мимо этой шпаны. Девушка напугана. А они мне кричат: «О! Чапаев идет!» И девушка сразу влюблялась в меня, даже если до этого была не уверена в чувствах. А я специально водил туда девушек, чтобы поразить их.

Людмила Лис: И что было с Вами дальше?

Николай Лебедев: Меня призвали в армию весной 1941 года. На момент призыва я уже работал в театре, и в армию идти мне страшно не хотелось. Я очень любил свободу. Я вел не очень правильный образ жизни, шатался по улицам, жил в свое удовольствие. Я пришел в Московский театр юного зрителя, показался, и меня взяли на работу. В то время, когда я там работал, впервые в жизни в Москве передвигали здание театра. Перед этим действом я вошел в театр, зашел в директорский кабинет и стал звонить всем друзьям, хвастаясь, что сейчас буду ехать по Москве не на автобусе, а в доме. Вот такой я был хулиган.

Перед уходом в армию я пошел попрощаться со своей дальней родственницей. Она мне подарила иконку Николая Угодника. Эта была маленькая иконка, я даже не придал ей особого значения. Я не взял ее с собой, а оставил дома. Мама мне сказала, чтобы я ее с собой не брал. В те времена, если бы командиры нашли у меня икону, то могли бы устроить мне неприятности. Мама сказала: «Ты оставь ее дома, но просто знай, что святой Николай тебя всегда будет хранить, и мы будем за тебя молиться».

И я, действительно, чувствовал, что кто-то хранил меня. Это я сейчас уже понимаю, что Бог меня хранил, а тогда я не понимал, а только удивлялся тем случаям, которые со мной происходили, тем возникающим новым обстоятельствам, которые изменяли мою судьбу.

Людмила Лис: Как Вы попали в плен?

Николай Лебедев: В начале войны мы воевали без оружия. Только через несколько недель мне дали пистолет, а еще через пару недель винтовку. Боев в моей жизни было не много. Я получил ранение в ногу. Меня перевязали и на обозе отправили в санчасть. Наши войска попали в котел, и все мы, кто там был, оказались в плену. Многие тысячи.

Это была осень 41 года. Концлагерь находился в семи километрах от Белой Церкви. Сначала я был в концлагере в самом городе, через некоторое время меня и еще несколько человек перевели в один из самых страшных лагерей на Украине. Там обслуживающим персоналом были украинские националисты. Лагерь размещался в бывшей казарме советских артиллерийских войск. В каком-то зале, пол которого был устлан соломой, пленных было размещено более 50 человек. Спали прямо на полу, не снимая одежды.

Однажды под утро мне приснился сон: по лагерю идет Богородица. Она была в серых одеждах, ее длинная юбка развевалась на ветру. Она была высокая, шла по воздуху, не касаясь ногами земли, благословляя всех вокруг. Я посмотрел на нее снизу вверх и увидел, что у нее лицо моей матери. Я проснулся, встал на ноги и, стряхивая с себя солому, сам себе сказал: «Сегодня я сбегу». И в тот же день я сбежал из лагеря, из которого невозможно было сбежать. Это был один из самых страшных лагерей.

Расскажу Вам один случай, как я бросил курить. Немец, нарочно или случайно, оставил пачку сигарет в коридоре. И один молодой парнишка взял эту пачку сигарет себе. Немец поймал его за курением, и в наказание парню назначили каждый день по 100 ударов палками перед всем строем заключенных. В тот день, когда я решил сбежать, два полицая вывели его из строя для очередного избиения палками, он был уже похож на древнего старика. С тех пор, когда я брал в руки сигарету, все время вспоминал того парня. И не мог больше курить.

В тот день нас строем вывели из лагеря. Когда мы отошли от него километров на пять, нас разделили на небольшие группы. Мы никогда не знали, куда нас ведут. Наш конвоир был маленький, тщедушный немец с больными красными глазами. Был октябрь, он мерз, кутался в шинель. Перед нами невысокая гора, под ней дорога, а метров через сто начинался лесок. Немец замерз и попросил разжечь костер. Для этого нужны были дрова. Он послал нас за дровами, а сам сел на землю, и даже не смотрел в нашу сторону. Он, видимо, считал, что бежать нам некуда, вокруг везде немцы стоят.

Я неторопливым шагом стал спускаться с горы к лесу. Спускался и думал, что если я сбегу, то немцу этому попадет из-за меня. Наверное, его на фронт отправят за это. Только на секунду посетила меня мысль, что бежать не надо из жалости к этому парню. Но это была минутная слабость. Вразвалочку я продолжал двигаться в сторону леса.

У дороги я увидел колодец и возле колодца другую группу заключенных вместе с двумя немецкими конвоирами. «Что делать? Идти обратно?» — подумал я, но все же пошел вдоль дороги. Странно, но никто на меня внимания не обращал. Так я дошел до железнодорожной насыпи, мне нужно было только подняться на нее, перейти железную дорогу, начать спускаться, — и за ней меня бы никто уже не увидел. Так я и сделал. Спустившись с насыпи, я побежал без оглядки. Бежал я километра три до ближайшей деревни. Если я ненавижу украинских националистов, то перед крестьянами Украины и простым народом я готов на колени встать.

Я тогда почти дошел до линии фронта. Прошел через всю Украину, от Белой Церкви до Нежина. В Нежине был очень лютый начальник полиции. Его фамилия была Волк. Я вышел из леса. Навстречу попались крестьяне. Я им сказал: «Бог в помощь». Присел отдохнуть, а тут едут на велосипедах два полицая. Крестьяне показали им на меня и сказали, что я бежал из плена. Те не поверили. Поскольку я вышел из леса, полицаи решили, что я партизан. Для них партизаны были самые страшные враги. Полицаи арестовали меня и отвезли в деревню. Ко мне в камеру посадили подсадную утку — какого-то деда, чтобы я ему признался, что партизан. Они обещали меня расстрелять, но утром отвезли к немцам. Немцы посадили меня не к военнопленным, а к украинцам, сидевшим за уголовные дела. Русских эти украинцы ненавидели. Унижали и оскорбляли меня.

Сидеть с ними было настолько противно, что я решил бежать при первой же возможности. Однажды произошел там курьезный случай. Один украинец сидел и на чем свет ругал советскую власть. В камеру зашел немецкий офицер и на чистом русском языке спросил его: «А ты кто такой?» Тот ему гордо отвечает: «Я директор завода!» Немец говорит: «Сейчас я тебе покажу, какой ты директор завода!» И со всей силы бьет его в лицо. Так что немцы украинских националистов тоже ни во что не ставили. Предателей никто не любит.

Оттуда мне удалось бежать, потому что уголовников охраняли не так строго, как пленных. Была зима, и я уже подходил к Бахмачу, но не смог там перейти линию фронта. Решил идти на Корюковку. А оттуда в Белоруссию. И там переходить линию фронта. Подумал что там легче будет.

В одной деревне я залез в свинарник и затаился там. В доме жила одна женщина с двумя детьми. Старшая девочка пришла вечером кормить свинью, и я ей там открылся. Она рассказала обо мне матери. Я пробыл у них дней пять. Она приносила мне еду, как свинье, чтобы соседи не узнали. Я уже собрался было идти к партизанам, потому что отчаялся перейти линию фронта. Сын этой женщины захотел идти со мной. Ему было 15 лет. Немцы объявили тогда, что через несколько дней увезут его в Германию. А туда он не хотел. Он даже матери не сказал, что уйдет. Знала только его сестра, что мы уйдем рано утром.

К вечеру мы дошли до одной деревни. Я остался ночевать на кладбище. И как мы считали, для него никакой опасности не было. Он юный совсем, украинец. Я ему сказал, чтобы он, если вдруг его полицаи возьмут, сказал, что идет к тетке в другую деревню. Наутро пришла на кладбище местная женщина и сказала мне, что полицаи его арестовали и увезли в Чернигов. Дальше я пошел один, но через пару деревень схватили и меня. Огромная семья полицаев там жила. И я им попался. Они меня тоже повезли в Чернигов.

В Чернигове я уже сидел с несколькими военнопленными. Однажды нас послали бочки с бензином перевозить. И вот надо же! Было удивительно чистое небо! Жара. Вдруг откуда ни возьмись, сильный ливень пошел. Охранял нас всего один человек. Пока он отвлекся на одних, мы с товарищем побежали, делая вид, что хотим спрятаться от дождя. Впереди река. Я не умею плавать. Мой товарищ тоже. Что делать? Я решил, что лучше утону, чем опять попаду к врагам.

Я взмолился Николаю Угоднику и бросился в реку. Вода мне дошла до горла. Но потом на середине реки вдруг пошла вниз. Мы перешли реку, и я понял, что надо разделяться. Бежать надо только одному. Потому что вдвоем пока решишь, в какую сторону идти, пока совещаешься, то уходят драгоценные секунды, а по опыту я знал, что за нами уже бегут. Мы с ним разошлись.

Неподалеку были снопы овсяные. Снопы не стояли, а лежали. Я лег под один из снопов. Куры рядом ходили и не обращали на меня внимания. Вскоре появился и полицай. Он искал меня, прокалывая штыком снопы. Он прошел буквально в пятнадцати метрах от меня. Минут через 15 мимо меня пробежал еще один полицай, тяжело дыша. И все стихло. Утром я ползком пополз к полю. Мне попалась женщина, которая сообщила мне, что моего товарища поймали. В поле мне встретились трое пожилых крестьян. Они мне рассказали, что моего товарища полицаи заставили искать «пятый угол». Это пытка такая была. Полицаи становились по четырем углам комнаты, пленного сажали в середину и заставляли искать пятый угол. Вот так издевались, а потом расстреливали за то, что пятый угол не нашел. Этого я им простить не могу.

До линии фронта мне оставалось идти какие-то полчаса. Но я снова попался. В лагере я познакомился с одним москвичом. Мы подружились с ним, стали друг другу помогать. И вот однажды в лагерь приехал какой-то немецкий военачальник. Нас всех выстроили. Он шел, рассматривал нас. Над тем, кто ему понравился, он заносил палец. Мы так поняли, что отбирал куда-то. Как потом выяснилось, во власовскую армию. Он выбрал моего друга.

Потом его взгляд остановился на мне. Он уже занес было надо мной свой палец, как ни с того, ни с сего у меня вдруг открылась рвота. Я отскочил. Полицаи меня схватили и отвели в барак, где сидел на особых условиях пленный врач. Он сказал, что у меня сыпной тиф. Меня бросили в какой-то сарай, и я пролежал там один двенадцать дней без еды и воды. Я побывал на том свете. Там мне было очень хорошо. Я слышал красивую музыку, видел свет, и возвращаться на Землю мне совсем не хотелось, но пришлось.

Я очнулся. Один пленный, который получал все это время мой паек, присматривал за мной. Он перенес меня в другой барак для выздоравливающих. Через несколько дней меня посетил мой друг-москвич. Он принес кусок хлеба, и это было спасением для меня. Мой бывший товарищ уже был в немецкой форме. Для него это был единственный способ бежать, как он мне сказал. А я подумал тогда, что если бы не заболел, то мне тоже, быть может, пришлось бы стать предателем. Но меня сохранил Господь. Немцы тоже были не дураки. Они вскоре отправили моего друга на Западный фронт.

Через несколько дней началось наступление Советской Армии. А я ходить не могу. Немцы никого не оставляли. Того, кто не мог сам идти, — расстреливали. Один наш военнопленный, пробегая мимо, увидел меня. Он поднял меня на руки и бросил в грузовик с другими ранеными. Был февраль месяц. Я был раздет и жутко хотел есть. Вдруг я снова увидел своего друга. Он шел во главе отряда на Западный фронт. Прощаясь, он бросил мне в грузовик одеяло и кусок хлеба. И что с ним было дальше я не знаю.

Людмила Лис: Николай Сергеевич, что все это время придавало Вам сил? Что не дало Вам отчаяться?

Николай Лебедев: Я просто хотел выжить. Это была моя главная цель. Когда я терпел неудачу, то снова принимался планировать побег. Из всего этого я сделал вывод, что в жизни надо рисковать. Если не рискнешь, то никакого шанса в жизни не получишь.

Людмила Лис: Николай Сергеевич, спасибо за интересный рассказ. Благодарю Вас от себя лично и от читателей ИА REGNUM.